Афанасий Кузнецов - Тайна римского саркофага
— Правду? Вечно служи господу, и снизойдет на тебя божья благодать. Это и будет самая лучшая правда, — закатив глаза к небу, ответил настоятель.
Понял Казимеж, что его обманули, и сказал:
— Не нужна мне такая правда.
— Еретик! — закричал настоятель, брызгая слюной. — Будешь ты гореть в геенне огненной...
Махнул рукой молодой поляк и побрел домой.
Совсем загоревал старый крестьянин и думает: видно, нет ее, правды-то, на свете. Стоит ли посылать за ней четвертого сына? А тот все равно собирается:
— Отпусти, отец, не пожалеешь.
Снарядил и его старик в дорогу. Вышел Юзеф из дому и прикинул: «Все мои братья отправлялись за правдой на запад, на север или юг, а я пойду на восток!» И зашагал. Идет день, идет два. Видит — крестьянин пашет. Подошел Юзеф к нему:
— Скажи, добрый человек, можешь ли ты указать мне верную дорогу?
— Куда тебе надо? — спрашивает крестьянин.
— Хочу я найти правду. Три моих брата ходили за ней, да так ни с чем и вернулись. Один ходил к фабриканту, другой — к генералу, третий — к настоятелю монастыря, а куда мне пойти посоветуешь?
— Сам я не знаю... А вот есть у меня приятель мастеровой — тот наверняка знает.
И отправился Юзеф к мастеровому. Тот выслушал его и говорит:
— Сказал бы я тебе, да боюсь — все равно не пойдешь! Больно уж далеко эта правда, а у тебя обувки, вон, с ног сваливаются...
Взглянул Юзеф на свои развалившиеся вконец башмаки и вдруг сбросил их с ног:
— Босиком пойду! Только скажи куда!
Мастеровой улыбается.
— А я, парень, на хитрость тебя взял: думаю, упрямый ты человек или нет, очень хочешь правду добыть или просто так шляешься... А теперь слушай: есть в России такой город Питер. Там, сказывают, человек объявился по имени Ленин, который всех трудовых людей к правде хочет вести. Вот туда и отправляйся.
И пошел Юзеф в далекий Питер. Много дней и ночей шел, а все-таки нашел этот город и нашел человека, который к правде всех честных людей вести хочет. А прежде всего спросил его Ленин:
— Скажите-ка мне, молодой человек, какая правда вас интересует: барская или бедняцкая?
Такого вопроса никто еще не задавал братьям Юзефа. Выходит, что не ту правду они искали, какая нужна...
— Мне нужна моя правда, бедняцкая, — ответил Юзеф, — а от правды богатеев мы сыты по горло.
— Вот это правильно! — сказал Ленин. — О такой правде я вам охотно расскажу. А заключается она вот в чем: не надо искать утешения на небесах. Мы — люди, и мы сумеем построить хорошую жизнь на земле, своими руками. Надо, чтобы честный трудовой народ работал на себя, а не на помещиков и фабрикантов. А коли эксплуататоры направят против народа своих генералов, нужно отобрать у них оружие и добиться победы. Вот в чем заключается наша с вами рабоче-крестьянская правда.
Возвратился Юзеф домой, возбужденный и радостный. Рассказал отцу и своим братьям о встрече с Лениным и о том, какую правду узнал от этого человека.
— Вот это настоящая, наша правда! — обрадовался старый крестьянин.
А братья сказали:
— Ай да Юзеф! Ты оказался умнее нас всех!
Тут отец перебивает их:
— Не совсем!.. Вы тоже помогли ему в этом деле: ведь если бы не вы, то отправился бы он на запад за этой правдой и пошел бы по вашим стопам. И никакой правды бы не нашел.
— Ну ладно, узнали мы настоящую правду, а теперь давайте решать, как ее добывать.
И собрались братья в путь-дорогу — понесли слова ленинской правды по городам и селам Польши, чтобы узнали их каждый рабочий, каждый крестьянин. А уж всем вместе добывать правду легче будет!..
Език умолк. Он по-прежнему сидел, охватив руками коленки, чуть покачиваясь от толчков вагона.
Все молчали.
— Език! А ведь эти братья, о которых ты рассказывал, очень похожи на твоих братьев.
Език улыбнулся.
— Так оно и есть, — сказал он. — Есть у меня три брата и все они хотели бы узнать настоящую правду. Не знаю, найдет ли Тадеуш эту правду в Англии.
— А где другие братья?
— Не знаю. Станислав сидел в тюрьме перед приходом немцев в Варшаву. Попал из-за забастовки на заводе.
— А Казимеж?
— Не знаю. Но это горячий парень. Немцы голыми руками его не возьмут. Он говорил мне, что уйдет в леса. Так, наверное, и сделал...
