Николай Ященко - С отцами вместе
Когда отец снял с чердака «козу», Пронька вздохнул, поняв, какого увлекательного занятия он сегодня лишился. «Коза» — это изогнутый, примерно в сажень длиной, железный прут. На одном конце его, тоже из железных, но более тонких прутьев или полос устроено гнездо; в гнезде разводится огонь. «Коза» укрепляется на носу лодки. Лодка плывет по неглубоким местам, и огонь просвечивает воду до самого дна. Один рыбак находится на корме, он очень осторожно, не булькая, толкает лодку шестом, а другой рыбак держит в руках острогу. Увидев притихшую, сонную рыбу, он резким ударом вонзает в нее острогу… Черт возьми, как же быть? Вот бы поехать!.. А кладбище?..
Пронька с тоской смотрел на то, как отец складывал в мешок маленькие поленья и щепки, нарубленные из сосновых смоляных пней.
— Пронька, выкатывай, тележку, — распорядился отец, — повезем лодку на берег.
* * *Осенью небо в Забайкалье по ночам светлое, звездное. Звезды засматриваются на земную красоту, срываются и летят вниз, оставляя за собой тонкий красный хвост. Случается, что летят они одна за одной часто-часто, как будто играют в догонялки. Люди только удивляются: миллионы лет падают звезды, а на небе их по-прежнему столько, что и не пересчитать…
Думал об этом и Никифор Хохряков, когда сидел у подножья высокой каменной дамбы, которая защищала полотно железной дороги от размывов. Река тут делала крутой поворот и без устали колотилась о берег.
На воде покачивалась лодка. В гнезде «козы» полыхал небольшой костер, смолье трещало, в реку падали угольки. Они шипели и, угасая, пускали маленькие струйки дыма. Казалось, что это весело бегут пароходики. Огонь освещал дно, и были видны все камешки, разбросанные по песку…
— Ну как, капитан, готов корабль?
Из-за кустов неслышно появился Храпчук. В мягких ичигах с высокими голенищами, в теплой куртке, перетянутой широким ремнем, и в кепке, он выглядел значительно моложе своих лет.
— Можно отплывать, — сказал Хохряков, прыгая в лодку, — подай-ка груз, старина!
Старик протянул сначала острогу, а затем какой-то сверток.
— Оно? — еле слышно спросил Хохряков.
— Оно! Я его завернул в клеенку с портретами всей царской фамилии да еще в обрубок водосточной трубы упаковал…
Хохряков встал на корме, подбросил в огонь несколько полешков, взял острогу, и лодка медленно подалась вверх по течению. Старик умело вел лодку, она не вертелась на воде, не прыгала вперед сильными рывками, а шла ровно, без шума. Шестом машинист действовал, как легкой палочкой.
Сразу же за дамбой Хохряков заколол большого усатого налима. На подходе к перекату острога вонзилась в спину серебристого ленка… Рыбаки разговаривали редко и негромко. Когда свернули в узенький заливчик, Хохряков предложил остановиться у кустов и немного отдохнуть. Покуривая цигарку, он вспомнил о сыне:
— Пронька мой любит такую рыбалку, а взять его не пришлось.
— Еще успеет, — добродушно сказал Храпчук, — сейчас, небось, спит себе без задних ног!
А Пронька и Кузя шагали по линии железной дороги в одних рубашках, босиком. Чтобы их никто не заметил, они выбрались на полотно за выходным семафором. Участок пути здесь был трудный, до самого кладбища тянулся крутой подъем. Некоторое время мальчики двигались по шпалам и старались «держать ногу», но расстояние между шпалами было неодинаковое, и поэтому шаги получались неровные, то широкие, то узкие. Тогда Пронька и Кузя перешли на междупутье, там сразу стало легче: ступать мягко и не собьешься с ноги…
Ночь светлая, а все-таки страшно. Кузя ухватился за Пронькин ремень. Идут они молча. «Какой он, этот Прошка, — думает Кузя, — идет и не оглядывается, наверное, один бы на кладбище пошел…» Дома ночью хорошо — спишь себе и не видишь, какие страхи кругом. А тут… Луна большая-большая, на ней ясно видны темные пятна, они похожи на две человеческие фигуры. Говорят, это Каин поддел на вилы Авеля. Надо долго смотреть на луну и обязательно увидишь их. Одна звезда сорвалась с неба и покатилась вниз. Кузя убавил шаг — вдруг звездочка упадет прямо на линию, недалеко от них. Но звезда уже потухла. Кузя с опаской озирается по сторонам…
Позади осталась освещенная немногими фонарями станция. Справа, совсем рядом, пугают темнотой скалистые горы. Слева — откос, там, внизу, тихо бежит река. Разведчикам далеко видно, как она извивается и блестит под луной. По реке ползает много огней — это горят костры на лодках. Другие пылают на одном месте, высоко бросая горсти искр, — это ночуют на берегах рыбаки…
— А что мы будем там делать? — спросил Кузя.
