Адельша Кутуев - Приключения Рустема
Рустем обрадовался — под таким дождем, завернув по колено штаны, мальчишки бегают по лужам, мокроволосые, со счастливыми лицами, где сияет восторженное: «Дождь!». Но то было в городе, у мирных тихих домов, а здесь Рустем стоял у придорожной ямы, ловя лицом капли, а потом, не выдержав, лег грудью на траву и принялся пить дождевую воду, собравшуюся круглым зеркалом на дне ямы. Он пил и не мог оторваться. Одежда вымокла, зябкие пупырышки усеяли кожу — будь дома, он бы переоделся, согрелся чаем, а здесь стой, как мокрый гусь под большим небом. Нет, стоять на одном месте нельзя, надо идти. И он пошел, оскальзываясь, не обращая внимания на машины.
В деревню он вошел, устало волоча ноги. Улицы заросли травой. До войны это было радостное и светлое село, петухи кричали, ведра звенели у колодца — теперь здесь торчали над развалинами закопченные печи, сиротливо веяло от горелого дерева. Сохранилось всего пять-шесть домов, но и они смотрели неприютно, точно тоже ждали смерти.
Рустем увидел палатки с красным крестом. Заспешил, жадно втянув горячий запах жареного лука. На кухне, куда он подошел, топилась печь и вкусный пар шел от огромных котлов. Здесь, прижавшись спиной к теплу, можно было ни о чем не думать, только вдыхать сытный запах, только наслаждаться теплом.
Обогревшись, Рустем взял со стола хлеб и прицелился к котлетам, аппетитно шипящим на сковороде. Он отправил, сам того не заметив, три котлеты в рот, пока не почувствовал, что сыт, согрет — и в это время около него раздался крик:
— Куда подевали котлеты? Ах ты, боже мой! Начальство ждет, а что я скажу?
Выскользнув на улицу, Рустем забрался на сеновал чудом сохранившегося дома.
Ночью он видел сон. Война окончилась. Гитлер убежал в темный лес, но его поймали. Поймал Рустем, и все удивились, что кто-то привел Гитлера в деревню, а сам скрылся... Бабушка бы, конечно, разгадала этот сон.
Так, вспоминая подробности сна и еще переживая ночную погоню, Рустем подошел к палатке, куда принимали раненых. Их спускали с машины на носилках. Рустем стоял рядом, вглядываясь в обескровленные лица, точно мог кого-то узнать.
Когда последние носилки вынесли из машины, появился быстрый лейтенант и махнул рукой шоферу:
— Поехали.
Рустем забрался в машину.
Просохшая дорога неслась под колеса. Кругом стоял острый запах молодой травы. Подбрасывало на внезапных ямах. Рустем крепко держался за сиденье, но от резкого толчка все-таки ударился головой о стенку — в ушах зазвенело. Потом он понял, что это звон не от удара — где-то разорвался снаряд. Машина пошла медленнее, петляя. На дороге стало больше воронок...
Говорят: «Кто ищет, тот всегда найдет». Было и голодно, и холодно, и недосыпать приходилось, и ног от усталости не чувствовать — Рустем вышел на передовую линию фронта.
Расад
Это были люди какой-то не виданной доселе отваги. Казалось, они даже забыли о смерти. Точно одно большое сердце, они встали перед врагом. Откатывались танки, остановленные нечеловеческим усилием.
Воевал и Рустем, и в первом же бою шальная пуля задела левую ногу. Рана была легкой, но кровоточила. Прихрамывая, он отбежал к развалинам дома. Его мало беспокоила рана, в конце концов не так уж было больно, а после того, как перевязал ногу платком, и малая боль прошла — не идти же разыскивать санитаров. Мучило другое: в первом бою, не успев даже выстрелить, он был ранен. Если так будет продолжаться, могут и убить. И никто об этом не узнает. Даже домой никто не напишет письмо. Нечаянно потревожив рану, Рустем вскрикнул. Пронзительная боль прошила ногу. Что теперь делать? Надо терпеть. Вот лейтенант, когда ему раздробило руку, не кричал и не стонал, лицом только побелел, в глазах затаил боль. Надо терпеть. Не сидеть же здесь и не ждать манной каши.
Он пробрался к блиндажу. Разведчики готовились к заданию, перед ними лежала карта.
— Эх, если бы их шугнуть с тыла, — сказал один.
— Сейчас туда не проберешься.
— Ночью можно.
— Пробовали, сам знаешь. Прожекторами все высвечивают.
— Нам бы из окопчика кого-нибудь взять за язык.
— Ну да, сидит фриц, язык высунул, тебя ждет...
Тепло в блиндаже, накурено. Около людей всегда тепло, и рана не болит. Подживает. Теперь ясно, что делать. Вот только наступит ночь.
И ночь наступила, чернотой покрыла город, спрятала развалины. Изредка длинная пулеметная очередь разрывала темноту. Рустем шел по самой середине дороги. Немцы вдруг принимались бешено стрелять, точно всполошившись со сна. Рустем пережидал. Прожекторы раскатывали ленты света, обшаривали землю. Ракеты красными, белыми, зелеными звездами падали с неба.
Рассвет застал его на перекрестке дорог. Роса лежала на траве. Розово засвечивалось небо.
Около дерева, постелив на землю плащ, сидел немец. Ему не спалось в окопе. Он просто смотрел перед собой. Губная гармошка лежала рядом на плаще.
Рустем выстрелил. Из нагрудного кармана офицера достал карандаш и записную книжку. Крупно написал: «Я убил. Партизан Расад». Немного подождал — не проснулись ли в окопе. Нет, было тихо. Фашисты спали, уже привыкнув к выстрелам. Рустем в рост подошел к окопу, сказал громко:
— Вы дождались своего! — и выстрелил несколько раз. Что тут поднялось! Немцы били из автоматов в пустоту. Приняв офицера у дерева за партизана, стреляли по нему.
А Рустем, проникнув в самую гущу фашистов, награждал каждого пулей, повторяя:
— Это за дядю Фатыха! Это за дядю Якова! Это за всех!
Так продолжалось несколько дней. Каждое утро в немецких окопах находили короткую записку: «Я убил. Партизан Расад». Это имя стало символом грозного мстителя. И Рустем с удовольствием слышал, как гортанно и гневно выкрикивал какой-то толстый офицер:
— Ферфлюхте Расад!
Офицер успокоился, когда упал на землю. В глазах его застыл ужас.
А Рустем шел дальше. Ночью он наткнулся на немецкие машины со снарядами. Машины, наглухо закрытые брезентом, таили в себе смерть. Рустем два часа трудился подле колес, штыком убитого часового протыкал шины. Когда кончил, лицо было мокрым. И здесь оставил пометку: «Партизан Расад».
Утром прикатил полковник с красными глазами. Он размахивал руками, выстроив перепуганных часовых. Он грозил каждому расстрелом. Часовые стояли ни живы ни мертвы. Рустем поднял камень и ударил визгливого полковника по голове. Тот разом сел, вытаращив глаза. Пока кругом стреляли, Рустем поднес к глазам полковника записку: «Партизан Расад». Полковника от страха хватил удар. Последнее, что он успел сделать, — поднять руки.
Татарская песня
Рустем жил среди врагов. Они не знали, когда и откуда ждать нападения таинственного Расада. Уж не сам ли дьявол ходит по окопам? Что толку увеличивать посты? Он проберется везде.
А «дьявол» уплетал на свежем воздухе горбушку хлеба. Ему надоело слушать разговоры немцев. Услышать бы свою родную речь, хоть песню. Он прикрывал глаза, ложась на траву, вспоминал школу — шумные перемены с беготней по коридорам. Он вспоминал, как получил двойку и целый вечер прятал от матери глаза. Уже ложась спать, он, глядя в сторону, сказал: « — Я получил двойку...» Да, далеко теперь дом. Будь он там, ни одной двойки не стояло бы в дневнике.
...Вспоминая, Рустем смотрел в небо, где звездами копилась ночь. Рядом загалдели фрицы. Рустем запустил в них камнем. Как по приказу раздались выстрелы и установилась тишина.
— То-то... — проворчал Рустем.
Глубокой ночью он не выдержал и запел. Эта песня была тоской по родному языку.
Пусть шумит наша песня...
— пел Рустем вполголоса.
Обер-лейтенант Фогель не спал. Ему померещился кошмар. Он заткнул уши пальцами, но песня не смолкала. Песня звучала в офицерском блиндаже. Фогель отлично помнил: он лег последним, запер дверь на два засова. Что за чертовщина! Откуда взялась песня? Он поднял краешек одеяла, выглянул. Темнота и песня. Обер-лейтенанта бил мелкий озноб. Он вспомнил заповедь: «Единственно верный друг немецкого офицера — пистолет» и, дрожащей рукой вытащив из-под подушки пистолет, выстрелил в песню.
После выстрела полуодетые офицеры, как горох, высыпали из блиндажа. Едва ворочая языком, Фогель принялся рассказывать. Его подняли на смех.
— Тебе уже и во сне кажутся партизаны, — рявкнул офицер в кальсонах.
А Рустем лежал на полу, пуля пробила рукав, но руку не задела. Он рассердился:
— В песню стреляете, да? Убить ее хотите? Я вам покажу, как стрелять в песню.
Он выбрался из блиндажа. Неподалеку он спрятал в яме гранаты. Сейчас он их отыщет.
Обер-лейтенант Фогель теперь уже ничего не помнит. Но если бы ему случилось выйти из блиндажа сразу, он наверняка запомнил бы слова песни:
Пусть шумит наша песня...
А потом взрыв.
![Адель Кутуй - Неотосланные письма [Повесть и рассказы]](/uploads/posts/books/114880/114880.jpg)
