Алексей Воронков - Брат по крови
— Парень потерял много крови, — сказал я вслух. — Вы привезли кровь?
— Да, привезли, — сказала сестричка.
— Плазму?
— И плазму тоже…
— Это хорошо, — сказал я. — Но вначале нужно определить группу крови.
Пока сестричка делала анализ и определяла группу крови, я помог Лаврову прооперировать прапорщика. Операцию делали под местным наркозом, и он терпел.
— Как это тебя угораздило? — спросил я раненого. Он был очень напряжен, и ему нужно было расслабиться. И я попытался разговорить его.
— Когда начали стрелять, я выбежал из палатки — и тут же упал, — не сказал, а простонал он.
— Граната? — спросил я.
— Она самая.
— Ну ничего, держись. Тебе еще повезло, а вон тому парню не очень, — кивнул я на другой стол.
— А у него что? — спросил прапорщик.
— Дела у него швах, — ответил я. — Пуля со смещенным центром тяжести… И прямо в живот.
— Да, не позавидуешь, — согласился раненый.
А потом уже Лавров стал ассистировать мне. Операция была сложной. Мы часто теряли парня, но нам удавалось вернуть его к жизни. Наверное, он очень хотел жить и, даже будучи без сознания, каким-то образом помогал нам. Анестезиологов и реаниматологов рядом с нами не было, и поэтому их роль мы выполняли сами. Когда раненый впадал в терминальное состояние, когда налицо была клиническая смерть, мы с Лавровым делали ему искусственное дыхание. Если это не помогало, мы делали массаж сердца, с помощью специальной методики нагнетали кровь в артерии. Таким образом нам удавалось восстанавливать утраченные жизненно важные функции организма парня.
Когда мы залезли в брюшную полость солдатика, стало ясно, что спасти его вряд ли удастся. Даже беглого взгляда было достаточно для того, чтобы убедиться, что у него серьезные повреждения жизненно важных органов. Перво-наперво нужно было остановить внутреннее кровотечение. На это ушла уйма времени. Более того, парень просто забрал у нас все силы. Больше всего мне жалко было нашу сестричку. Она крутилась словно белка в колесе; она четко выполняла наши указания, подавала инструменты, вливала в вену раненого кровь, делала ему уколы, держала его руки, когда он бессознательно размахивал ими, вместе с нами делала ему искусственное дыхание — она боролась за жизнь парня. И если бы меня после операции спросили, кто из нас троих приложил больше сил, чтобы спасти солдата, я бы обязательно назвал медсестричку. Забыв про обиду, про то, что она назвала меня в разговоре со своей подругой херувимом, я стал изредка бросать на нее благодарные взгляды. Она, видимо, это заметила, но виду не подала. Работала все так же напряженно и споро. И только иногда наши взгляды встречались…
Страшно болела спина. Это у хирургов профессиональное. Попробуй постой несколько часов подряд у операционного стола — не только спина, сердце онемеет. И все-таки больше всего беспокоит спина. Эта боль не сиюминутная, она продолжается всю жизнь. Чуть напрягся — и готово. Когда болит спина, кажется, весь организм болит. Да что там — единой болью охвачен целый мир.
— Вас как зовут? — неожиданно спросил я сестричку, когда наши взгляды в очередной раз встретились.
— Сержант Петрова, товарищ майор! — по-солдатски четко, хотя и с некоторой иронией, произнесла она.
— Да нет же, я ваше имя спрашиваю, — поморщился я.
Она посмотрела на меня не то с усмешкой, не то удивленно. Марлевая маска на ее лице не давала мне возможности до конца уловить выражение ее глаз.
— Илона, — сказала она негромко.
Барышни с такими именами на моем пути еще не встречались. Такими именами дам моего поколения не называли — это имя вошло в обиход позже. Но мне нравилось. Значит, Илона? Что ж, будем знакомы, сестричка. Если мы сегодня выживем, я напою тебя прекрасным цейлонским чаем, подумал я. Я даже знаю, где его можно достать — в тумбочке великого жмота Макарова. Он его бережет, как сам сказал, на черный день.
X
Чеченцы, отступая, увели с собой несколько пленных, которых наши разведчики через сутки нашли в горах с выколотыми глазами и вырванными сердцами. Среди них был командир мотострелкового взвода лейтенант Самсонов. Его подчиненные решили отомстить за командира. Приняв как следует на грудь, несколько бойцов во главе с замкомвзвода сержантом Остапчуком сели на БТР и помчались в аул. Там они целый час наводили ужас на людей. Они с отчаянием носились взад-вперед по единственной в ауле улице и с криками «Это вам, гады, за наших ребят!» стреляли из автоматов по окнам. Население попряталось в норы и боялось высунуть нос. Если же кто-то отваживался выйти из дома, он тут же падал, сраженный автоматной очередью. Солдаты не жалели даже скот — лупили по коровам и овцам, как по самым заклятым врагам. Чтоб, мол, бандитам не достались. Все ведь в полку знали, что мятежники в горах выживают только благодаря тому, что крестьяне помогают им продуктами.
