Валентин Бадрак - Родом из ВДВ
«Я выиграю армреслинг с судьбой, обязательно выиграю! Я всегда выигрывал, значит, выиграю и сейчас», – повторил он себе, мгновенно засыпая, как только голова коснулась жесткой солдатской подушки.
Глава четвертая
(Учебный центр Сельцы, 55 км от Рязани, сентябрь 1985 года)
1Курс молодого бойца подходил к концу, и почти каждый обитатель военного лагеря в Сельцах сделал для себя очень четкие выводы в отношении своего будущего. Алексей чувствовал, что два с половиной месяца КМБ заметно изменили его, сделали взрослее на два с половиной года. Он стал сдержанным, терпеливым, сосредоточенным. Теперь из него выплескивалось меньше эмоций, зато всегда присутствовал жестокий самоконтроль.
Алексей натянул на себя сапоги через день после того, как увидел изуродованные ноги своего товарища. После каждого одевания он ковылял только первые пять минут, испытывая при каждом шаге нестерпимо острую боль, как будто пятки протыкали острыми спицами. Но потом раны размякали в сапоге, пускали немного сукровицы и, пристав к портянке, создавали мягкую, пропитанную кровью прослойку между ногой и одеревенелым сапогом. И все же при каждой возможности, а таких было шесть-восемь на день, Алексей неизменно стаскивал сапоги, корчась от боли, и затем резким решительным движением отрывал портянку вместе с запекшейся кровью. Потом мылил раны и долго отмывал их под холодной проточной водой. Он больше всего боялся заражения, потому что тогда ноги опухнут и ему придется опять натянуть тапочки, выпасть из строя, стать некондиционным патроном, не попавшим в обойму. Хуже этого не могло быть, и чтобы такого не случилось, он готов был бороться, зубами цепляться за любую, самую малую возможность выиграть. Что означало прежде всего победить самого себя.
За два с половиной месяца в восприятии вчерашних школьников, брошенных в водоворот взрослых отношений, происходила, вероятно, самая крупная в их жизни трансформация сознания. Физическая боль, накопленная невероятная усталость, внезапная грубость и черствость социума, отказ в один момент от всех привычных личных потребностей – все это было ничто по сравнению с непониманием, откровенным подавлением личности. Оно, самое болезненно жгучее и самое гнетущее, порождало ранее неведомые переживания, еще не испытываемый уход в себя, убивающее отчуждение. Как-то, натирая до блеска свою бляху суетливыми, судорожными движениями, Алексей вспомнил Ремарка, удрученного тем, что начищенная пуговица в армии важнее, чем «целых четыре тома Шопенгауэра». Только теперь до Артеменко дошел смысл этих слов. И состоял он в очень простом, но ужаснувшем его открытии: голова солдата должна быть занята только примитивными вещами, он должен совсем отказаться думать, мыслить. Потому что, подчиняясь приказу, даже самому абсурдному, солдат не вправе задавать себе никаких вопросов, в нем не должны зародиться сомнения. Когда это убийственное открытие явилось Алексею четко отпечатанным снимком, как на фотовыставке, он чуть не задохнулся от ужаса. Что же делать теперь?! Отказаться мыслить, выбить из себя всякие рассуждения, вытравить уже приобретенные знания?! Он впервые засомневался, туда ли попал, куда так страстно стремился. «А солдатом, – рассуждал Артеменко, – придется прослужить всего несколько месяцев. Дальше будет учеба, подготовка к роли офицера…»
Получив от мозгового центра задачу выжить и приспособиться, цепкая, жизнестойкая молодость стала быстро искать новые лазейки. В союзе с кем-нибудь это было легче, чем в одиночку. И потому интуитивно и Алексей, и Игорь с радостью и надеждой шли на сближение, делясь порой такими мыслями, которые и высказать вслух в теплично-домашних условиях было бы немыслимо. Они оказались поразительно несхожи, два совершенно разных характера, два отдаленных друг от друга темперамента, взращенных на разных полюсах. Они были так же антагонистичны, как две мышцы – сгибатели и разгибатели, тесное взаимодействие которых позволяет привести сустав в требуемое положение, в котором и удерживает его. Близкой и неизменно общей для обоих оставалась только родина. Воспоминания о ней, вернее, личные впечатления и переживания каждого, пропущенные сквозь один и тот же оконный просвет, служили мостиком между двумя сознаниями. Точкой пересечения основательно притупившихся ощущений. Поэтому за два с половиной месяца они узнали друг друга лучше, чем одноклассников за десять лет совместного сидения за одной партой.
