Александр Сердюк - Визит в абвер
— Осуществление терактов, то есть, уничтожение потенциально опасных лиц… Как военных, так и гражданских.
— С кем же взаимодействует Шустер?
— Об этом я осведомлен мало. Кажется, его правой рукой стал бывший начальник местной полиции. Последний якобы привел с собой несколько старост и рядовых полицаев.
— В общем, ставка на «пятую колонну», то есть подонков?
— Как видите.
— Что еще вам известно? Может, координаты его основной базы?
— Этого мне не сообщили… Где-то на северо-запад от Минска.
— Ладно, тыкать пальцем в небо не будем, — закончил Борцов.
Он захлопнул свою папку с пространными записями и поднялся из-за стола. Полковник тоже встал. Пристально всматриваясь в советского разведчика, будто продолжая оценивать его, с потаенной надеждой спросил:
— Господин майор, мы еще встретимся?
— Собственно, зачем? — Борцов неопределенно шевельнул плечами. — Хотите еще что-то сообщить?
— На все ваши вопросы я ответил, — сказал Броднер и почему-то замялся.
— Ну, а все-таки? Возможно, есть какая-то просьба?
— В том-то и дело… Все, что здесь произошло, для меня слишком много значит… Я будто переродился… Не сбрасывайте меня со счетов, пожалуйста. Вам я еще пригожусь…
Борцов молча дошел до двери, постоял раздумывая, и, вернувшись, пожал разведчику руку.
Выйдя в коридор, он вдруг услышал позади торопливые шаги. Его догонял Броднер, державший в руках какой-то конверт.
— Извините, я все же осмелюсь.
— Что у вас?
— Мое письмо. Я написал его своим, в Германию. Согласитесь отправить, когда появится возможность.
— Хорошо, — пообещал Борцов и еще раз пожал Броднеру руку.
Глава седьмая
В августе 1943 года штаб полевых органов абвера на советско-германском фронте издал приказ об организации тайных резидентур и опорных пунктов на территории, которая, как предполагалось, может быть оставлена частями немецкой армии. Руководители абверкоманд сразу же, без промедления взялись за дело. Их поторапливало не только и, пожалуй, не столько вышестоящее начальство. Положение на фронте оказалось крайне нестабильным и приобрело устойчивую тенденцию меняться не в лучшую для вермахта сторону. Да и хлопот с этими зафронтовыми точками предвиделось немало. Во-первых, надо было заблаговременно подыскать места, отвечающие требованиям строжайшей конспирации. Во-вторых, все опорные пункты и резидентуры — следовало укомплектовать опытными и проверенными людьми.
А в-третьих, каждого агента снабдить оружием, фиктивными документами и легендой, в которой ни одно слово не вызвало бы сомнений.
Шеф абверкоманды, майор фон Баркель, исполняя эту директиву штаба «Валли», счел нужным послать своего помощника в разведотдел дивизии, находившейся непосредственно на переднем крае. Гауптман Шустер обязан был заранее укрыться в глухом лесном массиве и, пропустив наступающие части Красной армии, начать действовать в их тылу. Словом, все было примерно так, как рассказал на допросе пленный разведчик. Борцов знал, о чем шла речь. Когда перед отъездом из Москвы он явился на инструктаж к начальнику управления, на столе у генерала лежала точная копия этой директивы.
Генерал прочел ее вслух, подробно обрисовал фронтовую обстановку и особо остановился на последней тактической новинке германской военной разведки, уверенный в том, что Борцов непременно столкнется с нею в районах, только что освобожденных от врага. Так оно и произошло. Назревала операция, важность и срочность которой нельзя было переоценить.
Едва окончив разговор с Манфредом Броднером, Борцов сочинил и зашифровал донесение в Центр. Он просил руководство рассмотреть и в срочном порядке санкционировать его предложения по организации поисковой операции. Дополнительных сил для этого майор не требовал. Целесообразно было лишь выделить в его распоряжение машину с установкой для радиопеленгации. Пока не ясно было, почему у гауптмана неожиданно прекратилась связь с шефом.
С той минуты, как Павел Николаевич передал текст зашифрованного донесения, течение времени для него словно замедлилось. Он неторопливо обошел штаб, не пропуская ни одной двери, — хотелось хотя бы накоротке познакомиться с людьми, — однако все кабинеты пустовали. Штабные офицеры разъехались по подразделениям, где сейчас они конечно же были нужнее. В помещении оперативного дежурного он застал старшего лейтенанта, который, как и положено, представился и с явной озабоченностью попросил выслушать его — в полку случилось чрезвычайное происшествие.
— Что за чепе? — быстро, с нехорошим предчувствием спросил Борцов. — Разве пленные на сборный пункт еще не отправлены?
— В том-то и дело, что отправлены, — щуря воспаленные бессонницей глаза и как бы извиняясь за происшедшее, доложил дежурный.
