Владимир Першанин - «Зверобои» против «Тигров». Самоходки, огонь!
Вечером хоронили погибших. Построили весь полк. В яму укладывали тела, завернутые в плащ-палатки, куски брезента, старые шинели. Более-менее сохранившуюся военную форму и обувь (в основном ботинки) снимали. Торчали желтые пятки и концы кальсон с обрывками штрипок.
Комиссар полка произнес речь, треснули три залпа из карабинов, и все торопливо стали расходиться. Михаил Лыгин, покусывая травинку, шел рядом с Чистяковым. Зло обронил:
– Не то что воевать, хоронить не научились! Разули, раздели и как попало в одну яму свалили. У немцев каждому убитому могилу роют, крест с табличкой ставят и каску вешают, в которой он воевал. А тут пирамидку из дощечек кое-как сляпали одну на всех. Вечная память героям! Пирамидку и бугор до зимы дождями смоет, как и не было этих ребят на свете. А в яму сорок человек уложили. Не во всякой деревне столько мужиков наберется.
Мимо прошел командир взвода, из недавно прибывших младших лейтенантов. Хотел что-то сказать, но промолчал. Для взводного эта бомбежка была тоже первой. До него доходили слухи, что немецкая авиация практически хозяйничает в небе. Он считал эти слухи преувеличением – судя по газетным сообщениям, отважно воюют и бьют врага наши ястребки. Но ни один из них в небе не появился, а шестерка одномоторных «юнкерсов» загнала в укрытия целый полк. Сорок человек похоронили, а сколько увезли раненых! Бои еще не начались, и уже такие потери.Ждали немецкого наступления. Про харьковский разгром помалкивали. Везде дела шли плохо. Немцы напирали, в воздухе появлялись только их самолеты. Из санчасти вернулся Роньшин, старательно прихрамывал, даже просился у взводного перевести его в ездовые, но тот отказал. Семен Пекарев раздраженно заметил:
– Ты радуйся, что не в полковую артиллерию попал. Те на переднем крае стоят вместе с пехотой, а мы худо-бедно на километр-два позади. Какого рожна тебе еще надо?
Ранним утром полк подняли по тревоге. Было еще темно. На юго-западе быстро и коротко вспыхивали зарницы, явственно доносился гул канонады.
– Кажись, началось, – нервно потирал руки Пекарев. – Слушай, Михаил, если тебя ранят, Саньку Чистякова к прицелу можно ставить?
– Можно. Он подучился, думаю, потянет. Глаз у него острый.
– Слышал, Чистяков?
– Так точно. Только зачем так сразу? Почему Михаила ранить должны?
– Потому что война! – крикнул обычно сдержанный старший сержант. – Никто не застрахован. Может, я к прицелу встану, а может, тебе придется.
– Слушаюсь.
Никто на батарее, а может, и в полку не знал, что именно в этот день, 28 июня 1942 года, началось мощное немецкое наступление. Главный удар наносился восточнее Курска в направлении Воронежа. В дальнейшем планировалось продолжить наступление на юг вдоль Дона, и уже маячило в штабных документах слово «Сталинград».
Дивизия, а вместе с ней артиллерийский полк приняли бой на следующее утро. Огонь вели с закрытых позиций, получая данные от командиров взводов управления, наблюдателей. Они находились вместе со своими разведчиками и телефонистами на переднем крае и передавали оттуда координаты целей.
– Прицел сорок пять, угол такой-то, – слышал Чистяков обрывки команд. – Фугасным, огонь!
Соседнее орудие вело пристрелку фугасными снарядами, которые поднимали при разрыве высокий столб дыма. После четырех-пяти пристрелочных выстрелов открыла огонь вся батарея. По цифре «сорок пять» Чистяков понял, что до цели около двух с половиной километров.
Расчет действовал слаженно. Даже Антон Роньшин забыл про свою больную ногу и покрикивал на Саню, который быстрыми движениями ключа поворачивал взрыватель на фугасное действие.
– Живее, живее, – нервно подмигивал он, подавая Чистякову тяжелый снаряд. – Не иначе, как по танкам и броневикам лупим.
Затем последовала команда ставить взрыватели на осколочное действие. Чистяков понял, что бьют по вражеской пехоте и легким полевым пушкам. Орудие сделало выстрелов семьдесят, увеличивая дальность прицела. Неужели гоним фрицев!
Объявили отбой. Выкидывали из капонира стреляные гильзы, выгружали из повозок ящики со снарядами. К Пекареву подошел комбат Ламков, с биноклем на груди, весь запыленный, с планшетом и пистолетной кобурой на поясе.
– Как там дела впереди? – спросил старший сержант.
– Пока позиции держим.
– Танки наступали?
– Скорее разведка.
– Подбили кого?
