Святослав Чумаков - Восточнее Хоккайдо
— Вот их сколько прется, — буркнул он, — а вы “слава богу”…
— Самое паршивое дело — ждать. Наши конвоиры — дрянные психологи. Им бы подержать нас несколько суток на приколе. Взвинтить нервы. А там, глядишь, и провели бы на какой-нибудь мякине. Да, наверное, долго держать нас не с руки. Пароход не иголка. Владивостоку известно, где мы. Будем надеяться, там не сидят сложа руки. Что-то пытаются для нас делать. И вообще лучше действовать, чем торчать на мостике и разглядывать этот дырявый порт. Побыстрее разобраться, чего от нас хотят, чем нам грозят. Вот почему я помянул господа бога, что, судя по выражению вашего лица, вам не понравилось,
— Проницательность же у вас, Николай Федорович, — усмехнулся Соколов.
— Просто мы об одном и том же думаем. А в таком случае и мысли соратника прочитать нетрудно. Я вас вот о чем попросить хочу… Вы так ловко и быстро управились с теми телеграммами. Пройдите по палубам. Да не ради проверки того, как расставлены наши люди, И никаких мобилизующих бесед. Просто пройдите и успейте вернуться к тому времени, когда это корыто причалит к трапу.
— Тогда не вижу смысла.
— Я ведь нашел способ опровергнуть одно ошибочное мнение команды.
— Не понимаю.
— Что идея сообщить о себе домашним принадлежит не “мастеру”, а помполиту. Вот почему и пройдите. Увидят вас — лишний раз вспомнят о доме.
Стоило миновать небольшую группу матросов, как Олег Константинович уж видел следующую. Каждый закуток парохода был под бдительным надзором. Никто не давал приказа наводить лоск. Но моряки принарядились, будто и не было изматывающего шторма и не пленен пароход, а свежая, бодрая команда принимает визит вежливости хозяев порта. Внешний вид команды помполита удовлетворил. И он поторопился на мостик.
Бот уже пристал к борту. Мимо Соколова протопала группа японских матросов. Посты были выставлены у трюмов, на баке, юте, у радиорубки, на мостике. Олег Константинович успел опередить господ офицеров и оказался в капитанской каюта чуть раньше, чем они. Кроме капитана, к удивлению своему, увидел Игоря.
— Думаю, сей юркий товарищ выполнит роль связного, — сказал капитан. — Условные знаки запомнил?
— Так точно, — отрапортовал связной.
— А теперь марш на палубу и занимай пост.
— Есть! — И через мгновение Игорь торчал по ту сторону иллюминатора.
В каюту вошли офицеры, погромыхивая саблями.
— Командир отделения Японского императорского флота лейтенант корабля “Сикоку-мару” офицер досмотра лейтенант Масафуми Дзуси, — продекламировал старший офицер торжественно, словно представлялся не лейтенантишка рыболовного траулера, наскоро переоборудованного в тральщик, а минимум капитан первого ранга. Английский язык его был ужасен.
Офицеры, не дожидаясь приглашения, расселись, зажали коленками сабли, положили руки на эфесы. Лейтенант позволил себе развалиться по-хозяйски на диванчике. Кроме офицеров, был штатский, который отрекомендовался переводчиком. Он вытащил из портфеля листки бумаги, испещренные иероглифами, и угодливо протянул начальнику. Лейтенант разложил листки на столе, разгладил ладошкой. Он что-то медлил с чтением.
В каюту ворвался взволнованный вахтенный штурман и положил перед Рябовым клочок бумаги:
— А вы доложите о случившемся. Господам будет интересно.
…У флага на посту были матрос Шевелев и кочегар Ковалик. Они стояли у борта и смотрели, как цепочка офицеров и матросов поднималась по парадному трапу, не заметили, что по правому борту пробежали три матроса. Обернулись, когда один принялся спускать флаг, а другой уже вытаскивал из-под бушлата японский. Марья оказалась проворнее матроса Шевелева. Она успела нанести сильнейшую оплеуху одному японцу, дернула за шиворот другого, пытавшегося сорвать красный флаг, да так резко, что у того с треском, отлетели пуговицы. Тут и Шевелев подоспел, вырвал фал и вернул флаг на место.
Марья действовала молча. Она метнулась к щиту с пожарной принадлежностью, сдернула крюк одной рукой, другой прихватила гирьку. Крюк она вручила Шевелеву, и тот держал его как алебарду. А. сама, помахивая гирей, грозно предупредила оторопевших японских матросов:
— А ну, теперь суньтесь…
Вот об этом и доложил вахтенный штурман.
