Джим Шепард - Книга Аарона
– И каким он оказался? – спросил я.
– Единственное, что рассказал мне отец, – это что старик писал письма Богу, – сказала она. – Мне это показалось неинтересной идеей. Я размышляла о том, что он с ними делает.
– И каким он оказался? – спросил я.
– Все, что когда-либо говорила о нем моя мать, – это что он мог копать деньги из-под земли, – ответила она.
Какой-то трамвай пропищал тормозами за поворотом Хлодной, и, когда она прикрыла рот пальцами, я захотел, чтобы она оказалась сейчас в каком-то тихом и безопасном месте.
– Так вот теперь меня призвали с ним повидаться – только меня, и мама очень обрадовалась и с нетерпением ждала, а отец разозлился на нее за то, что всех переполошила. Я помню, как они суетились насчет того, что мне надеть, а затем меня доставили в большой темный дом и сказали войти. Дверь открыла старая женщина, которая тут же исчезла, а я поднялась на один лестничный пролет. Я не различала, куда иду, и должна была искать дорогу на ощупь, переходя между лестничными пролетами, но видела свет на верхнем этаже. Верхний этаж представлял собой длинную темную комнату с наклонным потолком. В конце комнаты за забитым книгами столом сидел старик с бородой. Отдельные стопки книг доходили до потолка. На подоконниках мансардных окон тоже стояли стопки книг. Всюду висела паутина, она была даже у него на лампе, и я замерла, ожидая, когда он что-нибудь скажет. В конце концов я поздоровалась, но он мог быть и глухим. Он поднял голову и знаком указал подойти поближе. Когда я подходила, мне пришлось нагибаться, чтобы не зацепить паутину. Я была на полпути, когда он поднял ладонь, и я остановилась, и он некоторое время за мной наблюдал. Где-то в комнате тикали часы. Я снова поздоровалась с ним, потом сделала еще шаг, и он снова поднял ладонь. Тогда я сказала ему, кто я. Выражение его лица не изменилось, и он сделал взмах рукой вверх, приказывая мне уходить. Я сделала шаг назад, проверяя, действительно ли он имел в виду именно это, и он вернулся к своему чтению.
– Неужели после всего он с тобой даже не заговорил? – спросил я.
Зеленые и синие полицейские потеряли терпение и начали бить Адину и Лутека по голове. Адина прикрыла голову руками, поэтому один из полицейских бил ее по рукам. Затем он прекратил, и все вернулись на свои посты.
– Мне не следует даже находиться рядом с тобой, ты такой запущенный, – сказала мне София. Я положил руку на шею, как будто мог таким образом прикрыть вшей.
Лутек и Адина убежали вниз по Желязной улице, а старая женщина осталась стоять, разговаривая сама с собой еще несколько минут, прежде чем наконец не ушла. Когда она исчезла, София встала и стряхнула грязь с юбки.
– Когда началась война, в плане еды мне всегда удавалось быть хитрее и выкручиваться, в то время как отец и брат стояли и стояли в очередях и так ничего и не могли получить, – сказала она. – Мама думает, что я держусь на ногах благодаря бездонному кладезю вредности. – Она ткнула в грудь большим пальцем. – Я думаю, что она права. Я это чувствую у себя прямо вот тут.
ТИФ БУШЕВАЛ И РАСПРОСТРАНЯЛСЯ ПОВСЮДУ, и дом Софии оказался полностью им охвачен. Она носила при себе жестянку с маслом и парафином, чтобы натираться и отгонять вшей, кроме того, она запретила мне садиться на расстоянии вытянутой руки от нее. Лутеку она тоже запретила, но когда она это сказала ему, он ответил: «Да кто захочет?» Мы наблюдали за уличной торговлей на Гесии. Напротив нас женщина продавала детское белье и подкладку от пальто. Когда она увидела, что мы на нее смотрим, она подняла свое добро с таким видом, будто продавала горшок золота, и сказала нам, что, наверное, с ума сошла – отдавать эти вещи за такие гроши. Бродяжка рядом с ней сидел на руках и держал свою кружку голыми ступнями. Мы ждали в том месте, потому что один человек должен был принести нам заказ, и он опаздывал.
– Может, он тоже подхватил тиф, – сказала София, на что Лутек заметил, что тиф – это очередная тема, от которой его уже тошнит. Значит, мы весь день должны говорить только о еде, как и он, поинтересовалась София, и он ответил, что точно не знает, кто из нас скучнее. Богачи говорили только о том, когда они получат прививку, а бедняки говорили лишь о том, когда они подхватят тиф.
Мама поинтересовалась, были ли мои друзья чистыми, и я сказал ей, что у меня больше вшей, чем у любого из них. Тогда она потащила меня обратно к раковине и еще раз смочила керосином мою голову, шею и грудь. Братья, которые уже собирались на работу, крепко меня держали и подбадривали маму.
