Михаил Никулин - Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди
Записку ребята прочитали при входе в сад, который находился в нескольких десятках шагов от райкома, В ней было напечатано:
«Ленинская, 38, столовая райторга.
Отпускайте за наш счет этим двум представителям завтрак и обед».
Слово «этим» было перечеркнуто красным карандашом, и тем же карандашом в конце записки была выведена заглавная буква «Д» с изогнутым хвостом.
Взрослым, написавшим эту записку, все казалось простым, ясным: адрес указан — надо идти и завтракать, причем завтракать бесплатно. Но для Миши и Гаврика все было значительно сложней, и обсудить свое положение они решили с толком и неторопливо.
В саду, на широкой аллее, обсыпанной ржавыми, желтыми листьями, под тихим солнцем стояла светло-зеленая скамейка. В другое время их могло многое заинтересовать в этом саду. Сколько в нем гектаров? Почему ясеней больше, чем кленов? И почему акации, как высокий, густой забор, охватывают сад с севера на юг? Не ускользнуло бы от их любознательного взора, что клены уже подернулись желтым пламенем, а на развесистых колючих ветках акаций все еще шелестит зеленая листва.
Но ребята лишь мимоходом, безучастно осмотрели сад и сейчас же уселись на скамейку и стали рассуждать.
— Напечатала она, — сказал Гаврик.
— Она. А зачеркнул «этим» и написал «Д» секретарь райкома, — говорил Миша, держа перед собой развернутую записку так, чтобы мог читать ее и Гаврик.
— «Отпускайте двум представителям… завтрак и обед за наш счет…»
— А почему про деда забыли? — ткнул пальцем в записку Гаврик.
— Не забыли бы про главное, зачем приехали, — говорил Миша, задумчиво глядя в сторону.
Стараясь правильно понять настроение товарища, Гаврик сказал:
— Миша, мы, конечно, завтракать не пойдем. Там и завтрак небось — зачерпнул ложку, ткнул вилкой и берись за шапку.
Угрюмо молчавший Миша неожиданно поднялся.
— Схожу в райком, — сказал он. — Нам точно бы знать, как дела у Ивана Никитича.
— Миша, а почему не сходить туда вместе?
— Вместе заметней. Еще натолкнемся на секретаря райкома. Спросит: «Позавтракали?» Придется соврать…
— Он и одного тебя спросит, — сказал Гаврик.
— Может. И все-таки вранья будет в два раза меньше. Я вернусь — ты пойдешь.
— Действуй, — охотно согласился Гаврик, и они с этой минуты начали действовать.
Возвращаясь из райкома, Миша рассказывал:
— Он с кем-то строго разговаривает. Говорит: «То, что ты говоришь, что думаешь, я должен знать. Но не мешает и тебе знать, что думает район, что думает область… Большевики, говорит, должны видеть дальше». И еще что-то. Так эта стриженая как начнет на машинке: хлоп-хлоп-хлоп! хлоп-хлоп-хлоп! — и все пропало.
Убегая в райком, Гаврик уверял товарища:
— У меня, Миша, уши чуткие, как у совы, — ни слова не пропущу!
Но и Гаврик, возвращаясь из райкома на скамейку сада, приносил с собой неясные, отрывочные сведения:
— Он выходил на порог. Сердитый. Двое хотели к нему с делом. Посмотрел на них через очки и говорит: «Сами, сами проводите совещание. Захотите о чем спросить — звоните. А я сейчас занят другим, неотложным делом занят!» И захлопнул дверь, ну точь-в-точь как начальник, помнишь, на вокзале?
— А что говорил дед?
— Его не слышно.
— Знаешь, Гаврик, видать, дела наши не совсем плохи. Он же говорит, что дело большое. Опять же, другим сказал — занят, после!.. А что на начальника похож… Так это ничего. Ты же помнишь, что про начальника дед говорил? Пошли на Ленинскую, тридцать восемь.
И они неторопливо отправились в столовую.
В маленьком залике уже никого не было из столующихся. Крупная женщина в белой, туго повязанной косынке, прочитав записку, сказала:
— Представители, вы почти опоздали.
И так же, как на вокзале форточка, в стене, отделяющей залик от другой комнаты, громко открылось маленькое окошечко. Из него высунулась голова повара, красная, в белом колпаке, с седыми усами.
— От кого записка-то? — спросил повар.
— От самого, — ответила женщина, звеня тарелками и ложками.
— Значит, представители без фальши, а опоздали, должно быть, потому, что сильно занятые, — усмехнулся повар.
— Будем есть или уйдем? — прошептал через стол Гаврик.
— Они так говорят от нечего делать. Будем есть, — сказал Миша, плотнее усаживаясь на стуле. — А смотреть будем не на них, а на улицу.
— Может, невзначай и дед попадется на глаза, — прошептал Гаврик.
Женщина, подавая тарелки с супом, спросила:
— Откуда же, представители, к нам?