— Флаг на месте? — уточнил капитан.
— Так точно, Марья врезала, Шевелев помог.
— Передай: так стоять.
Рябов подождал, пока штатский все перевел офицерам, после чего заявил:
— Я заношу в вахтенный журнал запись об акте пиратства, о попытке захвата судна.
— О задержании! — вскочил лейтенант.
— С заменой флага?
— Ладно, флаг оставим в покое, — смирился Масафуми Дзуси. — Но вы обязаны подчиняться всем нашим распоряжениям.
Капитан пожал плечами:
— Вы ведь собирались зачитать какой-то документ?
Офицер торопливо пробубнил текст. Вскочил переводчик:
— “Японская империя имеет строго справедливую позицию по отношению к СССР, который является нейтральным государством…”
Меморандум слово в слово такой же, как и тот, что был зачитан в открытом океане. Снова о нарушении запретной зоны… О шифровке, направленной во Владивосток… А вот теперь нечто новое:
— “…Япония считает, что вы оказали помощь нашему неприятелю. Поэтому для подробного исследования наш корабль привел вас сюда, чтобы избежать опасного открытого моря. Пока обстоятельства не выяснятся, ваш пароход должен стоять. При досмотре желательно, чтобы вы дружественно выполняли наши требования”.
— Вам все понятно, капитан? — спросил переводчик.
— Разумеется, нет. Сперва я должен иметь копии на японском и русском языках. Могу продолжить беседу только после этого.
— Но это займет много времени!
— Я готов подождать. Кто курит, господа? Русские папиросы. Прошу.
С недовольными минами Масафуми Дзуси кисточкой, а переводчик при помощи авторучки принялись снимать копии. Капитан тем временем неторопливо встал из-за стола. Предложил поочередно господам офицерам папиросы. Подошел к Соколову, положил руку на его плечо и легонько вдавил в кресло. Этим жестом он приказывал ему быть свидетелем и только свидетелем всего происходящего. Сидеть. Молчать. Не вмешиваться. А Олег Константинович тем временем карандашом набрасывал портрет Масафуми Дзуси: низкий лоб и жесткий ежик волос. За очками в металлической оправе щелочки-глаза с припухшими веками. На широкоскулом лице нос, напоминающий клювик попугая. Приоткрытый рот с несколько выпиравшими верхними передними зубами. Кроме того, Соколов изобразил погончики, пуговички на мундире, ленточки с какими-то значками и медалькой.
— Не знал за вами такого таланта, Олег Константинович! — сказал капитан. — Господин переводчик, взгляните! По-моему, получился образ скромного, но истинного моряка императорского флота!
Переводчик хихикнул, но тут же, как говорится, прикусил язык, ибо неясно было, какой будет реакция оригинала этого шаржа. А капитан как ни в чем не бывало выспрашивал теперь самого Масафуми Дзуси:
— Не правда ли, есть сходство? Переведите: я готов заключить портрет в рамку и с согласия автора, даже с его дарственной надписью вручить на память.
Тон капитана был столь искренним и непосредственным, что и лейтенанту пришлось выдавить кисловатую улыбку.
Наконец перевод и копия оригинала меморандума были официально вручены, и капитан сообщил, что готов дать обстоятельный ответ по всем пунктам. Он говорил медленно. После каждой фразы делал паузу, чтобы дать возможность штатскому перевести все точно и тщательно. Кроме того, эти паузы давали возможность обкатать в уме каждое следующее предложение.
— Путь, по которому я шел, — единственный, согласованный между нашими правительствами, поэтому я не считаю себя виновным в том, что находился в данной части Тихого океана. Я был обстрелян и задержан на правильном курсе…
— Этот вопрос будет исследоваться, — встрял лейтенант.
— Что мне и было уже заявлено три дня назад. Далее. Являясь капитаном советского торгового судна и гражданином Советского Союза и зная о нейтральных отношениях между нашими странами, я не мог иметь никаких враждебных намерений против высокочтимого правительства Японской империи, его военно-морского командования и отдельных граждан. Обвинение в том, что я помогал противникам Японии, оказавшись случайно в зоне оперативных действий, решительно отвергаю.
Рябов остановился, неторопливо потянулся за папиросой, раскурил ее. Сегодня он курил только папиросы отечественного производства. Еще раз пробежал перевод меморандума:
— Продолжу. Я даже мысли не допускаю, что радиограммы, которые обязан давать владельцу судна во Владивосток, можно расценить как помощь врагам Японской империи! Если мои радиограммы могли принести вред, то почему конвойный корабль сразу не запретил говорить по радио?
