Анатолий Азольский - Кровь диверсантов
Рукопожатия покойников не состоялось. Вполне возможно, что тогда, в Новороссийске, я стрелял в подделанного под Шайдемана человека.
В гостинице я заполнил другой бланк, с более длительным сроком пребывания в этом чудном месте… Пограничники не сочли меня вредоносной личностью, полторы недели ходил любоваться закатом.
Глава 53
«Мы, немцы, никого не боимся, кроме бога, которого тоже не боимся!» – Вот они: Томас Рудник и Гюнтер Шайдеман.
Немчиков этих я сразу узнал и глазами показал Алеше: вот они, те самые. Он сжал мою руку в знак того, что – заметано, схвачено, от нас не уйдут!
Впервые увидев Гюнтера, я безошибочно определил: сильный, ловкий, давно бы и сам убежал, да язык, по-русски – не то что говорить, но и московское радио, вещавшее по-немецки, презирал. Погоны, звание, кресты – это ему, как и всем офицерам, сохранили, в бараке он командовал дюжиной солдат. Привезенная на комбинат дюжина эта, как и многие другие, называлась уже бригадой. Но Гюнтер от бригадирства отказался. Около него вился человечишко, очень милый, настоящий Михель в немецком понимании этого имени, добрый, чуть рыжеватый, близорукий, Томас Рудник; были они из одного города, но после гимназии не встречались, война соединила их.
Узкоколейку провести бы от комбината к железнодорожной станции, а не гонять продукцию (два цеха делали диваны, стулья, столы и шкафы) на «ЗИСах»; хорошо увязанные стулья и столы еще сохраняли товарный вид, все прочее – растрескивалось на безобразных дорогах. Шоферня материлась, у проходной объявления: «На временную работу требуются…» – и это-то при семи тысячах пленных! Меня (шофера) и Алешу (экспедитора) приняли, даже не глянув в трудовые, и за неделю мы присмотрелись к порядкам в цехах, оценили издевательскую песню «Wir sind Moorsoldaten…», которую вслед за Гюнтером затягивали некоторые стойкие антисоветского толка пленные (песню эту сочинил, кажется, Вилли Бредель, пели ее антифашисты в немецких концлагерях).
В пятницу получили наряд на доставку в Свердловск четырнадцати шифоньеров (так здесь называли шкафы). Подогнали свой «зисок» к эстакаде, Алеша прошелся вдоль работяг немецкого происхождения, взял с собой Шайдемана и Рудника: «Нечего бездельничать, скоты, шкафы не закреплены…» Те полезли выравнивать шифоньеры да подтягивать тент: наклевывался дождь. В одном из шкафов мы их и закрыли и вывезли через ворота комбината. На 23-м километре помогли им обрести на земле дыхание, обоих мутило от ядовитого лака, которым пропитывалась мебель. Прогнали их через ручей и сунули в старую, но подготовленную нами землянку; сидеть приказали, не высовываться, ждать до ночи.
Умыкнули мы их сразу после обеда, хватиться беглецов могут только к ужину, а то и позже, всегда найдется остряк, который объяснит отсутствие углубленным изучением основ марксизма («ленинизм» как термин у них почему-то не прививался).
Ждать им пришлось до ночи, нам долго оформляли расчет, да и добраться до землянки времени стоило.
Оба вопросительно глянули на нас, принесших еду и водку.
– Куда нас везете?
– К папашам и мамашам. Строжайшее соблюдение дисциплины. Здесь вам не лагерь, здесь расстрел за неповиновение.
Глава 54
Die erste Kolonne marschiert… – Hende hoch! = 500 граммов хлеба. – Что делать? Что делать?
Итак, впереди еще сотни и сотни километров, и не прямая дорога проложена к Новороссийску, нам не помашут приветливо ручкой улыбающиеся милиционеры. По всем дорогам и станциям рассыпаны спецгруппы, имеющие на руках и фотографии беглецов, и особые приметы их, и, кто знает, целую фототеку из Филатова и Бобрикова.
Так нам представлялось, из этого мы исходили.
То, что мы говорим по-ихнему, Шайдемана и Рудника не удивляло, и – вот вам психологический казус: знали ведь, что понимаем мы их, и тем не менее такие гадости выкладывали о себе, такие мерзости! Впервые они встретились в запасном полку, было это в конце 42-го, на Сталинград их не бросили, околачивались под Брянском, пока в 44-м не попали в плен. И такая тонкость: Рудник добровольно сдался в плен, сочтя поднятие рук актом спасения не столько себя, сколько всей Германии. Шайдеман же ранен был в обе руки, придать им вертикальное положение не смог и, следовательно, сражался до конца, пленила же его девушка, санинструктор Маша. В полку они не очень уж ладили, нейтрально как-то поглядывали друг на друга, будучи в АПП (это – армейский пересыльный пункт), но попали в лагерь – и стали врагами, потому что Рудник получал на сто граммов хлеба больше, такова была цена поднятия рук. Думаю, что-то более глубокое и острое разделяло их, чего они не понимали и понимать не хотели. Женщина? Сомневаюсь. Вражда семейств? Монтекки и Капулетти! Но до войны они семьями не общались. И не уйдешь от подозрения, что какая-нибудь сущая мелочь могла сыграть предательскую роль, русский плюнул бы на эту чепуховину – и своей дорогой в пивную или к бабе. Хотя… большевики и меньшевики – арбузную корку не могли поделить.