— Дальние, — ответил Гаврик.
— Подумайте, какой важный. Это в школе учителя тебя научили так разговаривать со взрослыми?
Миша решил исправить положение.
— Мы из-под Самбека… Война там жестокая была. Подчистую все смело. Живем, как кроты, в земле.
— К нам-то, видать, за подмогой?
Миша сказал:
— Не знаю. Мы тут с дедом. Он в райкоме…
Женщина вернулась к окошку и о чем-то тихо заговорила с поваром.
Ребята ели, поглядывая в открытую дверь. По улице то и дело пробегали грузовые машины, проезжали подводы то с мешками, то с какими-то обсыпанными серой мукой бочками. От телег и от машин на немощеной широкой улице поднималась кудлатыми столбами пыль и, растекаясь, застилала дома, голубой просвет низкого неба, сиявший в конце ровной, однообразно серой улицы. Эти секунды для Миши и для Гаврика были самыми тревожными. Из-за такой непроглядной пыли они могли не укараулить деда… Но вот на улице послышались понукающие крики: «Гей!.. Гей!.. Гей!..»
Еще не было видно ни одной живой души, ни проезжающих подвод и машин, а пыль уже клубилась и низко текла, как ленивый туман, потревоженный взошедшим солнцем. Из этого серого тумана с хрюканьем вынырнул сначала поросенок, потом с распахнутыми крыльями белый петух.
— Миша, коровы! — вытягиваясь через стол, опасливо прошептал Гаврик.
— Молчи, вижу, — сказал Миша и отложил ложку.
Окутанные завесой пыли, по улице потянулись, то сбиваясь в кучи, то шарахаясь в стороны, самые настоящие коровы — красные, светло-рыжие, с хвостами, с рогами и безрогие.
— Миша, красностепные, как у нас на ферме… до войны…
— Гаврик, тише…
— Миша, а симменталовую телку видел?
— Эту, что со звездочкой?
— Да нет! С черным ремешком на спине…
Миша удивленно повел плечом: как же он мог не заметить такой телки?.. Его потянуло к двери, но в присутствии тихо разговаривающих у окошка он стеснялся подняться. Скажут — коров никогда не видали. Гаврик понял и желания, и опасения товарища. Он схватил Мишу за рукав и твердо сказал:
— Пошли, а то не увидишь!
— Вы что, коров никогда не видали? — услышали они насмешливый женский голос. — Сказано — дети!
Гаврик предостерегающе толкнул товарища, и Миша понял, что отвечать и оглядываться строго воспрещается, и они пошли туда, куда вместе с облаком пыли двигалось коровье стадо, понукаемое двумя пастухами.
Они шли и разговаривали.
— Миша, а может, это нам?
— Не знаю.
— А если нам?
Течет улицей пыль, течет стадо, слышатся выкрики пастухов, и ребята идут за этим потоком то молча, то разговаривая.
— Миша, а если нам?.. Возьмем их. Пригоним в колхоз. Вот там радости будет!
— Еще бы, — улыбается Миша.
Стадо уже на краю села.
— Нет, Гаврик, если бы эти коровы нам, то дед тут был бы, — остановившись, невесело заметил Миша. — И потом — так же скоро нельзя их пригнать…
— Миша, ну, а если он, секретарь райкома, по телефону, по-большевистски…
— Не знаю.
Стадо, выйдя за околицу, уходит от села в степь. Сомнения Миши оправдались. С неловкой усмешкой он говорит Гаврику.
— Коров по телефону не передают. Пошли назад.
Невдалеке от столовой Гаврик, насупившись, предупреждает Мишу:
— Вон у порога и та, и еще одна тетка. Начнут про обед… Скажут: они, как телята, убежали за коровами.
— Держи левей, — шепчет Миша.
Но маленькая женщина, которую ребята видели с веником в руках около порога райкома, помахивая рукой, кричит им:
— Дед! Дед вас по саду ищет!
Прибежав в сад, ребята увидели Ивана Никитича, который стоял среди аллеи с опущенными руками. И странно — дед никого не искал и, казалось, забыл не только про ребят, но и про все окружающее. Глядя в землю, он вытирал глаза ладонью. Увидев ребят, старик засуетился и, будто рассердясь, что ему помешали думать, сказал:
— Что уставились?.. Сроду не видали? Ну, стар стал, лук в глаза лезет!.. А вы если поели, то и нечего шляться за коровами. Лучше делом — валенками — займитесь.
— Дедушка… — начал было Миша.
— Шестьдесят восемь годов дедушка. Знаю! Расскажу после, а теперь маршируйте в Дом колхозника.
Озабоченной походкой старик опять ушел в райком, а ребята вернулись в Дом колхозника молчаливые и огорченные. Развязали мешок, достали недошитые валенки и, устроившись между кроватями на полу, принялись за работу. Скрипнула дверь, и пожилая дежурная, посмотрев на них, опять закрыла дверь.
