Степан Калинин - Размышляя о минувшем
Затем он расспросил нас о семьях: где и как живут, о чем сообщают в письмах.
Вскоре пришли еще два товарища, вероятно уже предупрежденные председателем комитета.
— Вот будущие прапорщики желают вступить в партию, — обращаясь к вошедшим, сказал Гей. — Давайте послушаем их.
Первым поведал свою несложную биографию Липатов, сообщив при этом, что он уже давно считает себя большевиком. Когда настала моя очередь, я коротко сказал о своей работе на фабриках, об участии в забастовках, о членстве в полковом солдатском комитете. Под конец рассказал о поездке в Петроград, о беседе с В. И. Лениным.
Улыбнувшись, Гей заметил:
— С этого надо было начинать. Можно считать, что в партию вас сам товарищ Ленин рекомендовал. Будем обсуждать? — спросил он членов комитета.
— Все как будто ясно, — ответили те.
— Ну, если ясно, закончим на этом разговор.
Он дал нам по два листа бумаги. Мы написали заявления и коротенькие автобиографии.
— Зайдете к нам в комитет денька через три, — сказал, прощаясь с нами, К. В. Гей, — узнаете результаты. Думаю, они будут положительными.
В те насыщенные суровой борьбой дни в партию принимали без длительной проверки. Сама жизнь быстро проверяла и отсеивала недостойных.
В конце мая 1917 года в комитете нам вручили партийные карточки. С той поры мы уже с полным основанием могли считать себя членами партии большевиков.
Первые партийные поручения
Молодости свойственны горячность, нетерпеливость. После вступления в партию мне и Павлу Липатову, тогда еще совсем молодым, учеба в школе прапорщиков показалась ни к чему.
«Надо идти в массы, включаться в активную борьбу, вместо того чтобы зубрить математику, изучать оставшиеся еще с царских времен военные уставы, — рассуждали мы. — Кому нужно, чтобы мы стали прапорщиками? В конце концов настанет, наверное, время, когда офицерские звания вообще будут отменены».
Решили просить партийный комитет отозвать нас из школы и направить в боевые дружины. Пришли снова к Гею.
— Что это еще за интеллигентские штучки? — нахмурив лоб, сурово спросил он. — Разве для вас не обязательна партийная дисциплина? Представляете, во что превратится партия, если каждый захочет делать то, что ему вздумается? Поймите вы, дорогие товарищи, что нельзя этого допускать, тем более в такое горячее время. Прежде всего, комитету нужно иметь в школе прапорщиков своих людей, чтобы через них, то есть через вас в данном случае, оказывать нужное политическое влияние на остальных юнкеров. Кроме того, скоро нам потребуются свои офицеры в войсках. Так что возвращайтесь в школу и учитесь хорошенько.
— А как же с партийным поручением, товарищ Гей? — задал вопрос Липатов. — Учиться мы будем, но ведь это с таким же успехом делают все: эсеры, меньшевики и даже сынки дворян — кадеты. Нам хочется по–настоящему окунуться в партийную работу.
— Вот это другой разговор, — сказал председатель комитета, и в его голосе послышались нотки одобрения. — Давайте договоримся: главная ваша задача — не допустить выступления школы против большевиков. Постоянно держите партийный комитет в курсе школьных дел, регулярно сообщайте о настроениях юнкеров и офицеров. Попытайтесь, если сумеете, подготовить еще нескольких человек из числа юнкеров к вступлению в партию. Это и будет для вас первым партийным поручением. Понятно?
— Ясно, товарищ Гей. Будем стараться.
— Не забывайте о поддержании постоянной связи с комитетом, — еще раз напомнил председатель.
…В школе прапорщиков обучалось восемьсот юнкеров. При распределении по ранжиру я был зачислен во вторую роту, которой командовал капитан Сидоров. Выглядел он совсем стариком, хотя было ему, как потом мы узнали, всего около 50 лет. Видно, не легко давалась служба, если в этом возрасте он все еще оставался капитаном. Своим обращением с подчиненными он мне напомнил капитана Частухина. Тот же внимательный взгляд добрых глаз, та же манера отдавать приказания ровным, спокойным голосом.
— Как твоя, виноват, ваша фамилия? — обратился он ко мне, обходя строй роты.
— Калинин Степан, господин капитан.
— На фронте взводом командовали?
— Так точно, господин капитан.
— Вот и хорошо. А теперь я назначаю вас портупей–юнкером[1] первого взвода. Ведите роту в казарму.
В тот же день я представился командиру взвода штабс–капитану — высокому блондину с лихо, по–казацки закрученными усиками. Как вскоре довелось узнать, он был ярый черносотенец, все три года войны проторчал в тылу. Пронюхав каким–то образом о моей партийной принадлежности, взводный потребовал от командира роты, чтобы меня немедленно отчислили из. школы.
