Евсей Баренбойм - Доктора флота
— Этот молодой человек может стать хороший, очень хороший хирург. Все молодые хирурги чересчур решительны и радикальны. С возрастом это проходит. Простим ему этот недостаток.
Я увидел, как к сидящему против меня Анохину склонился его сосед генерал-майор с седой, коротко стриженой головой и острой бородкой.
— Вы не помните, откуда родом этот молодой человек? — шепотом, но достаточно внятно, спросил он.
— Почему не помню, — обиделся Анохин. — Я всех своих орлов родословную знаю. Издалека он, из Сибири. С реки Муны.
— Значит, это тот парнишка, что пять лет назад на приемных экзаменах сделал в диктанте полсотни ошибок, ничего не читал, зато мастерски охотился в тайге?
Анохин утвердительно кивнул.
— Готов был биться об заклад, что через полгода, максимум год его отчислят, — продолжал удивляться генерал. — А ведь ошибся! — Он еще раз посмотрел на стоявшего перед столом комиссии Васю, прислушался к его ответу, снова наклонился к Анохину. — Подумайте только, за пять лет так измениться! Раньше, помню, все «чо» говорил. А теперь интеллигентная речь, с полковником спорит. И, наверное, прав.
Я так заслушался, что едва не пропустил своей очереди отвечать.
На экзамене по хирургии Васятка получил пятерку.
Трамвай летел быстрее лани,
Верста сменялася верстой.
Обычно все в морском романе
С такой, проходит быстротой.
Эти строчки как нельзя лучше подходили к тому, что происходило на курсе в последние дни.
Позавчера прямо в общежитие привезли новенькую офицерскую форму. Обе роты выделили по кубрику для примерочных. С утра там толпились курсанты, суетились закройщики, метался из одной примерочной в другую Анохин. Он лично осматривал каждого переодетого в новую форму курсанта, решительно браковал узкие или чрезмерно широкие, по его мнению, кители, заставлял перешивать шинели. Закройщики ворчали, смотрели на него с ненавистью, но тем не менее отправляли обмундирование на переделку.
Перед единственным зеркалом толпилась очередь. Разрешалось только взглянуть на себя, окинуть беглым взглядом «общий вид» и уступить место товарищу. Во дворе ждал фотограф. Ему полагалось делать фотографии курсантов для личных дел.
Перед ужином прозвучала команда: «Курсу построиться в офицерской форме». Многих ребят стало трудно узнать. Это была первая форма за пять лет, не выданная готовой, а сшитая по фигуре. Некоторые сразу приобрели солидность, степенность. Малорослые «карандаши» из второй роты будто чуть выросли. Хорош был в новой форме Пашка. Насмешил всех Васятка. Он уже давно для этого случая припас пенсне и сейчас в кителе и пенсне был похож на учителя старой гимназии.
На следующий день стали известны назначения. Сведения курсантской разведки оказались точными — половина курса ехала на Дальний Восток в распоряжение медико-санитарного отдела Тихоокеанского флота, почти половина на Северный флот. Лишь немногие счастливцы назначались на Балтику и Черное море.
Слова старой утесовской песенки:
На Север поедет один из вас,
На Дальний Восток другой…
точно соответствовали назначениям.
Васятка и Алексей ехали на Тихоокеанский флот, Пашка — на Балтийский, Миша — на Черноморский.
Как один из лучших курсантов, имевший право выбора, Миша получил назначение ординатором военно-морского госпиталя на Черноморский флот.
— Ты, Бластопор, хоть изредка нам посылочки с мандаринами шли, — с завистью говорили ему ребята, ехавшие на Север.
— Лучше не посылочки, а целый вагончик, — поддерживали их другие. — Нас же много, северян, почти сотня.
— Обязательно, — рассеянно обещал Миша. В детстве он несколько раз ездил с родителями на юг, и Кавказ в его представлении оставался райским уголком. Он думал о том, как бы они с Тосей могли там славно жить. Но от нее опять не было писем…
Когда начальник Академии зачитывал на плацу приказ наркома военно-морского флота о производстве в офицеры и присвоении выпускникам звания лейтенантов медицинской службы, собралась изрядная толпа. Профессора и преподаватели многочисленных кафедр и клиник, работавшие в Академии девушки, встречавшиеся с курсантами и тайно мечтавшие выйти за них замуж, плотной стеной стояли позади строя и слушали, как выкликают знакомые фамилии.
Другим приказом наркома несколько лучших курсантов были награждены значком «Отличник военно-морского флота». Среди них был и Миша Зайцев.
