Карл Вурцбергер - Туманы сами не рассеиваются
Трау проводил его до двери.
— Первый ход ты, кажется, проиграл, — сказал он на прощание, — будь внимательнее, чтобы дальше не стало хуже.
— Поживем — увидим. До свидания!
Рэке поднял на ходу воротник шинели. Туман от ручья дополз до деревни, так что дома на противоположной стороне улицы были едва видны. Там, где тропка сворачивала к казармам, он замедлил шаги, затем все же пошел дальше.
Когда сквозь туман уже стали просматриваться огни казармы, от дерева вдруг отделился чей-то силуэт. Это был Кольхаз, который уже давно стоял здесь и ждал.
— Минуточку, товарищ фельдфебель, — попросил он, дрожа от холода, — простите. Разрешите мне…
— Нет, — решительно отрезал Рэке, — идите и ложитесь спать.
— Только два слова.
— Нет. Делайте, что вам приказано. Завтра, когда вы протрезвитесь, будем разговаривать.
Кольхаз повернулся и, не сказав ни слова, пошел. Через несколько секунд он исчез в тумане.
5
Во второй половине декабря пошел первый снег и ударили небольшие морозы. Небо было серо-свинцового цвета, с северо-запада дул противный холодный ветер.
В середине дня группа, старшим которой был Рэке, сменилась с наряда. Солдаты пообедали, почистили оружие и вернулись в казарму. В два часа на плацу должны были начаться занятия по расписанию.
Десять минут третьего лейтенант Альбрехт заглянул в комнату Ульфа и, к своему удивлению, увидел там фельдфебеля, который занимался своими делами… Заметив офицера, Рэке выпрямился и по-уставному доложил.
— Что случилось? — спросил командир взвода. — Почему вы не на занятии, как же ваше отделение?
— Я поручил провести занятия Шонеру.
— Было бы лучше, если бы вы сами этим занимались.
— Почему? Шонер уже не первый раз заменяет меня. До сих пор вы ничего против не имели.
— Так… — проговорил Альбрехт, беря стул и садясь на него.
— Что же у меня будет за заместитель, если ему ничего нельзя доверить?!
— Заместитель, однако, дается вовсе не для того, чтобы освобождать командира от выполнения его прямых обязанностей. Садитесь!
Ульф неохотно сел.
— В конце концов, могу же я и для себя что-то сделать?
— Это только ваша отговорка. Мне кажется, я знаю, почему вы не захотели идти на занятия. Вы не хотели видеть Кольхаза и других товарищей. Вам стыдно посмотреть им в глаза. Вас мучает совесть, а признаться в этом вы не хотите.
— Это неправда!
— Вероятно, Кольхаз уже рассказал о вашей стычке, и рассказал со своей точки зрения? По крайней мере, солдаты об этом знают. А как поступаете вы? Вместо того чтобы внести в эту историю ясность, вы уступаете ему солдат. Так нельзя.
— Я внесу в эту историю ясность.
— А вам известно, что полчаса назад. Кольхаз был у меня?
— Нет. А что он хотел?
— Просил увольнительную на один час. После занятий по физподготовке.
— Вот это да! Вместо того чтобы обратиться ко мне, как это положено по уставу, он сразу же бежит к вам! Хотя это типично для Кольхаза. И сделал он это, безусловно, не без умысла…
— И еще, — прервал его лейтенант, — я проверял сегодня утром посты…
— Шонера и Кенига?
— Да, да. У Кенига под задницей оказалась резиновая надувная подушечка.
— Не может быть!
— Это чтобы не простудиться, объяснил он мне, так как больной пограничник никому, мол, не нужен.
— С ума можно сойти! — воскликнул Рэке. — В следующий раз он возьмет с собой на пост печку-буржуйку и фляжку водки. А как Шонер? Что он сказал об этом?
— Он считает, что аргумент Кенига не лишен здравого смысла.
Ульф сокрушенно покачал головой.
— И еще кое-что, — продолжал офицер. — При проверке постов меня сопровождал Поль, который и рассказал мне о вечеринке в селе.
— Ну и?..
— Его беспокоит состояние дисциплины в отделении,
— А почему он не сказал об этом мне?
— Думаю, они поняли, что Кольхаз старается завоевать их признание, более того, они в какой-то степени даже поддерживают его, к сожалению.
— Получается у них там чуть ли не заговор! — возбужденно воскликнул Ульф и, встав, подошел к окну. — Выходит, они объединились! Один восстанавливает всех против меня, другой беспокоится о своей заднице, а все видят это и не только терпят, но и соглашаются с этим. Ну подождите, я им покажу!..