– Дышишь ты хорошо, – сказала она, когда я высвободился и она послушала мое дыхание. Она сказала мне держаться подальше от карантинных улиц.
София рассказала, что санитарный инспектор, который отвечал за их дом, поведал ее отцу, что улица Крохмальная была главным распространителем заразы в гетто, и добавил, что немцы сказали, что сожгли бы ее, будь у них такая возможность.
– Я рад, что никто из наших знакомых не живет на улице Крохмальной, – ответил я ей.
Адина сказала, что эта улица была сейчас в любом случае забаррикадирована и всех вывозили большими грузовиками в бани на Спокойной. Было заметно, что ей стало жалко Софию, которая, стоило ей найти одну вошь, вела себя так, как будто настал конец света.
– Разве бани помогают? – спросила София.
Адина сказала, что как-то раз спросила об этом одного человека, но вместо ответа он сказал ей, что детям и рыбам не следует иметь голос.
– Как раз в банях ты и цепляешь вшей, – сказал Лутек. – Или еще в очередях на выведение вшей. А сера, которой они пользуются, все равно ничего не убивает.
– Бритый как гой, – насмешливо бросил в его сторону бродяжка, который сидел рядом с женщиной. – Где твои пейсы? Разве в твоей семье их не носят? Может, они теперь вышли из моды?
– А ты кто такой, главный раввин Варшавы? Заткни свой рот, – ответил ему Лутек.
Человек, которого мы ждали, так и не появился, и пришло время нового дела, которое мы называли «ловля трамвая». У нас была договоренность с синим полицейским, который работал на сопровождении трамвая под номером 10. Это София на него вышла. Арийским трамваям запрещалось останавливаться в гетто, но номер 10 должен был замедлять скорость, когда сворачивал на Заменгофа, там дежурила Адина, которая оставляла шляпку на голове, если все шло по плану, и тогда Лутек и я бежали за мешками, которые сбрасывались с трамвая.
Однажды нас поймала зеленая полиция, они погнались за Лутеком вместо меня, а я спрятался в магазине, где продавались спички, сигареты и маленькие бутылочки самодельных лекарств, до тех пор, пока хозяин не решил, что я собираюсь что-нибудь украсть, после чего вышвырнул меня за дверь. Ко мне подошел желтый полицейский, который стоял с велосипедом рядом с молодой женщиной. На нем была его собственная куртка и брюки, а из желтой формы – кепка и повязка. Ростом он был ниже меня, и у него были огромные уши. Он взял меня за рукав и поинтересовался, что это у меня в мешке, а я ответил, что мне нужно идти. Он улыбнулся и поднял палец, красуясь перед женщиной. Она была не очень высокой, но все равно выше, чем он.
– Ты меня не узнаешь? – спросил он, и тогда-то я его узнал: он работал одним из бригадиров на фабрике двоюродного брата отца, тем самым, который посылал меня чесать полотно. Его звали Лейкин.
– Сапоги у тебя что надо, – сказал я ему.
– Ей они тоже нравятся, – сказал он, и женщина покраснела. – Сам знаешь, как говорят: констебль в туфлях – это все равно что полконстебля.
Я повторил ему, что должен идти. Он сказал, что я по-настоящему ничего не должен и что у меня выбор: или сесть на руль его велосипеда, или пойти за ним пешком до следующего квартала, где он расскажет немцам о том, что нашел контрабандиста.
Куда я должен с ним идти, спросил я, и он ответил, что он отвезет меня домой. Я спросил почему, и он сказал, что ему нравится делать людям одолжения.
– Мы, коротышки, должны держаться вместе, – сказал он. Он привязал мой мешок лука к раме на заднем колесе, и коснулся козырька кепки в знак прощания с женщиной. Затем он придержал руль, чтобы я мог на него взобраться. Я хотел ему сказать, что его велосипед слишком большой для него, но побоялся, что тогда он меня сдаст немцам.
– До скорой встречи, – сказал он женщине, и она рассмеялась и ответила «Кто знает», когда он отъезжал.
Я был таким костлявым, что ручки велосипеда делали мне больно, когда велосипед подпрыгивал на брусчатке. Я не знал, видел ли кто-то из моих друзей, что произошло.
Он спросил, знаю ли я кого-нибудь еще в Еврейской Службе Порядка. Я ответил, что нет. Он спросил, много ли молодых людей из тех, которых я знаю, хотели бы служить в Службе Порядка. Я ответил, что нет. Какое-то время он молча крутил педали, а потом сказал, что это странно: он получил работу только потому, что его двоюродный брат записал его имя в список. Кто-то вручил ему фуражку, желтую повязку и кодекс с правилами, и вот так просто он оказался на службе.