В тот же день в большой аудитории номер один председатель государственной экзаменационной комиссии вручил выпускникам дипломы.
— Дорогие коллеги, — начал он и внезапно умолк, медленно обводя глазами сидящих перед ним врачей. У двух сотен молодых лейтенантов при слове «коллеги» сладко заныло под ложечкой. — Я завидую вам, коллеги. Вы молоды, полны сил. Война окончилась. Не сомневаюсь, что вам все по плечу — и постижение нашего ремесла, и высоты науки. Будьте счастливы.
И вдруг торжественную тишину аудитории разорвал крик — двести молодых голосов почти одновременно закричали:
— Урра!
Вечером Миша, Васятка и Алик Грачев впервые поехали в офицерской форме в Дом учителя. В полупустом трамвае ехали две девчонки лет по семнадцать.
— Поехали с нами, девочки, — предложил Васятка, который умело сочетал верность Аньке с многочисленными, хотя и недолговечными романами. У него даже была своя теория, которую он охотно излагал желающим и которую Алик Грачев предлагал опубликовать. По этой теории все девушки делились на три группы. Первая — девушки, на которых можно жениться. К этой группе он предъявлял наибольшие требования и полностью удовлетворяла их одна Анька. Вторая — девушки, с которыми можно встречаться и проводить время. Им достаточно быть хорошенькими и веселыми. И, наконец, третья группа — к ним Васятка относил девушек «разового пользования», то есть тех, с которыми проводишь по необходимости один вечер, когда нет другого выбора. — Если поедете, мы вас угостим в буфете чаем, — балагурил Васятка, стоя возле девчонок.
— А мы чай не пьем, — сказала худенькая с тонкими косичками и в туфлях на высоком каблуке.
— А что? — не отставал Васятка. — Молоко?
— Мы пьем вино, — с вызовом ответила девочка. Приятели расхохотались и бросились к выходу. В оставшиеся до отъезда дни каждому лейтенанту выдали символ принадлежности к военно-морскому флоту — позолоченный кортик с выгравированным на нем адмиралтейским якорем и парусным корветом, часы, чемодан, медицинский набор, комплект белья. Академия, как могла, старалась снабдить своих питомцев, прежде чем выпустить их за ворота в жизнь.
Оставался лишь выпускной бал. Торжественный банкет должен был происходить в ресторане гостиницы «Астория».
У входа в зал стояли и курили начальник Академии генерал-майор Иванов, полковник Дмитриев, профессора Савкин и Мызников.
Миша вспомнил, как во времена лагерного сбора в Лисьем Носу он получил пять взысканий и полковник Дмитриев для острастки других и укрепления дисциплины решил отчислить его из Академии. Миша не мог поверить, что его отчислили. Его, отличника, гордость школы, победителя олимпиад, выгоняют из Академии! Такого позора самолюбивая душа Миши не могла перенести. Не зная еще, что он скажет, Миша поехал на прием к начальнику Академии, прождал возле кабинета полдня, наконец, был приглашен войти.
— Я недавно закончил школу и не привык к дисциплине, — чистосердечно признался он. — Но я хочу учиться.
Генерал внимательно посмотрел на стоявшего перед ним юношу. Стриженный наголо, в грубой парусиновой робе, оттопыренные уши торчат, на испуганном лице написана отчаянная решимость, но взгляд прямой, честный.
— Хотите учиться? — переспросил он, не сомневаясь, что курсант говорит правду. — Что ж, я вам верю, Зайцев. Возвращайтесь.
Такой тогда произошел между ними разговор.
Сейчас Миша нарочно медленно шел навстречу Иванову, глядя прямо ему в глаза, надеясь, что генерал вспомнит его и их пятилетней давности беседу. Но Иванов не узнал. Да и мудрено было, наверное, узнать в подтянутом лейтенанте того перепуганного бледного мальчишку.
В углу фойе профессора Пайль, Лазарев и Джанишвили ставили автографы на недавно изданных в Академии своих книгах. К столу, где они сидели, стояла длинная очередь.
За столом сначала произносили тосты. Начальник Академии, Джанишвили, Пайль, Анохин.
Справа от Миши сидел профессор анатомии Черкасов-Дольский, слева Васятка.
В силу скудного послевоенного времени банкет был сугубо мужской. Курсанты, их преподаватели и воспитатели. Никаких женщин.
— Я сслышал, что вас оставляли в адъюнктуре и вы ббудто отказались? — заикаясь меньше обычного после выпитой рюмки, спросил профессор.
