Иван Чигринов - Свои и чужие
— Ну и что, ежели лосёнок?
Этого довольно было, чтобы недотёпа в темно-синей шинели снова заскакал перед Чубарем, словно приплясывая, заныл:
— Ага, ну и что?
Теперь, когда он все время крутился перед глазами у Чубаря, можно было разглядеть этого человека, верней человечка: шинель не виновата была в том, что висела на нем, она была пошита на обычный рост и на обычного мужчину. А этот попался совсем тщедушный. Но в конце концов, мало ли кто каким уродился? Один, как за Кричевом говорят, с коломенскую версту, другой — коротыш. Поразил Чубаря не рост. Бросилась в глаза ему нехорошая, восковая безжизненность не только морщинистого лица, а и всей крупной головы, похожей на голову веремейковского Микиты Драницы. Казалось, на этом человеке уже отмирала кожа.
— А то, что не отдам! — сказал упрямо Чубарь.
— Гляди ты, полицай, а туда же…— бросил кто-то из толпы. — Шлёпнуть его!
Это «шлёпнуть» горячо толкнуло Чубаря в грудь.
— Откуда вы взяли, что я полицай? — наконец закричал он чуть ли не во весь голос.
— А кто ж ты? — вроде не удивился, но тоже крикнул, как бы издалека, уже знакомый голос, который только что угрожал «шлёпнуть».
— Председатель здешнего колхоза.
— Ну, это мы ещё поглядим, какой ты председатель, — рассмеялся человек в темно-синей шинели. — Вот потрясут тебя сейчас наши хлопцы да прощупают как следует, сразу признаешься. И не один раз, а трижды признаешься. И не только полицаем назовёшься, а и…
— Не в чем мне признаваться. Ведите к начальству, ведите куда хотите!…
— Вишь, чего захотел!
— Ага, веди его сразу до начальства!…
— До бога высоко, а до начальства далеко.
Теперь со всех сторон сыпалось так много словечек, что Чубарь перестал различать на слух, кому они принадлежат. Казалось, каждый желал выказать своё отношение к происходящему, будто препятствуя, чтобы человек, которого привели сюда под охраной, оказался председателем колхоза.
«Странно, —подумал Чубарь, — что же, кроме полицаев им никого не доводилось тут встречать».
— И все-таки придётся вам показать меня начальству, раз сами не верите, — сказал он.
— Ну, это никогда не поздно сделать, — послышался вдруг на удивление спокойный ответ. — А телёнка своего и правда отдайте. Как раз к ужину поспеет.
Чубарь повернул голову. В грязной белой накидке стоял шагах в двух справа от него повар с ножом в голой, волосатой руке. Был он худым и усмешливым.
— Я уже объяснил, — поморщился Чубарь, — что это — лосёнок.
— Гм, — удивлённо пожал плечами повар, — а похоже па коровье дитя. — Подошёл, потрогал свободной рукой шкурку лосёнка, взял за ухо.
Животное насторожилось, попыталось вырваться. Но напрасно — Чубарь по-прежнему крепко держал свою ношу, хотя уже почти не чувствовал рук.
— Правда… лосёнок, — снова удивился повар. — Где вы его взяли? — спросил он у Чубаря.
— У волка отбил. Нёс, а ваши вот встретили.
— И куда же вы собирались девать его?
— Ну, надо было как-нибудь спасать.
— Откуда же он взялся тут? И почему один? Без отца-матери.
— Так получилось, — не стал объяснять Чубарь.
— Вот холера, может, он и взаправду не полицай, а председатель тутошний, — хихикнул кто-то, зайдя за спину Чубаря.
Тогда повар повернулся ко всем и спросил:
— А кто знает, что он полицай? Сам сказал?
— Да нет…
— Откуда же тогда такая уверенность? Толпа вдруг заколебалась.
— Дак…
Но ещё не сдавались.
— Ну, а тебе-то что? — послышался голос из самой середины. — Без тебя разберутся, что к чему. На то начальство есть. Скажи спасибо, что на мясо вот наткнулись, а то бы снова постничали.
— Не очень-то вы…
Не иначе, повар хотел возразить, но не успел. Расталкивая людей, вперёд вышел… Шпакевич.
Чубарь недоверчиво вскинул голову, почувствовав вдруг, как ослабли ноги.
— Разойдитесь, ребята, — тихо сказал Шпакевич. — Это мой товарищ, Родион Чубарь.
В толпе кто-то захохотал. Потом сказал с притворным сокрушением:
— Ну вот, и сегодня не повезло Патоле. Осечка вышла. Думал, винтовку получил во владение, а тут… Доведётся назад отдавать.
Наверно, Шпакевич среди этих людей имел немалый вес, потому что никто не стал вступать с ним в пререкания. Правда, прыткий, видно, после Патоли, — а того человека в темно-синей шинели звали, оказывается, Патолей, — так самый прыткий из них, который недавно уговаривал «шлёпнуть» Чубаря, проворчал, отходя:
— И этот вот… председатель! Недотёпа какой-то. Мог бы сразу, ещё как брали его, сказать, что не полицай. Теперь бы этой неразберихи не было. А так..