– Представляешь, год назад в это время мы как раз в школу пошли, беспечность совершенная, выпускной класс, – вспоминал Алексей во время очередных хозяйственных работ, которые никогда не кончались. Он даже причмокнул от вожделенных воспоминаний и закатил глаза перед тем, как вытащить на поверхность лопату с черно-желтым от песка грунтом.
– А я последний год перед училищем у тетки жил. Не ахти, конечно, но все ж лучше, чем в гарнизоне. Там вообще податься некуда, разве что к солдатам… – Игорь говорил как бы машинально, так же как и работал, монотонно, как заведенный, и с неослабевающей энергией.
– Отец военный? – спросил Алексей, кряхтя над своей лопатой.
– Да. Начальник связи дивизии.
– Ого! А… а ты сам в училище пошел, или отец настоял? – осторожно подошел Алексей к щекотливой теме.
– Да знаешь, как-то само собой вышло… Я в школе не блистал. Куда мне еще идти, в село работать или на фабрику? Однажды отец меня взял с собой на учения, мне понравилось.
Игорь, судя по всему, не ощущал деликатности вопроса. Последние слова он сказал, щурясь на слепящее солнце. Он и впрямь казался добродушным крестьянином, по-детски неискушенным.
– А что именно? – поинтересовался Алексей.
– Ну, дело зимой было… Везде холодина ужасная, помню, ветер такой, что люди ходили согнувшись. А я у него в специальном кунге был. Тепло, как дома. Телевизор, печка. Он, ясно, со всеми в контакте, начальник. Управление войсками, все докладывают, он им какие-то указания дает… Прикольно…
Алексей удивился: странное у этого парня восприятие комфорта, какое-то дикое. «Печка и телевизор». Чуть-чуть лучше, чем в пещере. Понятие совсем не такое, как у него. Он хотел рассказать, как вольно жил перед училищем: своя комната, магнитофон, друзья, танцы, девочки. Нет, ничего этого не стоит рассказывать, не поймет. Он, как инопланетянин. И Алексей спросил:
– А чего тогда в училище связи не подался? Туда ведь и поступить в три раза легче…
– Да я и думал, в общем-то… – ответил Игорь, помедлив и, кажется, сам до конца не понимая, почему в его жизни все произошло именно так, по какому-то невидимой рукой написанному сценарию. На его живом лице проскальзывали фрагменты эмоций – отражение множества разноплановых воспоминаний без определенного отношения к ним. – Отец сейчас как раз в процессе увольнения… А тут, в Рязани, дядя служит, в общем, поступление было обеспечено. А так, если честно, мне было все равно. И сейчас все равно, я бы в училище связи перевелся.
– Ну ты даешь! – изумленно прошипел Алексей, неодобрительно качая головой. Он совсем был сбит с толку. Парни на минуту прекратили копать и разговаривали, совершенно забыв о работе. Траншея была узковата для двоих, и когда один наклонялся, чтобы набрать лопату земли, другой говорил, с тем чтобы уже в следующее мгновение поменяться ролями. – Пусть лучше никто не знает, что для тебя что связь, что ВДВ – все одно.
– Да никто и не знает. – Игорю, похоже, даже в голову не приходило, что это может так задеть. – Но на самом-то деле вся армия одна и та же. А ты как оказался в училище?
– Ну, у меня все по-другому было, – вздохнул Алексей. – Я бы в жизни в армию не пошел, я ее и сейчас на дух не перевариваю. Если бы… – тут Алексей осекся и, немного смутившись, продолжил: – Если бы не существовало на свете Рязанского десантного…
– Так они ж все одинаковые, – проговорил Игорь со своей извечной улыбкой недоумевающего простолюдина, превосходно знающего то, что скрыто от собеседника. В его кривоватой гримасе с округлившимся ртом и щетинистыми толстыми бровями Алексей прочитал удивление по поводу того, что он не понимает таких простых вещей. И хотя Игорь казался в этот момент сущим простаком, с топорными и порой нескладными движениями, абсолютная, неколебимая и даже грозная уверенность в своей правоте преображала его до неузнаваемости, вызывая симпатию слушателя.
– Не может такого быть! – в сердцах воскликнул Алексей. Он не желал верить в сходство именитой школы с иными. Только Рязанское десантное в его понимании было окружено таинственным ореолом славы, только в отношении этого училища действовала магия легенды и непостижимости. И потому слова Игоря казались ему еретическим бредом.
– Так увидишь, – пророчески изрек Игорь. – А как ты попал в десантное?
Алексей при этом вопросе опять глубоко и печально вздохнул, воспоминания нахлынули на него приятным возбуждающим потоком. И теперь он знал, что все уже невозвратимо ушло, улетучилось, как газ после химического опыта в школе. И ему было жаль, до щемящей тоски больно за осознанную потерю былых радостей…
