Леонид Ленч - Из рода Караевых
Румяное, свежее лицо офицера расплылось в широкой улыбке. Он подошел к Грише, подал ему здоровую руку, сказал весело:
— Опять у нас? Прелестно!
— Господин поручик, значит, слухи о вашей героической смерти под Иловайской несколько преувеличены?
— Как видите! Немножко руку задело. Но все уже в общем подсохло. Як на собаци, как хохлы говорят.
— Как вам удалось выдраться из той каши?
Поручик юмористически подмигнул Грише.
— Где шажком, где ползком, а где и на карачках. Я в полушубке, без погон был, а фуражку потерял на бегу. Это меня и спасло… Один налетел. Конь рыжий, у всадника морда тоже веснушчатая, рыжая. И тулуп на нем овчинный, рыжий. И небо мне с овчинку показалось, — значит, тоже рыжее. Ну, думаю, конец. Отгулял поручик Губенко! И вдруг слышу: «Не бойсь, парень. Мы только ахвицерье рубаем!» Гикнул, матюкнулся и дунул дальше карьером!
Гриша и Игорь рассмеялись. Кадет, покривился.
— Во многих драпах участвовал, такого не запомню! — продолжал восторженно говорить веселый поручик. — Ай да Буденный! Ай да чертов сын! Вахмистр, а лупит господ генералов в хвост и в гриву, как хочет!
— Вы не находите, господин поручик, что в таком тоне говорить о руководителях армии по меньшей мере неприлично? — сказал Балкович. — И что это вы так восхищаетесь этим Буденным?!
— А что это вы мне делаете замечания, вольноопределяющийся? — сразу взорвался поручик. — Встать смирно!.. Носочки, носочки врозь!.. Каждый мальчишка берется учить боевого офицера!
Он долго распекал мрачно молчавшего кадета. Наконец утихомирился.
— Вы идете с нами, господин поручик? — спросил Гриша Чистов.
— Нет, поездом! — буркнул поручик Губенко и, не попрощавшись, ушел.
…Выступили только в два часа дня. Жидкая цепочка марковских подвод и небольшая группа пеших затерялись среди сотен таких же подвод, бричек, санок, всадников и идущих вразброд, как попало, шатающихся от усталости солдат и офицеров. Горожан на улицах не было видно. Зная добровольческие нравы, ростовчане благоразумно прятались в домах.
Теперь и слепому было видно, что белая армия оставляет Ростов, город, сыгравший большую роль в ее судьбе. Ведь именно здесь обосновались бежавшие в 1917 году из Быхова мятежные контрреволюционные генералы во главе с Корниловым. Здесь был сформирован трехтысячный офицерский отряд добровольцев — костяк будущей армии. Отсюда увели офицеров Корнилов, Алексеев и Деникин в кубанские степи — поднимать казачество на борьбу с большевиками. Потом Ростов стал самым крупным тыловым городом вооруженных сил юга России. Деникин — преемник Корнилова и Алексеева — разместил свой штаб в тихом Таганроге, подальше от ненадежных, опасных очагов «большевистской заразы» — ростовских фабрик и заводов — и торжественно провозгласил поход на красную Москву. И вот снова крах, и снова нужно уходить, уползать с перебитым хребтом на юг, в те же роковые кубанские степи. Но тогда в ледовый поход уходила крепко спаянная, монолитная горсточка фанатиков-единомышленников, готовых на все, вплоть до коллективного самоубийства, а сейчас откатывалась разбитая наголову, пестрая по своему социальному составу, деморализованная, разваливающаяся армия — вчера еще сильная, хорошо экипированная всемогущей Антантой, наставляемая военными советниками Англии, Франции и Америки.
Боковыми улицами по крутому спуску сошли на замерзший Дон. Вольноперы и Игорь бодро шагали следом за подводой со своими вещами. Сначала Игорю мешали идти его шпоры. Они сползали с каблуков, цепляясь за все, за что могли зацепиться. Приходилось поминутно их поправлять, подтягивая ремешки. Наконец одна из шпор, слава богу, потерялась. Обнаружив пропажу, Игорь с удовольствием отцепил и выбросил оставшуюся шпорину. Идти по морозцу без этих рыцарских украшений на ногах стало куда легче. Небо поголубело. В спину дул слабый северный ветерок, торопил: скорей уходите, а то как задую!..
Гриша Чистов шел, мурлыкая под нос песенку про маленькую Люлю, которая «была бы в музыке каприччио, в скульптуре — статуэтка ренессанс». Кадет молчал. Думал о своем.
— Вы любите стихи? — спросил его Игорь, желая из вежливости завязать разговор.
— Нет! — жестко ответил Балкович. Пройдя несколько шагов, он сказал: — У Гумилева попадается кое-что неплохое. — И продекламировал с мрачным пафосом:
Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня,
Мы четыре дня наступаем,
Мы не ели четыре дня!