* * *Неожиданная встреча с Родионом взволновала Шпакевича, даже, пожалуй, сбила с толку. Он привык думать, что его недавний спутник где-то на фронте, воюет. А получилось странно. Чубарь снова оказался в Забеседье и снова, как прежде, — один, беспомощный, ведь иначе он не оказался бы в таком положении, как теперь, когда надо было вызволять его из партизанского плена. Чубарь стоял перед Шпакевичем все в той же плисовой «толстовке», которая была на нем, когда они встретились, в первый раз на берегу Деряжни, хотя Шпакевич потом в Пеклине снял со своего плеча для него шинель. И все остальное на Чубаре было как и тогда — яловые сапоги, штаны в полоску, картуз с выщербленным козырьком. Правда, не было винтовки, но Шпакевич не принял этого во внимание, помня, что оружие у Чубаря забрали в Пеклине. Ему было невдомёк, что Чубарь за то время, пока они не виделись, заимел другую винтовку. И её тоже отобрали. Зато теперь руки Чубаря были заняты живым грузом, а вид у Родиона, бывшего его спутника, был такой, будто его застукали на воровстве.
Шпакевич тоже сперва подумал, что Чубарь принёс телёнка…
— Откуда ты взялся, Родион?
— Погоди-ка, вот зараз…
Набрав полную грудь воздуха, Чубарь попробовал опустить лосёнка па землю. Но у того сразу подломились ножки, и он повалился на траву.
Дав Чубарю освободиться от груза, Шпакевич снова спросил, уже без прежнего нажима:
— Почему ты здесь, Родион?
— Но получилось у меня тогда, — нахмурился Чубарь. — Заблудился ночью в незнакомых местах, не дошёл до Журиничей.
Перескакивая с одного на другое, Чубарь стал рассказывать Шпакевичу, что с ним приключилось дальше, как попал он сюда, в Забеседье. Не преминул, конечно, вспомнить и встречу с красноармейцами неподалёку от Ширяевки, и беседу свою с бывшим дальневосточным партизаном, а теперь полковым комиссаром.
— Он-то и посоветовал мне вернуться в родные места.
Шпакевич слушал, кивал, вроде жалея Чубаря. Конечно, он не догадывался, что в лесу за Ширяевкой судьба свела Родиона с тем полковым комиссаром, которого ему, Шпакевичу, привелось видеть уже убитым, когда группа окруженцов в августе переходила с боями линию фронта в полосе обороны 284-й дивизии.
Чем ближе подходил Чубарь в своём рассказе к нынешнему дню, тем щедрей он делался на подробности, словно нарастало в нем беспокойство, не останется ли кое-что в его одиссее неубедительным для собеседника.
— Насколько я понимаю, — положил руку ему па плечо Шпакевич, — партизанского отряда ты ещё не создал?
— Нет.
— Тогда поступай в наш.
— А что это за отряд, позволь спросить?
— Разведывательно-диверсионный. Прибыл из-за линии фронта.
— А как ты тут оказался?
— Сперва проводником брали, хотели, чтобы я провёл отряд теми путями-дорогами, какими мы когда-то с тобой пробирались к фронту, но потом планы изменились. Немцы вынудили нас двинуться другими дорогами. Пришлось отряду искать других проводников, которые знали места, а я стал бойцом. Совмещаю обе специальности — и диверсионную, и разведывательную.
— А Холодилов?… Где он? Тоже в отряде? — спросил Чубарь.
— Нет. Холодилов погиб.
Сказано это было как-то просто, даже с оттенком равнодушия, и Чубаря недобро кольнуло в сердце.
А Шпакевич почему-то не стал продолжать разговора о бывшем их спутнике. Он вдруг усмехнулся, показав на лосёнка, и спросил:
— А этот откуда у тебя?
Странно, но лосёнок словно бы понял, что речь зашла о нем, поднялся на ножки и отбежал в сторону. Но недалеко. Тут же вернулся, совсем уже приручённый, к Чубарю, ткнулся мордочкой ему в колени; не в пример человеку, который потратил немало сил, пока нёс его, и ещё не пришёл в себя, он готов уже был, взбрыкивая, носиться вдоль и поперёк по угору.
— Да вот, — развёл руками Чубарь, как бы застеснявшись вдруг своего поступка, — притащил сюда, на эту гриву, лосёнка…— и начал рассказывать, как тот остался на веремейковском суходоле сиротой, как пристал потом к Чубарю, как они ночевали вместе в этой хатке-лупильне, как на другой день Чубарь сбежал от него и как сегодня нарочно искал…
Шпакевич, улыбаясь повлажневшими глазами, растроганно спросил:
— Ну, от волка ты его отбил, от наших, сдаётся, тоже оборонил, а дальше? Что ты дальше собираешься с ним делать?
