Борис Орлов - Холодная война – глубины океана…

Забор. Сорока на калитке.
Ольшаник. Вербные кусты.
И наступают пирамидки
На деревянные кресты.

Я разведу кусты рукою —
В безвестный холмик ткнется глаз.
И нет ни вечного покоя,
Ни вечной памяти у нас.

Станция. Старый автобус. Билетом
Обзаведусь. И отступит мороз.
Родина встретит лазоревым светом
Чистых снегов и пречистых берез.

Небо прозрачное высветлит душу,
Над горизонтом затеплит звезду.
Мартовский вечер. Подмерзшие лужи.
Кто меня ждет? И куда я пойду?

Станет автобус. Тропинкой знакомой
Тени деревьев потянутся вслед.
И засияет над маминым домом
Детская память – Божественный свет.

Поле комбайном выбрито,
День за окном погас.
Мама читает Библию
Тысяча первый раз.

В Библии нет закладок.
Каждая строчка свежа.
Маме девятый десяток,
Просится к Богу душа.

Ярко цветет настурция,
Теплится свет икон…
Библия – не Конституция,
Но Основной Закон.

Мы юными были. Вечерняя мгла
Звала нас кузнечиков слушать.
Сначала тянулись друг к другу тела,
А после – пугливые души.

Ах, жизнь! Миражи и мечты забрала.
Теперь – что озера, что лужи…
Сначала в любви износили тела,
А после растратили души.

Вечер. Вместе солнце и луна
Прилегли на крышу старой дачи.
Дремлет юный ветер. Тишина.
Воздух неподвижен и прозрачен.

В ледяных осколках дачный пруд,
Сонные аллеи на просушке,
Синие подснежники бредут
Робко по безлиственной опушке.

Я привык приветливо встречать
Все вокруг, что долюбить осталось.
Утвердило сердце, как печать,
Чувствами и молодость, и старость.

Струится дым из черных риг,
Ольха в реке листву полощет.
Сентябрь подкрался, словно тигр,
И незаметно прыгнул в рощу.

Как будто кровь, зарю лакал,
Клыки дождя точил о камни.
И в роще вымокшей мелькал,
Качая пестрыми боками.

Полнеба тучами затмил,
Листву к реке погнал по склону.
Его я клюквой покормил
С ладони – он меня не тронул.

Поплакал – никто не осудит.
Вина пригубил. Покурил.
Покойники – тихие люди,
Не надо бояться могил.

Пшено на бумажной салфетке
Для птиц. Над оградой – сирень.
Нас ждут православные предки
На кладбище в Троицын день.

Дремлет птичий заповедник,
В кронах плещется пурга.
Между первым и последним —
Настоящие снега.

Глохнут слухи. Слепнут сплетни.
Нам не надо лишних слов.
Между первой и последней —
Настоящая любовь.

Когда болел, мне не пилось, не елось.
Зияла белой пропастью кровать.
Хотелось умереть… Но не хотелось
Мучительно и долго умирать.

А выздоровел – плакалось и пелось.
Парила белым облаком кровать.
Хотелось жить… Но вовсе не хотелось
Мучительно и долго выживать.

Доят коров, надев косынки,
Хозяйки в хоре петухов.
И накрывает мама крынки
Моими книжками стихов.

О ветре утро вспоминает,
Спросонья дышится легко.
Стихи чисты, и мама знает:
От них не скиснет молоко.

Я был красив, и молод, и любим…
Но зыбко все и скоротечно в мире.
Как там цветок, что именем моим
Ты назвала, живет в твоей квартире?

Я счастлив был… Но кратко и давно.
И лишь цветок не понимает сроки.
Он воду пьет, как я с тобой вино
Пил и тонул в глазах твоих глубоких.

И свет зари, и колокольный звон —
Все в памяти красиво… И нелепо:
Вокруг – снега, но зеленеет он
В твоей квартире, превращенной в крепость.

Когда проходишь мимо, не спеши
Дверь отворить в поземку утром ранним.
Цветок – земная тень моей души,
Ты согревай его своим дыханьем.

Неожиданная пристань —
Старый дом и старый сад.
В этом доме чисто-чисто,
Словно сотню лет назад.

Скрип – рассохлись половицы.
И часы двенадцать бьют.
Мне не спится… Мне не спиться…
В этом доме мало пьют.

Все уютно и степенно:
Богородица в углу.
Фотографии на стенах,
Лунный зайчик на полу.