Заметив мальчугана, намеревавшегося перебежать улицу, один из бойцов выстрелил. Мальчишка упал, но тут же поднялся: пуля лишь слегка задела его. Он побежал по улице.
— Шалимов, за ним! — скомандовал сержант Остапчук, и БТР бросился догонять пацана.
Тому бы шмыгнуть в ближайшую подворотню, но он продолжал бежать. А когда силы стали оставлять его, мальчишка бросился к калитке одного из домов, но она была заперта. Он бросился к другой — то же самое. Люди, спасаясь, задраили все входы и выходы в своих жилищах. И тут прозвучала автоматная очередь, потом другая, третья. Мальчишка плашмя рухнул в уличную грязь.
— Все, поехали назад! — будто бы испугавшись содеянного и опомнившись, скомандовал Остапчук. БТР развернулся и помчался в лагерь.
Вскоре в лагерь спустился какой-то старик. Он был в старом бешмете и с окладистой белой бородой. Он нес на руках завернутого в бурку из козьего войлока мальчугана. Тот был весь в крови и не подавал признаков жизни.
— Что тебе, старик? — спросил его часовой.
Старик остановился.
— Это мой внук, — сказал он. — Зачем вы его убили?
Часовой взбрыкнул.
— Ты думай, что говоришь, дед! — рявкнул он на старика. — Мы-то никого не убивали — это ваши бандиты ночью напали на нас. У-у, шакалы! Столько ребят полегло! Так что иди отсюда, пока мужики наши тебя не увидали. Убьют!
Старик не знал, что ему делать. Он топтался на месте и тяжело обводил взглядом старого орла лагерь. В этот момент его и увидел заместитель командира полка по воспитательной работе подполковник Сударев.
— Что случилось, папаша? — спросил он старика.
— Внука моего вы убили, — тяжело простонал старик.
— Как это мы убили? — изумленно поглядел на него Сударев и поправил на носу свои интеллигентные, тонкой оправы очки.
— Вы… Ваш был броневик и люди ваши… — сурово произнес чеченец.
Сударев вдруг разом напрягся, и на худом его лице выступил легкий румянец. Видно, слова старика заставили его заволноваться.
— Броневик, говоришь? И когда это произошло? — спросил он старика.
— А сколько я мог идти от дома? Вот, сколько шел, столько и времени прошло, — ответил чеченец.
Сударев кивнул, давая понять, что ему все ясно. Он тут же приказал кому-то из бойцов помочь старику отнести мальчугана в медпункт — пусть, дескать, там посмотрят его, — а сам отправился к «полкану» доложить о ЧП.
К тому времени минуло уже больше суток с тех пор, как закончился бой, и полк еще не успел как следует оправиться от ран. В лагере царило полное разорение. Было шумно и суетно. Солдаты разбирали завалы, ставили на смену сгоревшим и изуродованным палаткам новые, приводили в порядок территорию, технику, чистили орудия. Мы, медики, тоже не сидели без дела. От усталости мы валились с ног — большинство из нас не спали уже больше суток. Досталось всем, но больше всего хирургам и медсестрам. Раненых было столько, что мы не успевали делать операции. Только с одним разберешься, как на стол кладут другого. Какой там, к черту, отдых! Но мужики ладно — жалко было женщин. А те держались, как могли. К нам на помощь прибыли на вертолетах врачи из ростовского госпиталя. Но они не стали разворачивать свои операционные, а просто забрали с собой тяжелораненых.
Когда к нам привели чеченского старика, мы как раз занимались погрузкой раненых в «вертушки».
— Товарищ майор, вот здесь старик с пацаном… Подполковник Сударев попросил посмотреть, — сказал невысокого роста солдатик в зимнем камуфляже.
Я отпустил его и приказал санитарам отнести мальчика в операционную. Я видел, с какой тоской в глазах и болью передавал старик солдатам внука. Я пожалел его.
— Не беспокойся, отец, мы только посмотрим мальчишку, — сказал я.
Старик остался стоять под открытым небом, а я удалился вслед за санитарами, чтобы осмотреть пацана. Но я уже и без того понимал, что он мертв. Мальчик был весь в крови, и на его теле были видны многочисленные пулевые отверстия. Кто же это его так? — думал я. Неужели кто-то из наших? Потом-то я узнаю правду, потом весь полк узнает, кто это сделал, когда к нам в часть приедут следователи, но тогда я даже предположить не мог, что мальчишка стал жертвой разъяренных пьяных мужиков, решивших таким образом отомстить за товарищей.