Пронька, поглядывая на речные огни, представлял себя с отцом в лодке и не понял вопроса.
— Где? — спросил он.
— Ну, там! — Кузя показал рукой вперед, ему не хотелось произносить слово «кладбище».
— Пройдем по могилам, заглянем в сторожку Матроса.
— Зачем мы пошли-то?
— Не понимаешь, что ли? Это называется… Как же называется?.. Погоди… вот забыл…
Пронька не успел вспомнить нужное слово. Где-то за кладбищем раздался резкий гудок паровоза.
— За мной! — Пронька бросился через кювет к скале.
Оба скрылись за каменным выступом. Из-за поворота выскочили три ярких паровозных глаза. Поезд прогрохотал мимо парнишек, обдавая все вокруг ветром и пылью. В окнах теплушек и классном вагоне, выделявшемся посредине состава, мерцали огоньки.
Как только миновал последний вагон с красным фонарем, Пронька и Кузя вышли на бровку полотна. Оба они понимали: сейчас с запада мог проследовать только поезд белых. Но они не знали, что это был тот самый эшелон восставших чехословаков, который попал в аварию на соседнем разъезде.
Пронька и Кузя не глядели больше на реку. Они приближались к кладбищу. Недалеко перед ними на возвышенности показалась церковь. Кузя вспомнил… Как-то был он у Кости Кравченко, они рассматривали картинки в журнале «Жизнь». Одна была такая: небо, покрытое свинцовыми тучами; на обрывистом берегу реки маленькая церковь, вокруг нее могильные кресты… Кузя тогда испугался и сознался Косте, что боится бывать на кладбище. Подпись под картинкой — «Над вечным покоем» — врезалась в память…
Кузя замедлил шаг, ему стало страшно видеть луну, церковь и кресты. «Может быть, Костя нарочно послал меня сюда…»
— Пронь, давай вернемся, я…
Но Пронька вдруг зажал Кузе рот ладонью и зашептал:
— Тихо!
Внизу, со стороны станции, доносилось равномерное постукивание. «Дрезина идет», — понял Пронька и потянул Кузю за рукав. Оба они свалились в неглубокий кювет, тянувшийся вдоль полотна. Пронька не ошибся. Действительно, шла ручная дрезина и почему-то, вопреки правилам, без огней. Парнишки, пожалуй, не уловили момента, когда дрезина поравнялась с ними и пронеслась дальше, потому что биение собственных сердец казалось им значительно сильнее стука колес. Пронька угодил лицом в большой клок пропитанной керосином пакли, выброшенной, должно быть, с паровоза, а Кузя лежал, зарывшись носом в песок.
Мальчишки, конечно, не видели, кто ехал на дрезине. И тем более не могли знать, что полковник распорядился во что бы то ни стало найти стрелочника Капустина. Полковник полагал, что мужик не будет долго бродить по лесу и обязательно выйдет к жилому месту где-нибудь недалеко от своего дома. Было решено в течение ночи проверить все путевые будки и казармы на участке от станции до разъезда, на котором произошло крушение эшелона.
На дрезине ехали два солдата, высокий поручик и Конкордия Макарова. Конфорка понадобилась для того, чтобы опознать стрелочника, он года три тому назад работал батраком в хозяйстве ее отца.
Конфорка и предложила поручику остановиться на кладбище для осмотра церковной сторожки. В этой избушке уже давно проживает подозрительный, по ее мнению, старик. Настоящую его фамилию мало кто знает, все зовут старика Матросом. Он действительно когда-то служил матросом, участвовал в восстании против порядков на царском флоте, был приговорен к каторжным работам.
Отбыв срок в Акатуе, Матрос поселился в этом железнодорожном поселке, отпустил большую бороду, хотя и не был старым. Семьи он не имел, жил у людей, за харчи помогал в домашнем хозяйстве. Матрос был злой на язык и, как говорили про него, никого не боялся. Однажды, когда он жил у Хохрякова, во время религиозного праздника крещения местный священник зашел в дом окропить всех «святой» водой из Иордани-проруби, выдолбленной в реке в виде креста. Как только священник обмакнул кисть в серебряную посуду с водой и хотел брызнуть на Матроса, старый служака скрылся за печку и, выглядывая оттуда, сказал: «Эка невидаль! Я, слава богу, в Тихом океане купался, весь соленой водой пропитался». Ошеломленный поп все же сделал замечание, что не следует поминать бога, если не веришь в него. «Ей-богу, верю!» — доказывал Матрос из-за печи. «Ты и в церковь не ходишь», — укорял его поп. «Вот и неправда, батюшка, в прошлое воскресенье был… Шел я мимо церкви, а собаки напали на меня. Куда деваться? Ну, я в храм и забежал…» Священник пробормотал что-то сердито и вышел.
