Василь Быков - Блиндаж
Иного у него не оставалось, а Любаши были где-то за лесом, и предвечерьем он пустился в дорогу — через лес и поле к старым торфоразработкам, где на взгорке приютились эти Любаши.
7. Пилипенки
Проснувшись на рассвете, Демидович сразу понял, что заболел основательно. Тело корежило от изнеможения, голова была тяжелая, что чугун, дыхание заложило — туберкулез или нет, а воспаление безусловное, подумал он. Рядом на припечке стояла его кружка с травяным отваром, он немного отпил из нее и снова лег. В хате было тихо, Серафимка, видно, куда-то вышла, и он потихоньку позвал раз и второй… Нет, нигде никого. Все ж, кажется, нужно как-то подниматься, что-то делать. Или хотя бы о чем-нибудь договориться — вчера он даже не рассказал ей о своих незадачах, попросился переночевать, и все. А что дальше?
Дальше — нужно было подумать, посоветоваться, обсудить с этой женщиной свою горькую судьбу и попросить помощи. Авось поможет.
Под потолком чуть прояснилось, видать, на дворе уже рассвело, и он, с натугой преодолевая слабость, поднялся, сел на нары. Да, и вправду, видно, он сегодня не ходок, нынче он мог только лежать. Снова налетел кашель, бил и бил, он попробовал откашляться, да напрасно. В груди играли гармошки, темнело в глазах. Как бы не потерять сознание.
Только он начал надевать мокрые гамаши, как где-то совсем рядом, показалось, за углом, грохнул винтовочный выстрел и тут же издали резко визгнула собака. Демидович вздрогнул и только надел левую гамашу, как в сенях хлопнула дверь, и он подумал, что это Серафимка. Но несколько шагов там, в сенях, дали понять, что не Серафимка — ступали тяжело, твердо, рванулась дверь.
Он с одной гамашей в руках выглянул из запечья, и в глазах его потемнело. Через порог переступил и остановился рослый белобрысый детина в расстегнутой военной телогрейке, с винтовкой в руках. Из-за его плеча выглядывал второй — с мелковатым чернявым лицом, в военной, с черным околышем, фуражке на взлохмаченной голове. Демидович догадался, что, видно, это местные полицаи, и почувствовал, как нехорошо заколотилось его сердце.
— О, и хозяин завелся, — вместо приветствия бодро сказал первый. — Или, может, гость? День добрый!
— Добрый… день, — неуверенно ответил Демидович, дрожащими руками силясь насунуть на ногу сырую грязноватую гамашу. В голове закружилось, и, чтобы не упасть, он опустился на скамью.
— Местный или приезжий будешь? — с деланным спокойствием спросил передний. Они оба уже вошли в тесную хату и встали у порога.
— Да вот, как видите, случаем, — неуверенно выдавил из себя Демидович, с натугой натягивая гамашу. — К тетке…
— К тетке?
— Ага, к Серафиме, — решил до конца врать Демидович. Было видно, что это местные, иначе ответить он не мог.
— Значит, Серафима — тетка? — допытывался полицай. — И где же она, эта тетка?
Тяжело тупая по доскам пола большими грязными сапогами, он подошел к грубке, заглянул в запечье.
— Да куда-то вышла, — тихо сказал Демидович.
— Так-так. С какой целью — к тетке? — вдруг спросил полицай, остановившись напротив него. — Надолго?
— Да так, навестить, — сказал Демидович.
— Командир? Окруженец?
Они уже оба придирчиво осматривали его истощенную, в пиджаке, фигуру. Затем тот, чернявый, тихо заметил:
— Не похоже. Гражданский, видать.
— Да? Гражданский? — вперив в него взгляд, добивался первый. — Откуда? Из района? Из области?
— Да что вы, хлопцы! — сменил сдержанный тон Демидович. — Нельзя, что ль, родственницу навестить? Из Полоцка я.
— Из Полоцка?
— Из Полоцка.
— Смотрю, однако, будто мне твоя физия знакома, — насторожился первый. — Как фамилия?
— А зачем?.. Ну, Максимов.
— Максимов… Нет, все-таки где-то я тебя видел. Вот не припомню, — поедал его взглядом полицай.
Второй тем временем обошел хату, поглядел за стол, в темные углы, за занавеску в запечье.
— В милиции работал?
— Да что вы, хлопцы?
— Но где ж Серафимка? — не утерпел первый и сквозь уцелевшее стекло глянул в окно, затыканное тряпьем.
— Может, корову погнала, — попробовал Демидович отвлечь их внимание на иное.
— Во, у нее уже и корова появилась? — удивился полицай. — А то казанской сиротой прикидывалась…
— Появилась, ага.
— Тогда поглядим на выгоне, — решил первый. — Ну, так мы не прощаемся, племянничек. Еще увидимся, — заверил полицай уже от двери.
