Яков Кривенок - За час до рассвета
Сколько раз за последнее время Семену хотелось сказать слова, которые он давно носил в своем сердце. Презирал свою робость, которую испытывал, оставаясь с Ириной наедине, сердился, называл себя слюнтяем, тряпкой. Сколько раз собирался открыться, что оккупация, совместная работа в подполье еще больше их сблизили. Нет, даже не это. Что он любит ее, давно любит, с тех пор, как помнит себя. Он приготовил ей множество ласковых слов. Вот сию минуту решится, обязательно скажет то, что давно надо было сказать. Он заглянул ей в глаза, взял за руку:
— Ируся, мы с детства дружим, — произнес и смутился. — Я еще в школе… Понимаешь… я хочу сказать, в общем, сказать…
Осекся и отвернулся к окну.
Ирина чуть не крикнула: «Не тяни, милый, говори же… Ну, что же ты?..» А сказала совсем не то:
— Да, конечно… в театр ходили… в кино бегали.
Семен тяжело вздохнул:
— Да, так вот, Ира, мне уже двадцать шесть. В общем, Ира, я собирался признаться. Ты для меня, Ира… В общем, на всю жизнь…
ЦЫГАНКА ИЩЕТ ЗНАКОМСТВА
Наконец Сашко и его дружку Витьке повезло. Неожиданно они встретили цыганку в центре города. Искали на базаре, а увидели около офицерской гостиницы.
В ярком цветастом платье, она с независимым видом прогуливалась по тротуару, подолгу рассматривала витрины магазинов, будто поджидала кого-то.
Вот вышел Энно Рейнхельт, на ходу натягивая перчатки. Заметил цыганку. На холеном его лице заиграла самодовольная улыбка.
— А, цигойнер! Поди-ка сюда, — он поманил ее пальцем. Смело направляясь к нему, она тоже улыбалась:
— Я же говорила вам: молдаванка я.
Цыганка достала из-за пазухи бумаги, офицер внимательно прочитал.
— Гм… Да-а, — протянул он, возвращая документы. — Не солгала. — Потом нагловато осмотрел ее с ног до головы. — А ты, оказывается, довольно элегантна.
— Господин офицер мастер на комплименты, вот вы действительно ослепительны в этом мундире… гестапо, — робко произнесла она.
Офицер рассмеялся:
— В мундирах ты, милая девочка, разбираешься неважно, а в мужчинах?..
Рассматривая ее, он подумал: «А что, пожалуй, пикантно провести вечер с такой очаровательной пифией», — но строго сказал:
— Я запомнил, что ты мне предсказывала… «Глубокая яма! Витязя засыпают серой землей!..» А ну, скажи, в чем суть твоих предсказаний? Отвечай!
Девушка, потупив глаза, призналась:
— Вас долго не было видно. Я каждое утро сюда прихожу. Вы верите в любовь с первого взгляда?
Ее вопрос заметно озадачил офицера. И он не знал, что ответить. А цыганка горячо нашептывала:
— Нас, молдаванок, за влюбчивость огненными называют. Я… Я люблю вас… С одного удара сердца… полюбила.
— Полюбила! — поразился офицер. — Здесь не место…
Офицер повел ее в скверик напротив гостиницы, и они долго там гуляли. Она что-то оживленно говорила, он задавал ей какие-то вопросы.
Из-за тумбы для наклейки афиш за ними внимательно следили Сашко и его друг Витька. По тому, как офицер улыбался, мальчики поняли, что она говорит ему приятные слова.
— Предательница она, я так и знал, — наконец прошептал Ежик.
Витька с облегчением вздохнул:
— И зачем она нам сдалась, если с немцами якшается. Побежали отсюда, все расскажем Ирине… Может, больше за ней и следить не нужно.
Ежик почесал за ухом:
— Но, может быть, она дурачит фрица. — И, чтобы заинтересовать дружка, добавил: — А вдруг она наша наипервейшая разведчица, может, она из Москвы на парашюте сброшена. Одевается нарядно, красивая. Я слышал, будто таких берут в разведчицы.
Витька отмахнулся:
— Я есть хочу. Заглянем в казино, что в индустриальном техникуме. Там швейцаром мой родной дядька Тимофей… По краюхе хлеба выпросим.
Швейцар Тимофей, старик с представительной внешностью, с длинной окладистой бородой, сунул ребятам по куску хлеба, пригласил прийти завтра.
Мальчики тут же вернулись в сквер: ни цыганки, ни офицера там не было.
Все следующие дни они долго шатались по центральной улице, но цыганку не встречали. Однажды, проголодавшись, ребята снова завернули к швейцару Тимофею. Тот втолкнул их за ширму, угостил гречневой кашей. В казино вошли офицер и цыганка. Они громко разговаривали. Она называла его Энно, он ее Ружей.
Через стеклянную дверь было видно: офицер подвел девушку к столу, предложил стул, уселся сам.
