Лев Никулин - Золотая звезда
Обзор книги Лев Никулин - Золотая звезда
Лев Никулин
Золотая звезда
Повесть
Глава I
Посмертное письмо
Окно было открыто настежь, и в белой раме окна сиял, пронизанный солнцем и светом летний пейзаж Замоскворечья – розовые громады домов, золотые потускневшие главы церквей, нежно-зелёная листва московских двориков.
Так было мирно и тихо за окном, что Андрей Андреевич сам удивлялся своему волнению и неожиданному задору:
– Уж очень беззаботно живёте вы, молодёжь: чего только я не видал в ваши годы – война, украинское подполье при немцах, голод, тиф... Нелёгкая была моя жизнь в твои годы! Странная какая-то наша молодёжь; придёт тяжёлое время, – как она ещё себя покажет?
Последняя фраза относилась к молодому человеку в трусиках.
Молодой человек сосредоточенно брился, казалось, целиком был поглощён этим нехитрым делом. Рядом, на спинке стула, висели тщательно выутюженные брюки. Голубая, изумрудного отлива майка лежала на столе.
...Как живо помнил Андрей Андреевич Хлебников этот разговор, и сына в сетке, стягивающей приглаженные волосы, и комнату, наполненную солнцем и глухим шумом воскресного полдня!...
Всё было вокруг, как тогда, в летний день, – и Москва за окном, и отдалённые звонки трамваев, и шелест шин по асфальту... И только не было Жени, единственного сына, и на столе лежал белый листок бумаги, в котором было сказано, что его больше нет и не будет.
Андрей Андреевич лёг на диван, потом встал и прошёл в маленькую комнату сына. Здесь ему стало так больно и грустно, что он снова заплакал и, вытирая платком слёзы, долго глядел на запылённые лыжи, высовывающиеся из-за книжного шкафа, на книжки на полке и простой чертёжный стол. Он открыл ящик стола, вынул конторскую папку, на которой в углу синим карандашом было написано «Е. Хлебников». Смущаясь немного, он развязал шнурки, увидел какие-то перечёркнутые записи, небрежно набросанный план какой-то улицы и двора, несколько записанных на полях номеров телефонов и пожелтевшее запечатанное письмо.
Андрей Андреевич машинально прочёл адрес на конверте и фамилию адресата: «С. К. Соснова». Он вспомнил, что видел это письмо в руках у сына в день его отъезда на фронт и что сын даже просил у него почтовую марку. Марок не оказалось, и, должно быть, в суете он так и не отправил это письмо.
Может быть, следовало всё же отправить его теперь, когда Жени нет на свете? Андрей Андреевич положил письмо в карман и вышел из дому.
Купив в газетном киоске марку, и наклеив её на конверт, он пошёл было к почтовому ящику у трамвайной остановки и вдруг подумал: сын писал письмо почти два года назад, где может быть теперь, через два года, эта С. К. Соснова, жившая на Остоженке? Может быть, следовало оставить письмо в папке или все-таки вскрыть, прочесть и оставить у себя как память... А может быть, проще всего узнать, в Москве ли эта женщина... И, не торопясь, Андрей Андреевич побрёл на Остоженку.
Он напрасно искал дом, который был указан на конверте, в переулке дома под этим номером не было – и вдруг Андрей Андреевич понял, что этого дома уже нет, что на его месте пустырь и на пустыре, вытянувшись во всю длину, как большая рыба, лежит аэростат воздушного заграждения.
Да, всё ясно. Адресата С. К. Соснову он не найдёт. Какие-то деревянные домишки виднелись позади серебристой рыбы.
Высокая девушка с приглаженными белокурыми волосами и немного надменным лицом шла прямо на Андрея Андреевича.
– Простите, – сказал он, – уж не здесь ли вы живёте? – и он указал на ветхие флигеля.
Девушка кивнула головой.
– Вот какой у меня вопрос: не знаете ли вы, куда переселились жильцы дома номер восемь? Самого дома, как я вижу, не существует.
– Кое-кто разместился во флигеле. А вам кто нужен?
– Не знали ли вы случайно гражданку по фамилии Соснова?
Девушка с изумлением посмотрела на Андрея Андреевича:
– Соснова? Это я.
– Я должен, – сильно волнуясь, начал Андрей Андреевич, – я обязан передать вам письмо Евгения Андреевича Хлебникова.
Странный отблеск мелькнул в глазах девушки – не то удивление, не то радость. Подавляя слёзы, Андрей Андреевич заговорил:
– Письмо запоздало. Я нашёл его случайно. Это письмо человека, которого уже нет на свете. Я отец погибшего Жени.
Девушка протянула руку за письмом. Рука, взявшая конверт, дрожала.