Поезд остановился на какой-то станции. Слышно было, как по платформе застучали подкованные сапоги немецких солдат. В вагон вошел ефрейтор, рыжий, с белесыми бровями. Продолговатое лицо его сморщилось: в нос шибанул спертый воздух. Молча, одними глазами, пересчитал едущих.
Никто не шевелился. Все знали, что этот рыжий немец может просто так, для забавы, разрядить свой автомат.
— Встать! Все на месте?
— Все, господин ефрейтор, — торопливо проговорил Език. — Все живы.
Ефрейтор снова загремел засовом. В вагоне стояла тишина.
Бороться можно везде
На десятые сутки военнопленных вывели из вагонов на какой-то большой станции и построили на перроне для проверки.
Мелькали огни, перекликались паровозы, бегали люди — обычная вокзальная суета. На краю перрона, в темном углу, кто-то тихо и грустно играл на мандолине. На самом видном месте висел огромный портрет Муссолини с латинской надписью «Дуче». Он был изображен в позе Наполеона со скрещенными на груди руками.
— Рим... В Рим привезли нас, — пронеслась по рядам новость.
Было поздно. Великий город спал. По небу плыла луна, и свет ее, холодный и мертвый, тихо лился на дома, площади, улицы, придавая всему унылый вид... Колонна военнопленных по булыжной мостовой брела на окраину Рима.
Видны уже бараки. Открылись большие железные ворота. Колонна медленно втянулась на огромную территорию военных заводов. Русских военнопленных сразу же разбросали по разным баракам: немцы опасались их. Алексей Кубышкин и Език Вагнер по счастливой случайности попали на один небольшой завод.
Весть о том, что на заводах появились пленные из Советской России, быстро разнеслась по рабочей окраине. Жители всячески старались высказывать им свои симпатии.
— Руссо! Руссо! — кричали женщины и дети, встречая русских.
Нередко итальянцы тайно приносили в бараки хлеб, сигареты, белье, обувь.
«Хороший народ», — не раз думал про себя Кубышкин.
Осень 1942 года в Италии стояла чудесная. Зеленели оливы и тутовые деревья, тихо шумели лавровые рощи, шуршали спелыми колосьями золотые нивы. В садах наливались тяжелые, напоенные солнцем виноградные гроздья. Между лозами мелькали пестрые платки, разноцветные платья, широкополые шляпы сборщиков винограда. Но не было слышно ни смеха, ни песен. Бледные, исхудалые старики и дети трудились на виноградниках. Жестокая рука войны и на них наложила свой отпечаток. «Горе одного только рака красит», — повторяли старики.
Вечерами, когда взвивались над крышами пригородных хижин струйки дыма, когда тени начинали остужать раскаленные за день мостовые, женщины и старики отправлялись на вечернюю мессу. Они шли тяжело и медленно, словно обдумывали, что же сказать сегодня богу, что у него попросить. А просить было что. Не хватало хлеба, не было масла в лампаде, не было работы, война уносила все новые и новые жизни.
Солнце касалось высоких холмов, седые кроны олив исчезали в сумерках. Громкоголосые черноокие женщины снимали с веревок высохшее за день белье, ухитряясь переговариваться между собой, если даже их разделяла целая улица.
— Клянусь мадонной, — кричала одна, — немецкий офицер, что жил у моей соседки, обокрал ее сегодня ночью и уехал!
— Ах, эти немцы! — откликнулась другая. — Когда моя сестра молилась перед алтарем святой Агриппины, подошел к ней немецкий солдат и стал нахально целовать при всех. А потом пришел и забрал мешок олив.
Стайками проносились чумазые задорные ребятишки. Они жарили желуди, собирали орехи, рвали фиги, забравшись в гущу кустарника, вырезали завитушки на пайках из миндального дерева. Они играли, смеялись, дразнили друг друга, ссорились, плакали, мирились — словом, делали все, что могут делать мальчишки, когда на улицах не рвутся снаряды.
Иногда по улице проходили в обнимку парень и девушка, гордые своей любовью и молодостью, и тогда, словно по команде, распахивались окна, отдергивались занавески, и глаза — доброжелательные, завистливые, любопытные, осуждающие — провожали парочку до тех пор, пока она не скрывалась за углом.
Вначале Алексею, наблюдавшему эти мирные картины, даже не верилось, что где-то идет война и умирают люди, что Италия тоже воюет. Но потом и он почувствовал, заметил, увидел десятки примет войны. Она разъедала страну, как ржавчина, а в народе зрело недовольство фашистским режимом Муссолини...
Всех привезенных из России в первый же день заставили демонтировать и грузить на платформы оборудование одного из металлообрабатывающих заводов. Гитлер был верен себе: он грабил не только тех, с кем вел войну, но не стеснялся общипывать и своих союзников. За 1941-1942 годы Муссолини отправил в Германию более миллиона рабочих, которые стали рабами на германских фабриках и заводах.