Но так или иначе – сидели в разных углах землянки, с вежливым презрением посматривая друг на друга. Дальше – хуже. Вилли дал нам негодные сведения о физических данных немчиков. Купленная на них одежка ни росту, ни полноте их не соответствовала. Брюки и рубашки одинаковые, как из сиротского дома, – мы одно время хотели выдавать их за глухонемых, перевозимых из дома инвалидов общего, так сказать, назначения в специализированную клинику, которая вообще не существовала, но Алеша, в Курбатовке сжигая недосожженное, напоролся на труды какого-то Выготского и нашел там ссылку на оную клинику. Ну, и ватники, октябрь уже. Тоже одного размера и чересчур новенькие.
Понимала немчура, однако, что подчиняться нам бог велит, тем более что бог оказывал нам знаки уважения, бог подарил нам два мотоцикла (мы их заранее припрятали и замаскировали). В двух километрах – пересечение дорог, на ту, что ведет к югу, выбираться надо ночью. Но Алеша днем покатил один, на разведку, вернулся в сильном смущении.
Никто не искал немцев! Тем более – нас. Разожгли костер, с пяти метров не видный. Немцев накормили и уложили спать. Через два часа их подняли, дали примерить шлемы, выкатили мотоциклы на дорогу, оба – я и Алеша – переоделись во все милицейское. Если остановят, то объяснение готово: ищем убежавших немцев, а эти, что сзади сидят, опознаватели.
За ночь одолели четыреста километров, свернули в лес, нашли присмотренную ранее халупу, не достроенный лесником домик, крышей он все-таки прикрыл свое будущее жилище.
А утром оказалось, что мы сами себе устроили западню, что неспроста лесник не наведывается сюда. Шайдеман, офицер образованный во всех смыслах, повел меня в глубь леса и показал на неестественно ярко-зеленые листья березы, на трухлявую пихту, ткнул пальцем на желто-зеленую лужу. Тут-то я и вспомнил, что в глубине леса – озеро, куда сливает отходы какой-то химкомбинат, вот почему ни единой пташки не видно.
Сутки прошли в бездействии. Что делать? Разбиться на пары, чтоб в любой из них бойко трещал по-русски кто-либо? Пересечь на мотоциклах отравленный лес?
А на дорогах (Алеша с биноклем забрался на высокую пихту) уже шевеление. Охрана спохватилась. Обыскали комбинат, убедились, что пропавшие вне его, но пока особого рвения не прилагали. Немцам же мы внушали поведением своим: НКВД – повсюду! Бдительность превыше всего!
Глава 55
Все-таки – игра! – Пир во время чумы: Ашхабад! – Портос – комендант новороссийской Бастилии. – Впервые вижу убийцу.
И вдруг – неожиданно для нас и тем более немцев – той же ночью, когда уточнение планов спасения перенесли на утро, – вдруг нас всех четверых будто каленым железом тронули. Рудник похрапывал уже, как вдруг взвился Шайдеман, а за ним я и Алеша.
Где-то что-то случилось, произошло, где – неизвестно, однако – бежать отсюда, стремительно, лбом рассекая все преграды, прочь отсюда, в полет, в спасительную неизвестность!
На немцев напялили мотоциклетные шлемы, половина одиннадцатого, ночь без признаков звезд или какого-либо прояснения. Выкатились на дорогу – и до семи утра мчались, мчались, подгоняемые нутряным страхом. Перед какой-то станцией, повинуясь тому же нутряному предостережению, сбросили мотоциклы с моста в реку и втиснулись в общий вагон поезда на Сталинград.
В поезде этом мы и узнали, что 6 октября землетрясение необычной для Средней Азии силы полностью уничтожило город Ашхабад, и (пошептались мы с Алешей) сдвиги земной коры, волнами расходясь, стронули и подкорковые области человеческих мозгов. Какая-то форма массового сумасшествия прокатилась по областям и республикам, рядовым гражданам и начальникам, коснувшись и милиции. Наши немчики тоже учуяли беду, но они же и понимали, что в великой мешанине человеческих бед никто на них и смотреть не станет. Шайдеман обнаглел до того, что громко (по-немецки!) потребовал в поезде жратвы. Билетов на Новороссийск в кассах не было, с рук ими не торговали, не знаю как, но ехали мы на открытой платформе, почему-то жарко светило солнце, мы спали на песке, а когда проснулись – идиотски хохотали. Оставалось несколько часов до домика в пригороде Новороссийска, где нас ждал Федя Бица.
