Иван Поздняков - Пока бьется сердце
На поле боя Максим Афанасьев делает что-то невероятное. Он выносит раненых из самого пекла. Мы никак не можем понять, откуда берется столько сил у этого тщедушного парня.
Осень наступила рано. Уже в начале сентября ударили заморозки. По утрам земля покрыта белым инеем. Хрустит под ногами тонкий ледок, образовавшийся в бороздах пашни. Печально осыпаются леса, осенний ветер тоскливо шумит в высохшей траве.
Холодны и свежи сентябрьские ночи в этих валдайских краях. Они холодны вдвойне, когда находишься в сырой, наскоро отрытой траншее, а над тобой простирается ночное небо, усеянное холодными звездами. От ближнего леса ползет к окопам пронизывающий тело сырой туман. Он доносит запах болота и тления. Обмундирование, каска, лицо, оружие покрываются тонким слоем влаги. Влагой пропитаны и папиросы. Они плохо горят, вместе с дымом в рот попадает горьковатая жижица с большой примесью никотина.
Погреться бы у костра, вобрать бы в легкие теплый дым хвои, да так, чтобы закружилась голова! Недаром говорят: солдат шилом бреется, солдат дымом греется. Но не разведешь костра на переднем крае, о нем только мечтаешь, как о чем-то самом дорогом и значительном в этом мире.
Стынут ноги. От них холод расползается по всему телу. Пропитанная ночной сыростью шинель почти не греет. В окопах слышен простуженный, хриплый кашель.
В одну из таких ночей, перед рассветом, мы услышали позади себя негромкий оклик командира роты.
— Блинов, где вы?
— Здесь, товарищ старший лейтенант!
— Тогда принимайте гостей!
В темноте различаем два человеческих силуэта, приближающихся к нам.
— Не узнаете? — раздается девичий голос.
Мой друг встрепенулся.
— Люба!
Девушка прыгает в траншею. Ее за талию поддерживает Блинов.
Командир роты прощается с гостьей.
— Надеюсь, я больше вам не потребуюсь?
— Большое спасибо, что довели. Назад сама доберусь.
Гостья шуршит маскировочным халатом, приглядывается к нам.
— Познакомьте со своими друзьями, — обращается она к Блинову.
Представляюсь. Жму узкую девичью руку. В этот момент откуда-то из темноты, из-за спины Блинова, появляется огромная ручища. Она тянется к Любе.
— Будем знакомы, — простуженно хрипит Беркут.
Он оттесняет Василия от девушки, прижимает его к стене траншеи. Толкаю кулаком Беркута. Наконец он догадывается и пятится назад. Отхожу в сторону и я.
Блинов и девушка остаются вдвоем.
Но это уединение условное. Наш друг и гостья всего лишь в нескольких шагах от нас. Отчетливо слышно каждое их слово, произнесенное даже шепотом.
— Вы как попали к нам? — спрашивает Блинов.
— Хотели идти сегодня в разведку на этом участке, да отставили. Вот и решила заглянуть. Но давайте друг другу не выкать. Ведь мы, кажется, ровесники.
— Так точно, Люба! Мы одногодки.
— Ну, рассказывай, как живешь, как воюешь?
— Отбиваем атаки немцев, сами ходим в атаки. Ничего примечательного. У вас, разведчиков, жизнь, конечно, интереснее, вы не чета нам.
— Не набивай себе цену. Уж я-то знаю, каково в окопах. Всем сейчас достается.
Минутное молчание.
— Я все о тебе думал… — шепчет мой друг.
Гостья тоже переходит на шепот.
— И что думал?
— Как будто сама не знаешь?..
— Ты всем девушкам так говоришь?
— У меня еще не было девушки.
Слышен приглушенный Любин смех. Как хочется сейчас увидеть лицо Любы, ее глаза, которыми так восторгался Василий.
— Ты мне ничего тогда не рассказал о себе, — говорит Люба.
— Родом из Саратова. Работал на большом заводе. В семье одна мать и малолетняя сестренка. Трудно приходилось. Вот и пошел после десятилетки работать. Одновременно заочно учился в институте, на третьем курсе был. Потом призыв в армию. Вот и вся биография. Теперь твоя очередь о себе рассказывать.
— Москвичка я. В сороковом десятилетку закончила. В институт не прошла по конкурсу. Тоже поступила на завод. На подшипниковом, в отделе технического контроля работала. Только вот не училась заочно. Дура была. Дело поправлю, после войны обязательно буду учиться.
— Опять в Москву уедешь?
— Обязательно, там отец и мама. С ними надо быть.
— И не встретимся после войны?
— Не время сейчас загадывать.
— Человеку положено мечтать.
— Ты прав, но подумай и о том, что еще будет. Ведь война только началась.
Снова пауза.
Над нейтральной полосой взвивается немецкая ракета. Хочу увидеть лицо Любы, но она стоит спиной. Ракета гаснет, и опять наступает темнота, которая кажется теперь еще гуще. Через несколько минут глаза опять свыкаются с ней.
— Знаешь, а мне пора, — спохватывается Люба.