Впереди показался всадник. Он ехал со стороны Батайска, навстречу потоку подвод и людей, вышедших из Ростова. Когда он приблизился, Игорь увидел золотые погоны на его плечах.
— Полковник Коркин! — приглядевшись, сказал Гриша Чистов. — Командир первого пулеметного…
У Игоря екнуло сердце. Первый пулеметный! О нем как раз говорил Дима.
— Господин полковник! — крикнул Чистов поравнявшемуся с подводами марковцев всаднику. — Сергей Петрович! На минуточку!
Полковник — грузный, усатый — осадил тяжело храпящего серого жеребца. Узнав подбежавшего к нему Гришу, он улыбнулся и, склонившись с седла, поздоровался с Чистовым запросто.
— Драпаем, Гришенька? — сказал он ласково хорошо поставленным басом.
— Драпаем, Сергей Петрович! Позвоните папе, скажите, что вы меня видели.
— Позвоню.
— А как чувствует себя доблестный первый пулеметный полк — надежда Ростова?
Полковник приложил руку к козырьку фуражки, отчеканил по-солдатски, дураковато выпучив глаза:
— Первый доблестный непромокаемый пулеметный полк готов… — полковник сделал паузу, — разбежаться при первом выстреле противника!.. Всего хорошего, Гришенька! Папе обязательно позвоню! — Он взглянул на наручные часы. — Ох, надо ехать!.. — Невесело усмехнулся: — Ехать так ехать, как сказал попугай, когда кошка тащила его за хвост.
Полковник кивнул Грише и дал повод жеребцу.
Вышли на батайский берег Дона. Подполковник Курсовский велел подводчикам остановиться проверить упряжь, дать лошаденкам отдохнуть. Вдруг справа, со стороны реки, донеслись крики людей, отчаянное лошадиное ржание. Потом раздался страшный женский вопль, и все стихло.
Вольноперы тревожно переглянулись.
— Авдюхин! — сказал подполковник Курсовский обознику с фельдфебельскими лычками на погонах. — Ну-ка, сбегай узнай, что случилось. Одна нога здесь, другая там!
— Слушаюсь, господин подполковник! — рявкнул бойкий Авдюхин и, соскочив с подводы, побежал назад к Дону.
Вернулся он через четверть часа.
— Ничего такого особенного не случилось, ваше высокородие! — доложил он Курсовскому. — Дамочка там одна утопла. И с ей какой-то кавалер из вольных!
— Что ты брешешь, болван! Какая дамочка?
— Никак нет, не брешу. Барыня с кавалером ехали через Дон. Видать, из этих… из беглецов… из богатеньких. Правее нас ехали. И аккурат у самого берега угодили в полынью. Ах, ах! А там — течение. Ну и затянуло под лед!
— Не могли вытащить?
— А кто будет тащить, ваше высокородие? У каждого думка скорее в Батайск попасть, пожрать, обогреться — да и дальше.
Подполковник снял фуражку, обнажив лысую голову, истово перекрестился:
— Упокой, господи, душу неизвестной рабы твоя с неизвестным рабом твоим!
Когда Авдюхин отошел, он вздохнул и сказал, обращаясь к притихшим вольноперам:
— Может, так оно и лучше! Наверное, сразу захлебнулись… Без мучений.
Подполковник вытащил носовой платок, вытер глаза, громко высморкался и пронзительным своим фальцетом подал команду:
— Трогай!
Впереди показались строения, телеграфные столбы, деревья в дивном серебре инея. Батайск!
10. КАЯЛ
Из Батайска выступили в восемь часов утра, переночевав кое-как в хате, на полу, на соломе, все вместе: подполковник Курсовский, вольноперы и Игорь. Когда выползли на открытую дорогу, задул ветер, повалил снег. Сразу стало холодно, тоскливо, нехорошо под серым бесприютным небом.
Шагали молча за подводами или, вскочив на ходу на телегу, некоторое время ехали, свесив натруженные ноги. Но мороз не давал рассиживаться, и снова приходилось идти или бежать, согреваясь движением.
— Вот вам и новый ледовый поход! — объявил Гриша Чистов. Он завязал башлык, поднял воротник шинели.
— Только первопоходники еще и дрались в этих условиях, — отозвался кадет.
— Сейчас бы завалиться с хорошей девочкой под теплое одеяло! — мечтательно сказал «кутилка-мученик». — Игорек, не слушайте, вам еще рано.
Но Игорю было не до шуток Гриши Чистова. Он совсем замерзал. Угрюмый подводчик — «курский соловей» — хлестнул лошаденку, она затрусила рысцой, и Игорь побежал, держась за грядку телеги. Снова в лицо ударила метель. Подвода остановилась. По дороге, пересекавшей проселок, двигалась батарея. Игорь заметил синюю гимназическую фуражку на голове у ездового первого орудия, его натертые малиновые уши. Ездовой тоже, наверное, увидел гимназическую фуражку на Игоре, потому что, обернувшись, радостно выкрикнул:
