Александр Сметанин - Дорога на Порт-Артур
Бедные наши ноги. Мы не разувались уже больше двух недель, и ни минуты за это время они не были сухими.
В нише сухо. Уже одно это хорошо. Я лежу на дранке, накрывшись плащ-палаткой, сверху даже присыпан сеном. Алексей разложил его на мне ровным слоем, оставив небольшую щель для глаз и носа. Лежать я должен не шевелясь, чтобы мое «покрывало» не свалилось в траншею. От сена терпко воняет плесенью, но это уже пустяки.
Над окопами низко ползут тучи, сыплется мелкий надоедливый дождь, с бруствера траншеи, булькая, сбегают крохотные ручейки, но все мимо меня. В нишу не попадает ни одна капелька. Молодец Алексей Сивков. Умно придумал.
Под толщей туч то и дело вспыхивают белые всполохи. Сначала они быстро расползаются, теснят темноту рыхлыми дрожащими боками, потом, будто убоявшись ее или обессилев, сжимаются, становятся бледнее и, наконец, гаснут.
Это осветительные ракеты. Их пускают немцы с крыши господского дома на высотке. Пускают не так часто, как в прошлом году. Видно, и с ракетами у них туговато стало. Экономят, паразиты. Экономьте, экономьте, пригодятся.
Судя по сводкам в газетах, наше наступление прекратилось почти по всем фронтам. Сильные бои продолжаются только в районе Будапешта. Далеко отсюда этот Будапешт, ох как далеко!
Стучит пулемет. Но это наш. Наш — значит хорошо. Заснуть бы малость. И еще — написать бы письма маме и Полине. Адрес есть постоянный, а вот написать некогда.
Так-то, товарищ отделенный командир. А прелое сено кажется теплее. Ведь в нем, должно быть, происходит какая-то химическая реакция, выделяющая тепло. Спать надо, спать, спать...
...С собрания партактива полка Иван Иванович приносит хорошие вести: отдых. Конечно, не совсем отдых, мы не отводимся во второй эшелон. Просто от каждой роты в первой траншее будет находиться лишь один взвод. Два других — отводятся во вторую. Она там, за сараем с сеном, по ту сторону этой проклятой низины, в которой мы успели промокнуть до корней волос. Во второй траншее есть удобные блиндажи с печками. Там же в брошенных жителями домах будут оборудованы бани.
Мы помоемся, обсушимся, отдохнем. Дело ясное — наступать будем не скоро. Для нового наступления нужно набраться сил. Теперь нас интересует одно: какой взвод останется здесь? На этот вопрос ни Гусев, ни Кузнецов ответа не дают. Может, и знают, но молчат начальники.
Остается третий взвод. Наш взвод первый и первым следующей ночью снимается с позиции. Идти за хвоей в лес не пришлось, к великой радости не только Кремнева.
Наша новая позиция расположена метрах в пятидесяти от опушки леса. И примерно в километре от старой. Она проходит по склонам пологой высоты, у основания которой стоит тот самый сарай с остатками прелого сена и ободранной крышей. От нас до немцев километра полтора. Нам даже не нужно бояться их пулеметов. А самое главное — отделению достался отличный сухой блиндаж с печкой, сооруженной кем-то из чугунного котла с пробитым дном. Труб, правда, нет, но прежние хозяева сделали дымоход прямо над печкой, и, полагаем, дым не будет выкуривать нас из блиндажа. В нем есть нары... и кресло-качалка с продавленным сиденьем. Очевидно, наши предшественники понимали толк в делах житейских, устраивались с удобствами. Что ж, условия им позволяли.
День уходит на организацию обороны. Дооборудуем ячейки, уточняем секторы обстрела, перекрываем участки траншеи, благо лес под боком, и все ждем. Чего? Наступления темноты, чтобы раскалить докрасна нашу «домну» и высушиться. В сумерках Игната отправляю на заготовку дров, Манукяна — за ужином.
Ведь надо же! Отошли от передовой всегошеньки на один километр, а жизнь уже другая. Печку мы раскалили едва ли не докрасна, и в блиндаже стало жарче, чем в бане. Сидим на нарах в чем мать родила и усердно шлепаем себя по груди и ляжкам. Хоть беги, грей воду и начинай мыться.
И что за характер у русского солдата! Стоило отогреться, сытно поесть, как он уже забыл и блиндажик с плывуном под боком, и нудность осеннего дождя.
Сидим, хохочем, Игнат рассказывает очередное похождение времен бродячей жизни, а Сивков предлагает прижечь мои чирьи на затылке горячим шомполом. По его словам — здорово помогает. И только Усенбек и Армен молча сидят по углам, как мышата поглядывают на нас быстрыми черными глазками. Кремнев стоит на посту, в траншее.
Наутро всех отправляют в баню. Ее соорудили в подвале большого господского дома. Огромная каменка, напоминающая египетскую пирамиду, пышет жаром, под ногами хлюпает грязная вода (санитар из полковой санчасти не успевает отчерпывать ее детской ванночкой), но это мелочь, которую мы не замечаем.
Самое главное — жару вдоволь, без нормы горячей воды, которая поступает в бочки по трубам откуда-то сверху. Паримся нагретыми на каменке сосновыми ветками. Не сахар, конечно, но лучшего ничего нет, а зудящее тело само просит подраить его. Впору хоть посыпай грудь песком, бери лапоть, как это делают у нас в деревне при мойке полов, и три, что есть мочи. Временем не ограничивают. Мойся до тех пор, пока обмундирование находится в дезокамере.
Невольно вспоминаю ту первую фронтовую баню зимой прошлого года, упавшую занавеску, Полину, сжавшуюся в углу, Петра, идущего выручать ее из беды.
Как все это недавно и давно было. Уже нет в живых Петра, Ивана Николаевича, Чепиги. Стали инвалидами Полина и Галямов, ничего не знаю о судьбе Вдовина и Тимофея.
— Ты вздремнул, что ли? — Сивков толкает меня локтем в бок. — Потри, говорю, спину ветками.
— Больно будет тебе.
— А у меня кожа дубовая. Не бойся, шуруй...
Два дня мы блаженствовали, отсыпались. И вот поступил приказ: начать занятия. Отдых кончился. Из штаба батальона даже приходит расписание занятий: тактика, огневая подготовка, инженерная.
На тактике мы в составе взвода учимся штурмовать господские дворы, превращенные в опорные пункты, использовать для скрытного подхода к противнику глубокие дренажные канавы, дамбы, деревья вдоль дорог, ведущих к усадьбам.
Для нашего батальона учебным полем становятся развалины соседнего господского двора. Вокруг него мы натянули проволоку в несколько рядов и теперь штурмуем. Штурмуем, ведя огонь боевым патроном, метаем боевые гранаты. Все как в настоящем бою.
На одном из занятий произошел случай, который вполне мог стать последним в моей жизни. И все из-за Кремнева.
Он шел в «атаку» рядом со мной. Когда послышалась команда: «Гранатами, огонь!», Кремнев отцепил от ремня свою РГД, остановился, вытащил чеку, замахнулся, чтобы бросить гранату в окоп «противника», но в самый последний момент, очевидно, струсил и разжал руку. Сработал запал, я услышал знакомый щелчок и обернулся: Кремнев, бледный, столбом стоял среди поля, у ног его лежала граната.
Не раздумывая, я бросился к нему, схватил за руку, успел оттащить на пять-шесть шагов и толкнуть на землю. Падая, услышал взрыв. К счастью, оба остались невредимы.
Ох, Кремнев, Кремнев! Сколько толковали ему Сивков и Тельный, что нельзя быть на войне таким, как он. Нельзя бояться каждого выстрела, трусить, жить в отделении особняком, жадничать, ругаться с товарищами по каждому пустяку, отлынивать от дел. Ничего не помогало.
Но что делать? Не могу же я прийти к командиру взвода и сказать: заберите Кремнева, потому что он мне не нравится, что не верю ему, не надеюсь на него в бою.
После случая на занятии мы возвращаемся в блиндаж молчаливые, злые. Сивков сердито спрашивает Кремнева:
— Ты хоть понимаешь, что сержант тебя от смерти спас?
— Так уж и от смерти... — Кремнев пожимает плечами, присаживается к «домне».
— Хоть спасибо бы командиру сказал... — Не унимается Алексей.
— На что оно ему? Шубу что ли шить?
— Ну и шкура ты, Кремнев, — Тельный сокрушенно качает головой, тяжело опускается на нары. — В морду бы тебе заехать, да она и так разбита.
— А может, Кочерин и разбил ее. Может, он нарочно так сильно и толкал меня, чтобы я мордой о землю ударился.
Это выводит Тельного из себя. Он срывается с места, хватает Кремнева за ворот шинели, сверля его взглядом, спрашивает тихо-тихо:
— Да ты хоть понимаешь, кулацкая твоя душа, что он жизнью из-за тебя рисковал? Неужели ты не видел, что Кочерин к гранате ближе тебя лежал?
— Сядь, Игнат, — вмешиваюсь я, видя, что дело принимает слишком крутой оборот. — Оставь его.
Молча ужинаем при печном свете и ложимся спать, но нас сразу же поднимают. Приказано помочь саперам носить мины. Они минируют всю низину между первой и второй траншеями, оставляя узкие проходы. Потом их обозначат и все будут пользоваться только ими.
Ясно, раз к нам приехали саперы из фронтовой инженерной бригады, значит, садимся в оборону на этом месте основательно.
Всю ночь таскаем маленькие и большие деревянные ящики, складываем их у лунок, отмеченных палочками. Чтобы противник не догадался, к утру саперы должны закончить установку мин.
