Владимир Баскаков - Кружок на карте
Танк Куценко за номером семьдесят два на предельной скорости устремился вперед, стреляя с ходу. Здесь не было возможностей для маневра: остальные последовали за ним тремя быстрыми змейками.
Деревня внезапно ожила, из-за домов и сараев вылезли немецкие танки, гулко захлопали пушечные выстрелы. Запрыгали огни.
Куценко казалось, что он уже проскочил опасную зону, когда на их пути выросла какая-то темная громада. Он успел крикнуть механику-водителю: «Танк». Тот резко дернул рычаг, машина стала разворачиваться.
Немецкий танк выстрелил почти в упор. В башне на миг стало светло, протяжно завыла броня, и мелкие осколки окалины больно впились в лицо.
«Рикошет», — подумал Куценко, трогая мокрую от крови щеку, и скомандовал:
— Полный вперед!
Они мчались вдоль деревенской улицы, подмяли гусеницами телегу, оставленную кем-то прямо на дороге. Куценко видел в прицел бегущих немцев, еще один их танк, уже подожженный и почти въехавший в дом, наш танк с сорванной гусеницей.
Нестерпимо болела голова, глаза заливал кровяной поток. И все же Куценко отчетливо понял: нескольким танкам удалось вырваться.
Удалось сделать то, что и сам он и Шубников считали совершенно невозможным…
Позади в предрассветное небо поднимались черные столбы дыма. Танк за номером двадцать семь косо встал, почти поперек дороги. Башня не двигалась — ее заклинило. Вместо лобового пулемета чернела дыра. Верхний люк со скрипом открылся, и из башни вылез человек в очках с разбитыми стеклами. Он увидел рядом другой танк, вставший у большого бревенчатого строения, крикнул:
— Эй, кто там живой?
Из-за сарая вышел маленький танкист в ватнике. Узнал Козловского, приложил ладонь к шлему.
— Товарищ подполковник, докладывает механик-водитель старшина Ахметов. Командир танка лейтенант Голубев ранен.
— Где танк комбрига? Где семьдесят второй?
Старшина молча указал на черный столб дыма, тянувшийся от едва различимого в темноте остова машины, у последних домов деревни.
Козловский сорвал с головы шлем. Помолчав с секунду, сказал срывающимся голосом:
— Ахметов, видите вон ту опушку леса? Направляйте туда всех наших. А через двадцать минут двигайте туда и свою машину. Понятно?
— Все понятно, товарищ подполковник. Старшина опять вскинул руку к шлему.
Шубников сидел против генерала армии за столом так, как вышел, — в полушубке, в шапке-ушанке, в валенках, от которых валил пар и на пол стекали тонкие струйки грязной воды.
Он говорил, генерал армии слушал. Впрочем, слушал не очень внимательно, вспоминал: «А ведь мы с Шубниковым знакомы, и хорошо знакомы, вместе служили в тридцать пятом году. Шубников тогда командовал отдельным танковым батальоном окружного подчинения, я — кавалерийской дивизией. Встречались в Смоленске на окружных сборах. Помнится, был даже у Шубникова в гостях. Жена у него такая чернявая, учительница. Нет, врачиха. Точно, врачиха». Выходит, почти друзья.
Однажды на окружных осенних маневрах танковый батальон Шубникова придавался его кавдивизии, и потом на разборе командующий округом Иероним Петрович Уборевич хвалил их обоих. Хвалил за четкое взаимодействие. В пример ставил прочим, тем, у кого на марше танки заплутались между тачанок и обозов.
Да, много воды утекло с той смоленской поры. Мог ли он подумать тогда, что ему всего через пять лет придется брать на себя такую ответственность, какая свалилась на его плечи теперь. Был командующий округом, были другие военачальники в Москве, в Киеве. Но что сейчас думать об этом! Случилось так, что в его руках огромный механизм, миллионы людей. И старый смоленский дружок танкист Николай Шубников со своим корпусом тоже часть этого гигантского механизма.
А с Шубниковым все-таки надо было бы, наверное, поговорить по-другому, сослуживцы ведь. На «ты» были. Обняться, что ли?
Генерал армии быстро отогнал от себя эту сентиментальную мысль, как делал всегда, с начала войны. Сколько он встречал на войне старых сослуживцев — и по кавшколе, и по Белоруссии, и по Украине — в разных званиях, разных положениях; и нашедших себя в этом пекле, энергичных, грамотных командиров, и растерявшихся, неумелых — всяких. Не та война, чтобы заниматься сантиментами. Здесь не до лирики: помнишь, дескать, как жили-были, как гуляли-пировали. С немцами воевать — дело серьезное. Это генерал армии понял уже на второй день войны в сражении под Луцком, где он пытался ударить немцев танками во фланг. Кстати, Шубников там как будто тоже был? Ударить ударили, но надолго задержать продвижение противника не удалось. Впрочем, почти на неделю задержали. Тогда это было немало.