— Побудь еще, успеешь…
— Нет, я и так задержалась. Ребята ждут, без меня в дивизию не возвратятся.
— Что ж, если настаиваешь, тогда иди…
Они стоят молча друг перед другом.
— Люба, можно поцеловать тебя? — шепчет Блинов.
— Василий, не надо! Не обижайся только. Плохо ты обо мне подумаешь: вот, скажешь, только второй раз встретились, и уже разрешила. Не надо! Давай лучше руку. Вот так, это лучше. Где же твои друзья? Надо попрощаться и с ними.
— Мы здесь, Люба, — басит где-то в темноте Степан Беркут. — Стоим на своих постах, оберегаем вас.
— Да вы подслушивали! — восклицает с укором разведчица.
— Никак нет, товарищ Люба, — отвечает Беркут. — В то время, как вы Москву и Саратов вспоминали, я вздремнул малость.
— До свидания, товарищи, — прощается Шведова.
— До свидания, Люба! — произносим в три голоса.
Девушка ловким рывком выбирается из траншеи. Некоторое время слышны ее торопливые шаги и шуршание маскировочного халата. Потом все затихает.
Подходим к Василию. Беркут толкает Блинова в бок.
— Вот ловкач! Где ты подцепил такую?
— Выражайся полегче, Степан.
— Да что я плохого сказал?
— Значит, и жену свою ты где-то подцепил?
— Конечно, подцепил. На вечеринке в соседнем селе. Тогда мне хлопцы-соседи чуть ребра не поломали.
— Прошу тебя, Степан, ни о чем не спрашивай. Уважь, друг. Расскажу другим разом. Честное слово, расскажу.
Опять толкаю кулаком в бок Беркута. На этот раз Степан догадывается быстрее.
Ночное сентябрьское небо почему-то не кажется теперь холодным и хмурым, злым и равнодушным к людям. Да и сама эта ночь не так уж холодна.
Шинель, конечно, отсырела, но и она может сослужить полезную службу, задержать тепло. Надо только хорошо застегнуться на все крючки, поднять ворот, поглубже нахлобучить на голову каску и время от времени дуть в рукава шинели. Тогда теплый воздух, выпущенный твоими легкими, пойдет по рукавам, как по трубам, приятно согреет тело.
Неплохо горят и папиросы. Не надо только торопиться. Делай все с чувством, с толком, с расстановкой. Возьми папироску в руку, аккуратно разомни ее, подержи конец гильзы, начиненной табаком, несколько минут в горячей ладони, и табак за это время успеет немного просохнуть и будет гореть за милую душу.
Костер, конечно, дело хорошее, полезное, даже романтическое. Но солдата на фронте обогревает не только костер.
Тяжел наш труд
Вот уже второй месяц как мы стоим в обороне, недалеко от озера Селигер. Осень не балует нас: беспрерывно идут нудные дожди. С утра до вечера на земле лежит сумрак. Все окрашено в тот неопределенный желтый цвет, который навевает тоску. В этот цвет окрашены и наши лица, они будто вымочены в крепком настое ольховой коры. Кажется, что твое тело до самых костей, до мельчайших клеток пропитано серо-желтым туманом и болотной гнилью.
Дожди изматывают, приносят тысячи неудобств. В траншеях стоит жидкая грязь. Вода — в землянках и блиндажах. Брустверы окопов и траншей оползают, стены обваливаются. Трудимся целыми днями, чтобы оборону не смыло водой. Сколько вырыто земли — подумать страшно! Иногда кажется, что за это время мы смогли бы прорыть канал от Балтийского моря до Тихого океана, перерезать всю Сахару или продырявить насквозь нашу планету.
Шинели никогда не высыхают. Они пропитаны грязью, пахнут глиной, махоркой и дымом. Они тяжелые, точно сделаны не из добротного солдатского сукна, а из какого-то неизвестного материала, в который добавлен металл, и давят на плечи. Жесткий огрубевший воротник натирает шею до крови, и надо нагибать голову, чтобы избавить себя от нестерпимой боли.
Кругом раскинулись леса. Нет им конца и края. Стоят грязные, унылые, оголенные и зябнут под пронизывающим осенним ветром.
Набухли болота. Дороги смыты. Каждый день та или другая рота уходит с переднего края на помощь саперам. Мы делаем деревянные настилы. Укладываем срезанные стволы деревьев плотно друг к другу, скрепляем их железными скобами, ветками ивняка и ольхи. Так, метр за метрам, километр за километром тянем дороги от батальонов в полковые и дивизионные тылы. Они питают фронт оружием и боеприпасами, хлебом и установленными ста граммами водки, по ним прибывают к нам вести из дома. Вот почему никто из нас не ропщет, когда его назначают на строительство дороги. Люди идут даже с охотой. Признаться, веселее орудовать топором или пилой, коротать минуты отдыха у большого костра и слушать шутки-прибаутки, всевозможные солдатские истории, чем неподвижно стоять в окопе, мокнуть под дождем и сквозь мутную дождевую пелену всматриваться вперед, в ту сторону, где расположены вражеские позиции.