– Вы... Вы его отец? – она оглянулась. – Пойдёмте, пойдёмте ко мне... Или нет, там люди... Здесь, за углом, в садике, – скамья.
Они обошли дом и сели на скамью.
– Простите меня, я прочту.
Она вскрыла конверт. В письме не было даты. Вероятно, Женя торопился, когда писал.
Всего несколько строк:
«...сегодня уходит наш эшелон. Я хочу сказать, что очень люблю тебя, несмотря на частые наши ссоры. Если придётся свидеться, всё будет по-другому. Жалею, что никак не мог повидать тебя в эти три недели. До свиданья, родная.
Твой Е.»– Когда он это писал?
– Почти два года назад.
И она могла дурно подумать о Жене! Три недели он не приходил к ней и потом уехал. Это случилось после небольшой ссоры, и она решила, что Женя забыл её. Как неверно она судила о нём!
Андрей Андреевич понял, что переживала девушка. Он встал и простился. Она записала его адрес и телефон. «Да, его отцу, конечно, хуже чем мне», – думала Соня Соснова. Ей никуда не хотелось идти. И она вернулась в свою комнатку в мезонине флигеля.
Женя служил в парашютно-десантных войсках. Кто-то говорил ей, что он был ранен в начале войны. Это – всё, что Соня узнала о Хлебникове. Четырнадцать месяцев полного неведения, и вот теперь эта скорбная весть...
И то, что она узнала это сегодня, – тоже случайность. С ноября 1941 года, после эвакуации завода, она работала на Урале. Завод обосновался в Зауральске, и её отпустили в Москву на две недели. Надо же было, чтобы на четвёртый день пребывания в Москве она получила это посмертное письмо... Соня подошла к столу, достала из портфеля несколько любительских фотографий: она и Женя на водной станции; она. Женя и подруга Лёля на дачной веранде в Мамонтовке... Двоих, снятых на этой фотографии, уже нет...
Соня легла и скоро забылась в тяжёлом полусне. Проснулась она с чувством острого горя, и когда открыла глаза, за окном была ночь.
Вдруг она услышала странный стук, задребезжало стекло, точно кто-то бросил в окно камешек. Окно было затемнено бумажной шторой, стук был глухой и слабый. Соня погасила свет и подняла штору. За окном были белесоватые, прозрачные сумерки московской летней ночи. Она взглянула на часы: несколько минут первого.
Осторожно, чтобы не разбудить соседей, Соня вышла в коридор, сняла тяжёлый крюк с двери и спустилась по скрипучей лесенке во двор. Высоко в небе чернел червячок аэростата воздушного заграждения. У ворот стоял грузовик и вокруг, не торопясь, прохаживалась девушка – боец. Соня обошла флигель, но не увидела ни души. Поёжившись от охватившей её предутренней прохлады, Соня решила вернуться домой. Она поглядела в окно своей комнаты. Нет, ей показалось, никто не потревожил её сна... И вдруг на земле, под самым окном, Соня увидела небольшой осколок кирпича. Она сразу заметила его, потому что двор начисто вымели по случаю воскресенья. Она подняла осколок и невольно подумала, что уже давно вышла из возраста, когда ей таким романтическим способом давали о себе знать друзья – мальчики из 30-й школы, где она училась. Горько улыбнувшись этим мыслям, она вернулась домой.
Глава II
Прыжок в темноту
Как всегда перед вылетом, лётчики собрались у входа в столовую. Они были уже в комбинезонах, в шлемах, в меховых чулках, с картами в планшетах. Им было невыносимо жарко, и, глядя на обливающихся потом лётчиков, нельзя было предположить, что через час эта тяжёлая одежда придётся как нельзя кстати: ведь на высоте шести тысяч метров двадцатиградусный мороз.
Стволы сосен отливали медью, ночь обещала быть тихой, безветренной, безоблачной.
Девушки-зенитчицы, девушки из столовой, штабные машинистки собирались обычно у крыльца с колоннами. Это были некоторым образом символические проводы тех, кто улетал сегодня в ночь на боевую операцию. Никто не подчёркивал этих минут прощания, никто не говорил о том, что они, возможно, видят друг друга в последний раз. Молодые люди смеялись, разговаривали о самом обыкновенном и будничном, о концерте, который должен состояться завтра, в час дня, в клубе лётчиков.
Аэродром расположился на большой поляне, кайма леса охватывала эту поляну, и у леса под маскировочными сетями стояли четырёхмоторные, тяжёлые бомбардировщики, похожие на птиц, нахохлившихся в ожидании дождя.
Одни набирали горючее из цистерн, другие внезапно вздрагивали, сотрясая землю оглушительным грохотом четырёх моторов.
