Павел Вишнев - Орден
Обзор книги Павел Вишнев - Орден
Павел Вишнев
Орден
Рисунки H. Mooca
Гурька спустился в моторное отделение и заступил на вахту. Двигатели ровно гудели. Все было в полном порядке.
Вдруг ему показалось, что механизмы остановились, хотя в то же время он отчетливо видел, как они двигались, продолжая работать.
Два сильных взрыва ударили за кормой катера. Рвались глубинные бомбы. Катер поворачивал то в одну, то в другую сторону, сбавляя ход, а потом несся на максимальной скорости.
К моторам кубарем скатился мичман Прохоров.
— Немцы! — крикнул он. — Немецкая подводная лодка здесь. Наверное, стояла на позиции.
— Лодку видели?
— Капитан-лейтенант и вахтенный видели перископ.
— Может, потопили?
— Не знаю, Захаров. Вряд ли. Всего скорей, ушла или лежит и ждет, когда мы уберемся отсюда.
Сверху поступила команда остановить моторы и соблюдать тишину.
— Товарищ мичман, разрешите взглянуть?
Прохоров поколебался немного, потом ответил:
— Давай. Только тихо.
Гурька поднялся на палубу. У изготовленных к бою пушек и пулеметов стояли матросы. На бомбосбрасывателе лежали глубинные бомбы. Все застыли в напряженном ожидании. Шум от Гурькиных шагов заставил повернуться к нему. Один из матросов погрозил кулаком и сделал знак, чтобы он стоял на месте и не двигался: акустик слушает море. Где-то на глубине затаилась немецкая субмарина.
Гурька замер.
Все, кто в это время был наверху, зорко следили за морем, всматривались, не появится ли масляное пятно — верный признак повреждения лодки. Одно небольшое пятно было замечено, но у командира катера оно вызвало сомнение, точно ли это пятно образовалось маслом, вытекшим из немецкой субмарины. Здесь только что прошел большой караван транспортов, и после него подобных масляных пятен, наверное, осталось немало.
Все остальное произошло так же неожиданно, как и первая встреча с подводной лодкой.
Гурька продолжал нести вахту, когда прозвучал сигнал боевой тревоги. Катер снова начал часто менять ход. Наверху раздались выстрелы из орудий.
Как Гурька на этот раз оказался на палубе и стал подавать заряжающему снаряды, он плохо затем себе представлял.
…Немецкая подводная лодка была снова обнаружена в надводном положении недалеко от места, где караулил ее катер. Глубинной бомбой повредило ее корпус. Некоторое время немцы пытались спастись от гибели или сдачи в плен. Затопленным оказался только один отсек. Потом при попытке уйти на большую глубину корпус лодки сдал еще в нескольких местах. Фашисты подвсплыли, чтобы уменьшить давление воды на корпус лодки, и пытались уйти. Это им не удалось, и они вынуждены были дать последний бой в надводном положении.
Немцы первыми выстрелили. Потом началась дуэль, в немногие минуты и даже секунды которой решается исход боя. Убило матроса, подававшего снаряды. Гурька даже не замечал, что топчется в его крови: убрать погибшего артиллериста не было времени. Все внимание юнги было сосредоточено на одном — не задерживать снаряды. Получалось у него это не очень четко, и заряжающий рычал на Гурьку. Но того так захватила лихорадка боя, что он все пропускал мимо ушей. Слышал только грохот выстрелов, а в сознании жило единственное:
— Быстрей! Быстрей! Быстрей!
В этом походе на встречи с противником особенно везло. Караван привлекал его, и немцы буквально лезли со всех сторон. И сейчас появились катера врага.
Капитан-лейтенант Шустов решил идти на сближение.
Немцы шли в пеленговом строю, но теперь их линия начала прогибаться, постепенно образуя клин. Катер Шустова оказался в его створе. Константин Сергеевич знал, что «прорезание строя» превращает морское сражение в свалку, но преимущество всегда у того, кто прорезает строй.
«Что же, тем лучше! — подумал он. — Своим перекрестным огнем они наделают больше вреда себе».
Он держал курс в самый угол клина.
— За всех замученных родных и близких, по гитлеровским гадам огонь!
В грохоте выстрелов, в треске пулеметов и реве моторов почти совершенно терялся человеческий голос. Всюду разноцветные нити трасс, свист пуль. Дистанция до немцев сократилась до сотни метров. Справа виднелась корма немецкого катера, потопленного артиллеристами командира дивизиона.
Рулевой, прикусив губу, держал курс прямо на один из катеров неприятеля. Носовое орудие посылало в его борт один снаряд за другим. Огневые точки противника замолкли, надстройка на палубе была разрушена. Длинная очередь пуль досталась и нам. Сбавив ход, капитан-лейтенант стал искать катер командира дивизиона, потерянный в горячке боя. Перестрелка шла в нескольких местах. В одном направлении — море трасс. Скорей туда!