– Подбили, подбили, – уже с ноткой раздражения ответил комбат. – Смотри за воздухом, Семен. Чую, налетят твари, а орудия – без маскировки.
– Сейчас наведем порядок.
Срочно принялись обновлять маскировку. Сети были старые, расползались, набрасывали сверху охапки травы, срубленные молодые деревья и ветки. Часть орудий, в основном «трехдюймовки», куда-то перебросили. Стрельба приближалась. Приказали выделить по четыре человека от батареи и занять позиции впереди на случай прорыва вражеских мотоциклистов.
Автоматы в полку имелись только у разведчиков, и дозор был вооружен карабинами. Правда, в обозе скопилось достаточно противотанковых гранат. Выдавали штуки по три-четыре на человека. Уходящие навстречу выстрелам и пулеметным очередям артиллеристы не слишком рассчитывали на свое слабое вооружение. Оглядываясь, кричали:
– Если что, поддержите огнем, братцы!
– Поддержим, – отвечали им.
Сводный взвод проводил помощник комиссара полка по комсомолу, высокий, спортивно сложенный политрук. Думали, что он останется со взводом боевого охранения, где командиров, кроме сержантов, не было. Но политрук (три кубика на петлицах – старший лейтенант) вскоре вернулся. Шел торопливо, словно его дожидались важные дела. За плечом висел автомат, на поясе – кобура с пистолетом, фуражка была надвинута на лоб.
– Зассал политрук, – сплюнул Пекарев. – Хоть бы автомат ребятам оставил.
– Глянь, как торопится! Во хмырь.
Метрах в трехстах впереди поднималась пыль. Там торопливо окапывался взвод охранения.
– Много они навоюют, – сказал Лыгин. – Хоть бы один пулемет на всех. А гранаты полтора килограмма весят, ими только рыбу глушить.
Чистяков, несмотря на свой невеликий опыт, тоже знал, что сильные противотанковые гранаты РПГ-41 эффективны лишь в засадах, в населенных пунктах, среди домов. Но только не в степи с редкими перелесками и островками кустарника.
Дуру, весом полтора килограмма (их прозвали «ворошиловские килограммы»), дальше, чем на десять метров, из окопа не бросишь. Вставать в полный рост нельзя, пулеметы срежут. А пропускать, как учили, танк через себя и швырять гранату под задние гусеницы или на трансмиссию вряд ли у кого хватит выдержки.
Остаток дня прошел почти спокойно. Дважды налетали парами «мессершмитты», сбросили несколько бомб и прострочили позиции из пушек и пулеметов. Кого-то убили, несколько человек ранили, но большинство воспринимали потери равнодушно.
Люди были напряжены. Впереди стояла недобрая тишина, зато на юго-востоке гремело и ухало. Что это значит, понимали все. Немцы, совершив обход, продвигались вперед. Уже в сумерках заметили группы людей, спешно шагавших мимо.
– Драпают, – сказал Лыгин.
– Жизни свои спасают, – поправил его Роньшин. – Если бы оборону организовали как следует, то и люди не бежали бы.
Некоторые с ним согласились. На всякий случай выставили караулы вокруг позиций полка, в котором осталось два неполных гаубичных дивизиона. Ждали наступления рассвета.Батарея снова вела беглый огонь. Командир взвода управления, который обычно находился на переднем крае и корректировал огонь, получил тяжелое ранение. Теперь ведением огня командовал лично комбат Ламков. В таких ситуациях быстро проявляется человеческая натура.
Ламков мог послать одного из командиров огневых взводов, но оба младших лейтенанта были еще неопытные, и капитан отправился на передний край сам и передавал оттуда координаты вражеских целей. Затем связь прервалась. Куда стрелять – непонятно. Послали на линию одного, второго связиста, оба не вернулись.
На соседней батарее тоже ничего толком не знали. Но и без того угадывалось, что немцы пробили брешь в обороне. Первыми снялись тыловые подразделения. Десятки повозок торопились убраться подальше. Затем появились группы красноармейцев. Они бодро шагали мимо, бросив шинельные скатки, противогазы и остальное, что казалось им лишним. Правда, большинство шли с винтовками, другого оружия Чистяков не заметил.
Пара «мессершмиттов» пронеслась над людьми. Бомбы они уже израсходовали, но пулеметные и пушечные трассы настигали бегущих. Боезапас «мессера» – тысяча патронов на пулемет и сотни две-три снарядов на каждую авиапушку.
Люди падали один за другим, метались, пытаясь спрятаться в островках кустарника и среди редких деревьев. Попутно оба самолета прошлись над батареей и обстреляли орудия.
Вернулся на лошади комбат Ламков, вместе с ним прибежали двое наблюдателей и телефонист. Командир полка приказал готовиться открыть огонь прямой наводкой. Ездовые сбрасывали ящики со снарядами и очень торопились.