— Калинин — большевик. Ему не место среди юнкеров, — убеждал он капитана Сидорова при каждой встрече с ним.
Но командир роты неизменно отвечал:
— Политика, партии — не мое дело. Я человек военный.
На этом обычно разговор заканчивался. Не знаю почему, но взводный побаивался командира роты, вероятно не хотел портить с ним отношений. Это и выручало меня.
Ни на один день не забывая о наказе партийного комитета — хорошенько учиться, я старался выполнять все обязанности по службе особенно четко, стремился как можно лучше усвоить программный материал. Поэтому, сколько ни злобствовал взводный, придраться ему было не к чему. Да и время было не то: черносотенцу приходилось сдерживать себя.
Юнкера школы — и фронтовики, и молодежь — в общем придерживались демократических взглядов, но о большевиках и их идеях чаще всего рассуждали с буржуазных позиций. Преподаватели в большинстве своем были приверженцами царского строя. Многие из них и не скрывали этого.
Тактику преподавал полковник генерального штаба Зарубин. Всегда в тщательно отутюженном мундире, в начищенных до блеска сапогах, остроумный, он нравился многим юнкерам, и его считали чуть ли не образцом настоящего офицера. Как начальник оперативного отдела штаба Северного фронта, он хорошо знал обстановку, лекции обычно начинал с краткой характеристики положения на фронтах. Нельзя было отказать Зарубину и в глубоком знании предмета, который он преподавал. Однако, вопреки логике, все неудачи русских войск на фронте он объяснял кознями большевиков, которых, как это было очевидно, люто ненавидел.
— Не падайте духом, — обращался он часто к юнкерам в конце лекций. — Все эти беспорядки в нашей матушке России — явление преходящее. Придет время — мы наведем порядок.
А однажды закончил лекцию таким, можно сказать, сенсационным сообщением:
— На днях я встретил у нас в штабе фронта знакомого полковника французской армии. Он оптимистически смотрит на положение в России. Французы, как вам известно, знают толк в революции. Полковник сказал мне, что для наведения порядка в стране придется пожертвовать по крайней мере сотней тысяч крайних элементов. Вы понимаете, кого я имею в виду? Такое кровопускание, как оно ни неприятно, необходимо. Мы пойдем на физическое уничтожение большевиков, как идет врач на удаление гнойника.
В разжигании вражды к большевикам Зарубину и другим офицерам–черносотенцам усердно помогали преподаватели экономических наук — профессора–кадеты. Преподавание экономических дисциплин было включено в учебную программу школы по настоянию самих юнкеров, поэтому к лекциям профессоров–экономистов все относились с большим интересом. А они, пользуясь этим, настойчиво прививали слушателям ненависть ко всему прогрессивному, демократическому.
Одержимые стремлением выслужиться перед начальством, многие юнкера чуть ли не ежедневно выступали с призывами покончить с большевиками, прежде всего внутри школы. Не раз разъяренные сынки заводчиков и фабрикантов грозили мне и Липатову расправой, подступали с винтовками наперевес, готовые поднять нас на штыки. Мы не поддавались на провокации, сдерживали себя и тем самым лишали реакционную часть юнкеров возможности затеять драку, применить оружие.
В подобных случаях всякий раз приходило на память ленинское замечание о том, что быть большевиком в такое суровое время не безопасно.
Убедившись, что угрозами нас не проймешь, сторонники кадетов и монархистов, главным образом юнцы, прибывшие в школу сразу после окончания гимназий (таких у нас было около двухсот), прибегали к «демократическим» методам: ставили вопрос о нашем отчислении из школы на голосование. Однако и в этих случаях не достигали результатов. Большинство голосовало против. Дело в том, что юнкера, прибывшие на учебу с фронта, не хотели ввязываться в авантюры, затеваемые недавними гимназистами. За оставление нас в школе голосовали и отдельные офицеры, вроде командира роты капитана Сидорова.
Тем временем революционный накал в стране день ото дня нарастал. Ширилось движение за передачу всей полноты власти Советам, увеличивалось недоверие народных масс к Временному правительству. В Псков, где располагался штаб одного из решающих фронтов первой мировой войны, сведения о происходивших событиях, в том числе революционных выступлениях рабочих, крестьян и особенно солдат, доходили быстро. Кроме того, в Петроград довольно часто выезжали представители Псковского комитета большевиков. Мы с Липатовым регулярно получали от комитета задания — использовать все возможности для ознакомления юнкеров с содержанием некоторых выступлений В. И. Ленина, для разоблачения предательской роли меньшевиков и эсеров, выступавших за сохранение блока с буржуазией и активно поддерживавших Временное правительство, в частности его политику ведения войны до победного конца.