Хороший он парень — этот танкист Шубников: не лезет с воспоминаниями, даже виду не подает, что знакомы. Делом занят, воюет.
— Значит, танков не осталось? — встав из-за стола, спросил генерал армии.
— Я полагаю, тридцать-сорок танков есть, вне кольца.
— Дырявые?
— Так точно. В ремонте. Эвакуированы в ходе нашего продвижения к станции. Еще вышло девять танков из группы полковника Куценко.
— А сколько людей вывел из кольца?
— Полагаю, до десяти тысяч.
— Раненые?
— Вынесли всех.
— Ну что ж, это хорошо, — заключил генерал армии и вдруг совершенно неожиданно для себя добавил: — Может быть, у вас ко мне есть просьбы?
— Просьб нет, а вопрос имею.
— Ну что ж, сегодня можно и вопрос.
— Мне разъяснили, что наш корпус должен встретить в Боковке соседей, но их мы не встретили. Мне показалось…
— Я тебя понял, — прервал Шубникова генерал армии и хмуро, одними глазами, улыбнулся. — Но извини меня, танкист, — это дело не корпусного масштаба. Считай, что задачу выполнил. Считай так и другим говори. На этом и поставим точку. Сейчас война, брат, идет. Большая война. Что там у нас должно было получиться и чего не получилось, пусть историки разбирают. Лет через двадцать. Если разберутся. Если не напутают.
Он подумал, что уже говорил об этом сегодня ночью Поливанову, и про себя усмехнулся. Как это безумно трудно осмыслить, понять операцию, подобную этой, пользуясь лишь картами, приказами, боевыми донесениями и даже воспоминаниями участников. В прорыв вошел корпус. Все воодушевлены. Идет бой, горят танки, гибнут люди, но корпус рвется вперед, к указанному рубежу. У корпуса есть цель, и этой цели подчинено все — и бессонные ночи операторов, склонившихся над картами в тряских штабных машинах; и напряжение танковых экипажей, готовых ко всему; и мальчишеская лихость автоматчиков — круглоголовых парнишек в новеньких полушубках; и маститая уверенность саперов, что ладят для танков переправы и разминируют дороги; и громоздкая многогранность тыловых служб — ровненьких девушек из медсанбата, пожилых нестроевиков из подвижного склада, полевого хлебозавода и здоровенных шоферов-гесеэмщиков с цистернами, которых всегда жду* с нетерпением, а на марше в особенности. И вдруг, когда весь этот многосложный механизм сработал, цель достигнута, позади бессонные марши и братские могилы в мерзлой земле у дорог, оказывается, что все напрасно, что операция, по сути, не удалась.
Как трудно постигнуть такое! Легче, конечно, свалить все на соседей — не помогли, вовремя не поддержали, не вышли на рубеж. Мы вышли, а они нет — из-за того и окружение, и отход. Наверно, многие из тех, кто сейчас выбрался или выбирается из леса, так и думают.
Сложная штука война!..
Масштабов этого удара, который наверняка скажется на чутких весах войны, не знают не только солдаты-танкисты, автоматчики и артиллеристы, но, пожалуй, и сам командир корпуса, который посылал их на смерть и уводил от смерти.
И в германском генштабе будут долго вчитываться в карты этого глухого лесного района. Оттуда полетят во все концы тревожные зашифрованные запросы, и уже не к Дону, а сюда двинутся эшелоны со свежими дивизиями…
— Разрешите быть свободным? — прервал ход этих мыслей генерала армии Шубников.
— Погоди, есть и у меня вопрос к тебе.
— Слушаю.
— Ты, танкист, после этой истории в мехкорпусах не разочаровался?
— Нет, товарищ генерал армии. Мехкорпус — большое дело. Не будь его, не прошли бы мы так далеко в этих условиях.
— Правильно, не прошли бы. И немцев бы так не напугали. Я рад, что ты так думаешь. Будущий год будет танковый, учти.
— Спасибо, товарищ генерал армии.
— За что спасибо? Просто мы наступать собираемся, а как без танков наступать?
— Разрешите быть свободным? — снова сказал Шубников.
— Нет, погоди.
Представитель Ставки выпрямился, расправил плечи, встал до стойке «смирно» и, чеканя слова, произнес:
— По поручению Верховного Главнокомандующего объявляю вам, товарищ генерал, благодарность и сообщаю, что вы награждены орденом Кутузова второй степени.
Шубников, сдержав волнение, ответил по форме, пожал протянутую руку, повернулся через левое плечо и вышел. Во втором отсеке блиндажа его задержал командарм.