Дремлет галстук. Дремлет блузка.
Дремлет кошка на окне.
То, что я родился русским,
Этот дом напомнил мне.

Зной… В речке нежится карась.
Дождь спрятался в кадушке.
И, словно стадо, разлеглась
Деревня на опушке.

Какой незыблемый пейзаж!
Ни шума, ни движенья.
Земля похожа на мираж:
Покой и отрешенье.

Вечерний холодок зари
Не скоро пыль остудит.
…Но приглядись: уже вдали
Стога возводят люди.

И хриплый голос теплохода,
И предвечерний холодок…
Как предусмотрено природой,
Уходит юность за порог.

Я не окликну, провожая,
Легко забывшую меня.
И, словно женщина чужая,
Она уйдет на склоне дня.

Не буду пристальней и строже
Смотреть на выцветший закат.
И станет прошлое дороже
От предназначенных утрат.

Печь топлю. А под окошком ветер
Яблоню сгибает, словно трость.
Я случайный гость на этом свете,
Но забыл, что я всего лишь – гость.

Не один такой. Наш мир непрочен.
Хрупко и здоровье, и семья.
В сердце – холодок бессонной ночи.
Трость… Пижама… Желтая скамья.

Взгляд растерян, разговор отчаян.
И смешон тот врач, что учит жить.
Он распределяет, как хозяин,
То, что смертным не принадлежит.

Копим деньги. Тайно строим планы.
Ищем славу там, где ждет позор.
Все нелепо и немного странно…
Лишь на небе – воля и простор.

А когда меня задует вечер,
Словно догоревшую свечу, —
Обретая призрачную вечность,
Сизым дымом в небо улечу.

И мороз, и ветерок тщедушный.
Снежной птицей – на земле зима.
Солнце в небо, словно шар воздушный,
Подымает на дымах дома.

А в домах – веселый свет улыбок.
Здесь привыкли ближнего любить.
Как огромен мир! Но как он зыбок!
Не забудь его благословить.

Прогнулась крыша. Моль побила шторы.
Крыльцо осело, а штакетник дряхл.
Здесь все хромает… Даже помидоры
Бредут в июль на длинных костылях.

Округа жизнь смиренно принимает.
Безлюдье. Нищета. Печальный вид.
Прихрамывает бабка. Дед хромает.
А совесть крепко на ногах стоит.

Холодно и сыро. Солнце тускло
Светит. Имярек – безродный век.
Я родился русским, жил по-русски
И умру как русский человек.

Отпоют священники и ветры
Прах. И ляжет крест на аналой.
Я хочу, чтоб два квадратных метра
Оставались русскою землей.

Как статуи, пугал фигуры
Встречаю на сельском пути.
И, словно веселые куры,
Стучат по калиткам дожди.

Целует реку у часовни
На цыпочки вставший родник.
А рядом – к избушке крыжовник
Колючей щекою приник.

Герань отражается в раме.
Придвинуты стулья к столу.
Гроб с музыкой – черный динамик
Затих под иконой в углу.

И прожито много, и много
Утрачено веры и сил.
Но, видно, недаром у Бога
Я тихую пристань просил.

Скорбит у крыльца осина.
Над крышей умолк скворец.
«Во имя Отца и Сына…»
В могильной земле отец.

Цветут лопухи у тына.
В бурьяне увяз овин.
Во имя отца и сына
Ушел на чужбину сын.

В отцовской избе пустынно.
В углах полумрак и стынь.
«Во имя Отца и Сына…
Аминь!»

«Седина и морщины,
Шрамы, пристальный взгляд —
Украшенье мужчины», —
Вслед старушки острят.

Проще будь и добрее.
Помни: сердце – не лед.
Тот красиво стареет,
Кто красиво живет.

Свечка. Зеркало. Слеза.
Ночь. Часы стоят.
Сам себе смотрю в глаза,
Холодеет взгляд.

Закричу, судьбу кляня, —
Оборвется крик.
Безразлично на меня
Смотрит мой двойник.

Мрак. Бессмысленный турнир.
Воткнут взгляд во взгляд.
Слеп потусторонний мир.
И часы стоят.

Низкой тучи полет.
Шум воды, как в морях.
Дождь идет и идет.
Время стало в дверях.

Ни блескучей грозы,
Ни чужих голосов.
Дождь идет, как часы,
Только вместо часов.

В небесах журавли.
Отодвину засов.
Дождь дошел до земли,
Словно гиря часов.

То в киоте Спаситель.
То в рамочке вождь.
Время – это медлительный
Длительный дождь.