Похоже, они имели иную цель своего прихода и наткнулись на него здесь случайно. Значит, нужно было смываться. Только куда?
Оставшись один, он снова почувствовал себя неважно, едва влез в непросохший, сыроватый со вчерашнего плащ, снова сел на скамью. И сидел так, кашляя и слушая, как от натуги звенит в голове. Он предполагал, что те сейчас придут с Серафимкой и возьмут его. Или расстреляют на месте. Предвидь он такое, договорился бы вчера с хозяйкой, что он ее племянник или брат, а то…
К счастью, вскоре во дворе затопали мягкие шажки, и в сени вошла Серафимка. Демидович поднялся навстречу:
— Полицаи были. Тебя ищут.
В глазах Серафимки мелькнула тень страха, и она изменилась в лице.
— Ай, боженька!..
— Спрячь меня куда-нибудь, — заговорил Демидович. — Они снова придут.
— Ай, боженька! — вновь запричитала Серафимка и вдруг подхватилась от порога. — Скоренько, скоренько идите сюда… Я сейчас осмотрюсь.
Она выскочила во двор, пооглядывалась и снова заскочила в сени.
— Идите сюда… За мною, вот огородами до тех кустиков…
Он не спрашивал, куда, теперь ему оставалось только полагаться на Серафимку, в ней было спасение. Шатаясь от изнеможения, он поплелся за нею по тропинке через огород до кустарника, там уже было какое-никакое укрытие, и она подождала его, взяла за руку.
— Вон туда, в лесок, там… Я знаю, куда.
Полицаи, видно, искали ее на выгоне на другом конце сожженного села, а она в это время привела его в редкий мелкий лесок с молодым березняком, здесь уже можно было заслониться от деревни, и она подождала чуток, пока он откашляется.
— Что, плохо вам?
— Плохо, Серафима, — сказал он, тяжело и хрипло дыша. — Я сказал, что ты моя тетка.
— Во как! — только и сказала она, с неприятностью подумав: какая я тебе тетка? Может, года на два старше, могла быть женою, сестрой. А то — тетка.
Она уже знала, где спрячет его — иного убежища у нее не было, а в блиндаже втроем им, может, будет лучше. Сегодня утречком, когда она принесла еду командиру и напоролась на того немца, так едва не сомлела с перепугу. Хорошо, что командир отозвался, видно, учуял ее страх и успокоил. Сказал, что это дезертир, не нужно бояться. Тогда она осмелела немного, но все равно боялась, пока, сидя в блиндаже, кормила слепого. К ее радости, сегодня командир чувствовал себя лучше и немного съел ее харчей, остальное до крошки доел, видно, порядочно изголодавшийся немец. Следовало подумать, чем накормить эти две души завтра, и с такими заботами она прибежала домой. А тут такая передряга — полиция. Что ж теперь ей делать, думала Серафимка. Опять же, этот Демидович, похоже, заболел не на шутку, он совсем не мог бежать и, шатаясь, плелся за нею малохоженой тропкой в зарослях, порой останавливаясь совсем, кашлял громко и надрывно, по-собачьи.
Немного успокоившись от пережитого, она начала думать, что теперь, днем, видать, не годится вести через поле чужого человека. Ну а как покинуть больного в лесу? Еще совсем сляжет, что тогда с ним делать? Разве что подойти к блиндажу не полем, а сбоку, от луга, той траншеей? Там все же более укромно. Может, так их не заметят издали.
Не очень скоро и проворно они вышли из леска по-над огромной ширью торфяника, и Серафима, идя впереди, все оглядывалась на Демидовича, придерживала свой шаг, чтобы не сильно отрываться от человека. Так они одолели довольно длинный склон и подошли к концу траншеи. Здесь, впрочем, в мелкой, по пояс, не более, траншее не так уж и укромно, и грязь на дне, но Серафимка спрыгнула в ее щель. Туда же, поколеблясь, влез и Демидович.
Пригибаясь, они долго пробирались зигзагами разбитых ходов, которые понемногу делались глубже, бруствер с обеих сторон становился выше, и высокому Демидовичу уже можно было не горбиться. Но, видно, ему не понравилось что-то, и он, уже вторично останавливаясь, спрашивал у Серафимы:
— Куда это мы?
— Идите, идите, — кротко кидала она, оглядываясь. — Там двое, но ничего. Блиндаж просторный.
— Блиндаж?..
— Да, блиндаж.
Демидович не знал, радоваться или злиться — блиндаж и какие-то двое в нем — ладно, если свои. А если неизвестно какие? Как тогда ему быть?
Возле последнего поворота они остановились, и Серафима тихо крикнула:
— Это я, Серафима…
— Ты, тетка? — глухо донеслось из-под земли, и Серафимка первой подошла к наполовину засыпанному входу в блиндаж.
