Валерий Поволяев - Лесные солдаты
– Жди меня здесь, – приказал он маленькому бойцу и нырнул в густую завесу, застрявшую среди деревьев – всё-таки туман их выручает здорово; Ломоносов понял, что лейтенант чего-то засёк, вытянул шею, пытаясь понять, чего же увидел командир, но в тумане нельзя было что-либо различить. Лейтенанта он видел, а вот что-нибудь ещё – нет.
Неожиданно из тумана вытаял немец в каске, с автоматом на груди, при ранце – «сидор» кожаным верблюжьим горбом прирос к его спине, с телячьим подсумком, висящем на поясе слева – подсумок был до отказа набит автоматными рожками, справа у солдата болтался нож в железных ножнах – в общем, экипирован фриц был по полной программе.
Под нос себе солдат похмыкивал какую-то песню. Он пристроился у куста, чтобы оросить его, но не успел – за спиной у него возник лейтенант и что было силы ударил рукояткой пистолета под каску, в низ шеи.
Немец даже не охнул, такой резкий был удар, – ткнулся физиономией в куст. Лейтенант засунул пистолет под ремень, неторопливо навис над немцем и сдавил ему руками шею. Немец задёргал одной ногой, внутри у него что-то забулькало. Он вытянул перед собой пальцы, вцепился в зелень куста, ободрал её и затих.
Чердынцев сдёрнул с шеи убитого автомат, отстегнул от пояса подсумок, следом снял нож, потом ранец и, закинув его себе на одно плечо, скомандовал маленькому солдату:
– Уходим отсюда! Быстро!
В следующее мгновение он скрылся в сером вареве тумана, Ломоносов кинулся следом, ориентируясь по равнинам, оставшимся после бега лейтенанта в шевелящейся, похожей на дым плоти. У Ломоносова даже под лопатками сделалось больно от внезапного испуга: а вдруг он потеряет лейтенанта?
Нет, не потерял, – в защитном движении Ломоносов на бегу выбросил перед собой руку и через несколько мгновений уткнулся пальцами в спину лейтенанта.
– Тих-ха! – шикнул на него Чердынцев.
Они находились на краю круглой, застеленной низким густым туманом поляны. В некоторых местах туман уже начал розоветь, наливаться заревой светлиной, это означало – скоро наступит рассвет. Да и ночь июньскую нельзя назвать ночью в полном смысле этого слова – она была светла и коротка.
Маленький солдат вытянул шею: раз лейтенант подал команду «Тихо!» – значит, надо слушать пространство.
Лес был ещё нем и почти беззвучен, единственный звук, который доходил до них – странное шипение, будто кто-то проколол шину у гигантского грузовика и теперь из неё со змеиным шипеньем выходил воздух.
– Что это, товарищ лейтенант? – шевельнул не слушающимися холодными губами маленький боец. – Дюже уж, – он повертел в воздухе ладонью, – чересчур железный звук, в общем.
Через несколько мгновений шипение, словно бы среагировав на недоумённый вопрос маленького бойца, прекратилось, был теперь слышен лишь один звук – звон в ушах.
– Впереди, по-моему, двое, – неуверенно прошептал лейтенант.
Ломоносов повёл по воздуху носом-кнопкой.
– Очень даже может быть, – едва слышно проговорил он. – Пахнет горячим немецким кофеём.
– Не кофеём, а кофе.
– Всё равно. Что в лоб, что по лбу, товарищ лейтенант. Позавидовать немчуре можно – жируют и с нами не делятся.
– За мной! – скомандовал лейтенант и, пригнувшись, на полусогнутых ногах, беззвучно, как охотник, двинулся в обход опасного места.
Через несколько мгновений остановился вновь и, повернул лицо к маленькому солдату, предостерегающе прижал палец к губам. Ломоносов привычно вытянул шею и услышал негромкий говор. Немецкий. Похоже, немцы бодрствовали в этом лесу всюду. И как только они не столкнулись с фрицами раньше? Что называется, Бог развёл, не позволил столкнуться.
Послушав говор, лейтенант ткнул пальцем влево – давай, мол, туда, – и снова нырнул в шевелящийся пласт тумана, маленький боец нырнул следом.
И всё же без столкновения не обошлось, всему виной был туман. Лейтенант двигался в нём беззвучно, маленький боец двигался также – оба всё делали для того, чтобы не раздалось ни скрипа, ни шороха, ни щёлканья сучков, неосторожно попавших под ногу, – и в ватной мути Чердынцев увидел, как на него наползает крупная тёмная фигура. Немецкий автомат висел у Чердынцева на плече, сумка с рожками и ранец – также на плече, закинуть за спину не было времени, в руках была только винтовка.