— Да вы покороче… И пояснее, — Павел Николаевич приблизился к столу.
— Разрешите? — дежурный взял телефонную трубку. — Я выслушаю и доложу… Звонит начальник резервной заставы, с места происшествия. На конвой совершено нападение.
Борцов молча кивнул, и дежурный поспешно опять приложил к уху трубку.
— Докладывайте, лейтенант… Я вас слушаю, — потребовал он и сразу притих, глазами отыскивая на оперативной карте, развешенной во всю стену, нужную точку. Выслушав рапорт начальника резервной заставы, старший лейтенант задал ему несколько уточняющих вопросов. Все ли гитлеровцы, обстрелявшие конвой, задержаны? Каковы потери обеих сторон? Есть ли пострадавшие?
— К сожалению, — вздохнув, произнес старший лейтенант, — есть и убитые. Начальник конвоя тяжело ранен… В грудь и плечо…
— А что с пленными? — спросил Борцов. — Уточните, пожалуйста.
— Да с ними-то ничего. Полк задержал сегодня еще три десятка.
— Вы меня не так поняли. Что с теми офицерами, которых я допрашивал? Они доставлены на сборный пункт?
— Слушаюсь! — старший лейтенант весь подтянулся, острые скулы на его лице побагровели. — Разрешите уточнить?
— Уточняйте!
— Лейтенант! А, лейтенант! Доложите о тех двух офицерах, которых конвоировали в Витебск? В каком они состоянии? Как себя чувствуют?… То есть, как это никак? Пленными интересуется майор из Москвы… Что, убиты? Оба? При каких обстоятельствах? — зачастил дежурный настойчиво.
Из его не совсем последовательного, но безусловно достоверного пересказа майор понял, что и Броднер, и Шульце погибли от пуль гитлеровцев. Доктора Шульце автоматная очередь сразила в тот момент, когда он, исполняя свой врачебный долг, бросился спасать раненого начальника конвоя. Манфреда Броднера подстрелили чуть позже, едва он высунулся из автобуса, чтобы призвать нападавших прекратить кровопролитие.
— Товарищ майор, разрешите вопросик? — осмелел дежурный, подробно изложив суть телефонного разговора.
— Слушаю.
— Дело в том, что везли в автобусе пленных немцев. А обратили внимание, кто обстрелял их? Тоже немцы. Строчили из автоматов и орали «Хайль Гитлер!». Как понимать это?
— Да так и понимайте. Просто немцу — пуля, а фюреру — жизнь и слава. Чего еще ждать от фашистов?
— Нелюди.
— Это точно. Ну а вы форсируйте поиск этих нелюдей. Чтоб ни один не скрылся.
— Слушаюсь!…
Как же, однако, жестока война, чего только не уготовила она человеку, угодившему в ее мясорубку.
Размышляя о превратностях судьбы, о тесном соседстве на войне жизни и смерти, Борцов вновь прошелся по пустующему штабу. В одной из комнат он присел к столу, задумался. Чем же еще заняться ему, дожидаясь ответа из Москвы? И тут невольно вспомнил о письме, лежавшем в его папке.
Странная и очень печальная история. Но как тут отказать в просьбе Манфреду Броднеру? Кто еще вчера мог подумать, что все так обернется? Уж не отцовское ли предчувствие подсказало ему заготовить впрок послание сыну? Поддался настроению, внутреннему порыву. И вот оказалось, что поступил он так совсем не зря. Не все опасности оставались у него позади, даже после того, как от его виска отстранили руку с пистолетом. Война все-таки подкараулила его, доконала.
Как поступить с письмом? Конечно же хранить до конца войны, в почтовый ящик его не опустишь. Но что хоть в нем, в его строчках? — Броднер сам просил прочесть, никаких, мол, секретов от русского офицера у него теперь нет.
Борцов открыл конверт, извлек сложенные вчетверо листы. Они были исписаны крупным, размашистым почерком. Вот первая страничка, самое начало. «Дорогой мой мальчик, — рука здесь чуточку дрогнула, буквы "поехали", — родной и любимый Курт! Обращаюсь к тебе издалека, война для меня окончилась и я нахожусь в России, в плену. Жив, здоров, и вот, как видишь, имею возможность откровенно поговорить с тобой. Заранее хочу предупредить, что в этом разговоре многое будет казаться тебе неожиданным и непонятным, но ты, сынок, не удивляйся. Непонятными покажутся тебе не мои слова, а мысли, которые так властно завладели теперь твоим отцом, что от них уже не отделаться. Да и зачем, собственно, отделываться, если они доставляют мне и первые радости, и большое удовлетворение. Но сперва, мой дорогой Курт, я должен объяснить тебе, что же случилось с твоим отцом. От дивизии, в которой я служил, осталось одно мокрое место. Тут я не сгущаю красок и ничего не преувеличиваю…»