В зале было пусто. Из-за ширмы выскочил официант с салфеткой, перекинутой через левую руку. Немец приказал:
— Подать мое любимое, — и обратился к Руже: — Располагайся как дома, нам здесь не помешают.
Тимофей, подметая пол, спросил, как себя чувствует его сестра — Витькина мать. Витька, не отрывая глаз от цыганки, ответил, что жива и здорова.
Ружа казалась смущенной, она говорила сбивчиво:
— Вы вправе презирать меня. Но я… я стала рабой своей страсти. Я вся как есть перед вами. Вы мне каждую ночь снитесь.
Лицо Энно оставалось каменным.
Официант неслышно расставил закуски, тарелки. Хлопнула пробка от шампанского. Ружа, вздрогнув, рассмеялась. Офицер выхватил у неловкого официанта бутылку, наполнил фужеры.
Первые бокалы выпили до дна.
— Вам можно позавидовать, — сказала Ружа. — По-русски говорите, как настоящий москвич.
— Отец позаботился. Мы жили в Прибалтике, в замке. Русских там предостаточно. Среди них детство провел. Великолепный был замок — лес, пруд… Советы пришли и отобрали. Да ненадолго.. Мне все вернут на веки вечные.
Он снова налил вино в бокалы и, чокнувшись, залпом выпил.
Тимофей толкнул Витьку в плечо:
— Погостевали и хватит. У нас охрана.
— Я никого не вижу, — сказал Витька.
— Они там, — и Тимофей показал на потолок. — Пока господ офицеров нет, они в бильярдной шарики гоняют.
— Дядечка, дай музыку послушать, — взмолился Витька. — Хоть еще немножечко.
— Только замрите…
Рейнхельт еще выпил бокал шампанского. Ружа пододвинулась к нему ближе, положила ладонь на его руку, с мягким упреком сказала:
— Прошу вас, не надо так много пить.
Слова ее озадачили Рейнхельта, он долго вглядывался в лицо девушки, что-то соображая.
— Непостижимая ты, Ружа, — сказал Рейнхельт. — Впервые встречаю столь наивную… Нет, ты всерьез просишь не пить?
— Как сестра, прошу, как верный друг, умоляю, не пейте.
— Отдыхаю, Ружечка, отдохнем вместе. Три месяца в непрерывных боях что-нибудь да значат!.. — Рейнхельт выпил еще бокал шампанского: — Эй, официант, подай нам семиструнную.
Взяв гитару, аккуратно протер белоснежным платком:
— Согрей песней душу, пожалуйста.
Ружа оживилась:
— Для вас с удовольствием.
Ружа запела. То была не песня, а трогательный интимный разговор с кем-то:
— Погубили они меня,
твои жгучие глаза,
какие прекрасные они,
какие манящие они…
Голос ее дрожал, прерывался, временами в нем слышались стоны, жалобы. Ежик приметил, что даже офицер расчувствовался.
Вдруг, опустив голову на стол, Ружа зарыдала.
Рейнхельт вначале растерялся, потом, склонившись, участливо спросил:
— У тебя горе?
Опа долго не отвечала. Открыла сумочку, отвернувшись, попудрилась. Доверчиво взглянула на Энно, порывисто произнесла:
— Детство вспомнила… Все, что потеряла, что отняли, вспомнила.
— Вы очаровательны, Ружа. — Он с готовностью наполнил бокалы: — Расскажите подробнее о себе.
— Отец под Сухуми имел усадьбу, виноградники, крупным виноторговцем был. Все отобрали, с сумой по миру пустили.
Рейнхельт поднялся, заложил руки за спину, обошел стол. «О себе рассказывает естественно, — размышлял он. — Будем в Сухуми, каждое слово проверю. А сейчас?.. Расстрелять никогда не поздно. Поручу полиции проследить, где бывает, с кем встречается, кто она в действительности».
Вслух сказал:
— Верьте мне, все наладится. В походе на Восток каждый из нас ищет свое: одни — жизненного пространства, другие мстят за то, что их вышвырнули из насиженных гнезд, вынудили где-то прозябать. Обещаю вам вернуть отцовские виноградники, потерянную усадьбу. Мы отомстим за кровь близких вам людей. Отомстим!
— Спасибо, Энно. А пока я собираюсь поступить на швейную фабрику.
— Повремени. Я что-нибудь другое придумаю. — И он взглянул на часы: — Прошу прощения. Мне пора, служба.
Бросив на стол деньги, он взял Ружу за руку, и они вышли из казино.
Чуть подождав, на улицу выбежали Сашко и Витя. На углу Энно и Ружа расстались.
Опустив голову, не замечая прохожих, цыганка медленно вошла в городской парк с ажурной чугунной оградой.
Сашко шепнул другу:
— Карауль у входа.
— Угу.
Парк находился в запустении, буйно пахло прелыми листьями, в голых ветках тоскливо свистел ветер, каркали вороны.