Родная русская винтовочка, громоздкая безотказная трёхлинейка – оружие с дальним сильным боем, способное просадить насквозь кирпичную стенку. Трёхлинейка и спасла Чердынцева.
Увидев, что перед ним очень дюжий немец, вытаявший из тумана, опешивший, с вытаращенными глазами и открытым от изумления ртом, лейтенант что было силы пырнул его штыком под подбородок, в горло, и немец захрипел дыряво, изо рта у него струёй выбрызнула кровь, Чердынцев выдернул штык и снова воткнул в горло этого человека. Немец кулем свалился лейтенанту под ноги, заскрёб руками по земле.
– Ломоносов! – сиплым шёпотом позвал лейтенант маленького бойца. – Забирай у него автомат, сумку с рожками и харч. Быстрее!
– Ага! – выдохнул тот обрадованно и одновременно испуганно: первый раз в жизни увидел на близком расстоянии, как убивают людей. – Понял!
Мелкими суетливыми движениями стащил с поверженного врага автомат, расстегнул ремень с новенькой оловянной пряжкой, украшенной свастикой и неразборчивой готической вязью, на котором болтались патронная сумка и нож, следом содрал ранец.
– Уходим отсюда, Ломоносов, – едва слышно выкашлял из себя лейтенант и вытер штык о мундир немца. – Поторопись!
– Ага! Ага! – прежним испуганным шёпотом отозвался маленький боец. – Я готов! – он попятился от лежавшего немца, ещё живого, пытавшегося всадить длинные, испачканные грязью пальцы в землю, хрипящего слабо – этот немец умирал.
– Куда пошёл? – просипел лейтенант недовольно. – Следуй за мной!
Ломоносов опасливо обогнул немца и ткнулся рукой в спину лейтенанта. Втянул в себя сквозь зубы воздух, помотал головой протестующее – из глаз его обвально потекли слёзы: маленького солдата начало выворачивать наизнанку. Слишком уж страшной была картина убийства. А лейтенанту хоть бы хны – уложил человека и даже не чихнул.
Через несколько секунд Ломоносов уже бежал за лейтенантом, стараясь не отстать от него, волок за собой винтовку, два ранца и немецкий автомат. Надо было бы остановиться, поправить на себе имущество, но лейтенант не останавливался, рассекал своим длинным телом туман, то поднимающийся над землёй, то опускающийся вниз. Ломоносов, боясь потерять командира, не отставал от него, давился воздухом, чем-то ещё, чему он и названия не знал, – горячим, противным. Не хватало кислорода, сердце грозило вот-вот остановиться. Казалось, через несколько секунд должен наступить конец света…
Но он так и не наступил. Пограничники выскочили на опушку леса – жидкую, остро пахнущую пороховой кислятиной, забитую поваленными деревьями, и Чердынцев запрещающе махнул рукой, будто железнодорожный семафор опустил:
– Стой!
Маленький боец остановился. Ноги у него дрожали, подкашивались, из уголков рта вытекали две тонкие струйки – похоже, в Ломоносове вскипела слюна, – струйки обмокрили подбородок и устремились вниз, под воротник гимнастёрки.
Жалко выглядел маленький солдат. Но и лейтенант выглядел не лучше. Чердынцев снова махнул рукой и, словно бы сломав в себе некую преграду, плашмя рухнул вниз, под высокий, с крупными комьями земли, приставшими к корням, комель уничтоженного снарядом дерева. По вялым, уже мёртвым листьям невозможно было понять, что это за дерево – то ли клён, то ли ещё что-то… Впрочем, лейтенанту было не до этого, да и он, житель городской, в деревьях особо не разбирался.
Было уже светло, ночь отступала проворно, хотя кое-где, в глухих местах, и старалась задержаться, воздух наполнился ангельской розовиной – рассвет брал своё.
Через несколько минут лейтенант зашевелился, приподнялся над землёй.
К опушке леса примыкало большое, засеянное хлебом поле, его надо было одолеть, пока рассвет не наступил окончательно, иначе позже, при солнце, их любой немчура снимет из пулемёта, они будут находиться словно бы на ладони, лейтенант засипел досадливо, изгоняя из глотки усталую мокреть, мешавшую дышать.
– Ломоносов, ты жив? – спросил он на всякий случай, хотя точно знал, что маленький солдат жив, но ему хотелось подбодрить своего напарника звуком голоса, проявить участие – иногда даже простая видимость этого прибавляет человеку сил и ему делается легче.
– Товарищ лейтенант, а зачем нам столько оружия? – неожиданно спросил Ломоносов. – Две винтовки и два автомата?
– Как зачем? – недоумённо вскинул брови лейтенант. – Воевать!
– Тяжело нести. Давайте винтовки бросим. Они такие громоздкие и столько весят, что даже ноги подкашиваются… А автоматы немецкие оставим.