— Нет! — перебил его лейтенант. — Никакого заговора у них нет. Я бы на вашем месте вообще не употреблял таких слов. Ваши подчиненные идут ко мне потому, что считают, что вы не хотите заниматься их делами. А вы тут говорите о каком-то заговоре. Лучше подумайте, что вам теперь делать. В три часа у вашего отделения занятие на штурмовой полосе: преодоление полосы с оказанием помощи товарищу. Они должны преодолеть все препятствия, и как можно быстрее.
— Я знаю. Разрешите мне идти.
Когда Рэке вошел в комнату, где располагалось его отделение, Шонер подал команду «Смирно!» и доложил. Рэке увидел, что Раудорн гладит себе выходные брюки, Поль заправляет койку, а Кениг пришивает пуговицы к тужурке.
— А где Кольхаз? — спросил Рэке.
Шонер смущенно посмотрел на товарищей и не спеша ответил:
— В клубе он, забрал свою писанину и ушел.
Не говоря ни слова, Рэке подошел к шкафчику Кольхаза и заглянул в него. Все вещи лежали в полном порядке.
— Я разрешил ему пойти в клуб, так как он привел все свои вещи в порядок, — объяснил Шонер. — Какой смысл ему сидеть без дела здесь?
— А где его второй френч? — спросил Рэке. — Не может же он натянуть на себя оба?
— Френч его у меня, — сказал спокойно Кениг. — Я как раз пришиваю к нему пуговицы, а то он сам не умеет. Если он сам пришьет, то они у него или болтаться будут, как украшения на елке, или же он так их пришьет, что на них невозможно будет застегнуться. Вот я и решил помочь ему в этом.
— Вот оно что! Вы это умеете, а он нет…
— Да…
— И вы на это соглашаетесь. А он пусть гуляет?
Шонер молчал.
— Да я ему сам предложил свои услуги, товарищ фельдфебель, — проговорил Кениг. — На него ведь смотреть тошно, когда он тычет иглой, а у меня раз, два и готово!
— Прекратите болтовню! — приказал Рэке и послал Шонера за Кольхазом.
— Могу я сказать что-то? — спросил Поль у фельдфебеля, когда ефрейтор вышел из комнаты.
— Да, конечно.
Поль сделал несколько шагов по направлению к командиру и сказал:
— Вы несправедливы по отношению к Кенигу. Он взялся пришить пуговицы Кольхазу из чисто дружеских побуждений. И вы тут не правы.
— Хороши дружеские побуждения! — ответил Ульф. — Дружба предусматривает взаимную помощь, уважение и признание других. А что делаете вы? Вы потакаете Кольхазу!
— Это совсем не так. А что касается пуговиц, то Кольхаз действительно не умеет их пришивать.
— Пусть учится. Мне, например, и в голову не придет позволить вам штопать мои носки, а когда вы займетесь этим малоприятным занятием, я буду читать уставы или же заучивать химические формулы. Так?
Поль, соглашаясь с Рэке, кивнул.
Вспомнив свой разговор с лейтенантом, фельдфебель спросил Кенига:
— Расскажите мне, как было дело с надувной подушечкой?
Кениг встал и, не зная куда ему деть свои непомерно длинные руки, заикаясь, начал рассказывать:
— С пуговицами все — истинная правда, а вот с резиновой подушечкой… Я как-то не подумал, товарищ фельдфебель. Честное слово! Такую вещицу на самом деле удобно иметь под задом. Особенно мне, у которого кости бьются друг о дружку. Когда я работал на кране, то всегда ее себе подкладывал. Мне папаша посоветовал.
Солдаты не выдержали и рассмеялись.
— Хорошо, не будем сейчас об этом, — перебил солдата Рэке, который сам с трудом сдерживал смех. — Отошлите свою подушечку бандеролью домой. А Кольхаз в следующий раз пусть сам пришивает себе пуговицы.
— Понятно, — ответил Кениг.
В этот момент в комнату вошел Шонер, а вслед за ним и Кольхаз.
Ефрейтор доложил Рэке о том, что его приказ выполнен.
— Где вы были? — спросил фельдфебель Кольхаза. — В клубе. Мне разрешил ваш заместитель.
— Время, которое отведено распорядком дня для приведения себя в порядок, должно использоваться по назначению, товарищ рядовой. И вы не имели права отлучаться в это время.
— Я же отпросился, и товарищ ефрейтор отпустил меня. Из клуба я никуда не отлучался.
Рэке понимал, что солдат абсолютно прав, но ему не понравился тон, которым Кольхаз разговаривал с ним.
— По-вашему выходит, что поэту не обязательно самому приводить свои вещи в порядок! — строго проговорил Рэке. — Уметь держать в руках иголку с ниткой — это для него унизительно, пусть этим занимаются другие, не так ли? Поэзия не терпит никакого попечительства. Учтите это. Вы, кажется, сами так говорили, а?