— Право руля! Держать на трассы!
Рулевой как-то неестественно висел на компасе и медленно вращал штурвал. По его подбородку стекала струйка крови. Кое-как оттащили матроса от руля. За штурвал встал сам командир группы. Шустов, чтобы отогнать немцев, упрямо двигался на них. Снаряды носового орудия с ближней дистанции сначала разбили автоматическую пушку, а затем снесли рубку на следующем катере противника.
Казалось, все слилось кругом в сплошное море огня. Немецкий катер рос прямо на глазах. Шустов отчетливо видел пробоины в его борту и распростертые на палубе тела. С силой еще раз рявкнуло носовое орудие, сверкнули вспышки разрыва, рвануло воздух, и от немецкого катера полетели щепки.
Погиб пулеметчик. Шустов бросился к пулемету и сквозь прицел увидел форштевень другого катера, хищно вспарывавший море, которое пенилось белыми усами. Он нажал гашетку и дал длинную очередь. Шустову что-то кричали, но он ничего не слышал. Тогда матрос поднял руку с отделенными двумя пальцами и показал вперед. Командир катера по движению губ матроса понял: «Новые».
— Отлично!
Он решил принять бой на контркурсах. Вот, наконец-то, катер командира дивизиона. Он поможет. Один снаряд немцев попал в рубку. И в это время из нее выскочил радист с радостной вестью: на помощь идут эсминцы. Прямо по носу встали новые всплески.
Мотористы не спускали глаз с машинного телеграфа. Увеличивая число оборотов мотора, они до упора подняли «ручку газа», выжимая все возможные и, казалось, невозможные «лошадиные силы». Моторы ревели, и катер как будто летел над водой. Снарядом пробило палубу, и он разорвался в подводной части машинного отсека. Хлынула вода. Гурька и другие мотористы бросились заделывать пробоину пробковыми матами. Воду откачивали кто чем мог. Казалось, еще минута-другая, и наступит конец. Осколки снаряда перебили машинный телеграф. Решили маневрировать по звонкам. Два длинных — «средний вперед», один — «полный», три длинных — «стоп».
Кто-то крикнул:
— Пожар на корме!
«На корме!? — похолодел Гурька. — Там глубинные бомбы. Если они начнут рваться, то все полетит к черту!»
Деревянный настил кормы покрылся трепещущими языками пламени. Они подкрадывались к бомбосбрасывателям, лизали раскаленный металл. В густом дыму Гурька едва нащупал рычаг бомбосбрасывателя. Потянул, но огонь уже успел сделать свое дело — рычаг не действовал, может, его заклинило осколком? Сбросить бомбы за борт, не дать соприкоснуться с ними огню — единственное спасение корабля и всего экипажа.
Гурька откинул заднюю решетку бомбосбрасывателя и вытолкнул рукой первую бомбу, затем вторую, третью… Стараясь не дышать, он снова шагнул в огонь. Совсем рядом, у борта, плескались волны. Сделай два-три шага, прыгни за борт, и не будет удушья, обжигающего тело пламени. Ты спасешься, но погибнут другие. Второй бомбосбрасыватель действовал исправно. Задыхаясь в горячем дыму, он все нажимал и нажимал на рычаг, пока и вторая серия не оказалась за бортом. Все это он делал, ничего не замечая вокруг, не чувствуя боли ожогов. Внимание было поглощено бомбами, которые могли взорваться в любую секунду. Он слышал какие-то голоса, но не придавал им значения и продолжал выкатывать одну бомбу за другой. Вот и последняя. А дальше ничего не стало для Гурьки: ни выстрелов, ни моря. Он потерял сознание.
…В себя Гурька приходил постепенно. Глаза его смотрели, но сознание еще не вернулось. Он даже не отдавал себе отчета, что видит потолок. Где-то внутри его, в голове что-то медленно проворачивалось, словно в машине после команды «Провернуть моторы!» И вот провернулось, он осознал, что лежит в палате, а вокруг него много коек и какие-то неразборчивые слова. Кто-то бредил.
Ясность звуков пришла позднее. Тогда он услышал стоны, тяжелый кашель. Сколько лежал так, не знает. Хотел подняться и не мог. Сознание опять покинуло его. Когда он очнулся, увидел над собой склонившуюся девушку в белом. Она смотрела на него улыбающимися глазами. Почувствовав, что сейчас снова упадет в пропасть, Гурька закрыл глаза и, чтобы миновать страшного падения, внутренне притих и затаился. Боли не было. Был страх перед невидимой, но несомненно существующей рядом пропастью.
