Роман - Сорокин Владимир Георгиевич
– Я очень прошу вас.
– Ни-ку-да, ни-ку-да, – упрямо повторил фельдшер, раскачиваясь в такт, – а Антону Петровичу передайте, что я им разочарован. Бросить банк и сбежать… за это в старые времена на дуэль вызывали… или в крайнем случае подсвечником…
– Мы все вас просим, Андрей Викторович, очень просим…
– Ни-за-что! Ни-за-что! А этим всем передайте: коль через минуту они не вернутся, я всё бросаю и удаляюсь в свою избушку. И Красновскому принципиально не заплачу.
Отец Агафон молчал, с тихим беспокойством поглядывая на Клюгина.
– Андрей Викторович… – опять начал Роман, но Клюгин отрицательно покачал пальцем. Помедлив немного, Роман открыл дверь и вошёл, держа топор за правой ногой.
Сидящие за столом посмотрели на него.
– Там что, очередная клоунада? – спросил Клюгин. – Так ведь поздно, да и устали мы… в чём это у вас брюки? Это что, краска или кровь?
– Это кровь, – спокойно ответил Роман, приближаясь.
– Как это? – равнодушно спросил Клюгин, разглядывая бледное лицо Романа. – Вы что, пьяны?
Роман остановился у стола, взмахнул топором и ударил Клюгина. Удар оказался неточным – разрубив щёку, топор вонзился в спинку стула.
– А? – удивлённо выдохнул Клюгин и взмахнул длинными руками, словно загораживаясь от уже свершившегося удара.
Роман рывком выдернул лезвие из спинки, одновременно с этим Клюгин, зажав рукой рану, рванулся влево, опрокидывая стул, а отец Агафон закричал несильным тонким голосом:
– Ромушка! Ро-о-омушка-а-а-а!!
Неожиданно быстро и проворно выпрыгнув из стула, Клюгин схватил левой рукой стоящий рядом стул и загородился им в тот самый момент, когда Роман наносил второй удар. Топор с треском рассёк ножку стула. Клюгин схватил стул обеими руками и, пятясь к окну, закричал:
– Возьмите… возьмите его! Возьмите!
– Ро-о-омушка-а-а-а! Ромушка-а!!! – кричал отец Агафон.
Роман схватил за ножку направленный в него стул, дёрнул влево и ударил топором наугад.
Лезвие поранило Клюгину плечо, и, яростно вскрикнув, он изо всех сил надавил стулом на Романа, стараясь прижать его к книжному шкафу.
Ножка стула упёрлась Роману в грудь, Клюгин, быстро и угловато перебирая ногами, протиснулся между столом и упавшим стулом, стремясь выбраться к двери.
– Рома-а-а-а! Ромушка-а-а-а!! Христа ра-а-ади! Христа ра-а-ади!!! – вопил Фёдор Христофорович, приподнявшись и тряся руками возле лица.
Клюгин, прижавшись задом к столу, толкнул Романа стулом и, бросив стул, метнулся к двери, но, зацепившись ногой за ножку стола, стал размашисто падать на бегу.
Роман, отшвырнув стул, бросился за ним.
Окончательно упав возле самой двери, но всё же успев вцепиться побелевшей от напряжения рукой в дверную ручку, Клюгин потянул за неё и отчаянным движением дёрнулся всем распластавшимся телом к проёму.
Но Роман уже настиг его и ударил топором в спину, прорубив старый чёрный фрак. Фельдшер задёргался, подтягиваясь на руках к порогу, большая плешивая голова его затряслась, и вместе с ней затряслась отрубленная, висящая у подбородка щека.
– Возьмите! – отчаянно всхрипел Клюгин, но Роман ударил его по голове раз, другой и третий, начисто размозжив фельдшеру затылок. Вцепившиеся в дверную ручку пальцы разжались, и умирающий повалился на пол.
Роман повернулся к столу.
Отец Агафон лежал на полу в глубоком обмороке.
Роман подошёл, оттолкнул ногой стул и, опустившись для удобства на колено, с размаху вогнал топор в седовласую голову батюшки. Отец Агафон не пошевелился.
Поднявшись с колена и вытащив топор из развороченной головы, Роман шагнул к двери и замер: на пороге возле трупа Клюгина стояла Аксинья. Она была в длинной ночной рубашке и держала в руке зажжённую свечу. Другой рукой она зажимала себе рот, издавая при этом еле слышные звуки, напоминающие быстрое икание.
С окровавленным топором в руке Роман двинулся к ней.
Пламя её свечи дрогнуло, и она стала пятиться от Романа в коридор, качая головой и издавая всё те же звуки.
Роман стал поднимать топор.
– Не-е-е-ет! – хрипло прокричала зажатым рукою ртом Аксинья, отступая назад. Рука, держащая свечу, тряслась, пламя дрожало.
Роман сделал два быстрых шага.
– Не-е-ет! – снова прохрипела в руку Аксинья, глядя на него округлившимися глазами.
Топор рассёк ей лицо, лезвие вошло глубоко, выбив правый глаз из века.
Голова Аксиньи откинулась, и кухарка рухнула навзничь прямо, не сгибаясь, как стояла, со свечой в руке.
Роман склонился над ней.
Пальцы рук её мелко дрожали, кровь медленно заливала изуродованное лицо.
Свеча, упавшая на пол, продолжала гореть. Роман наступил на неё, и фитиль затрещал у него под подошвой. Дверь бильярдной открылась.
На пороге стояла Татьяна.
– Ты должна быть всегда со мной, – сказал Роман, подходя к ней. – Тогда всё будет хорошо.
– Я звонила, – проговорила она, показывая колокольчик, – стояла и звонила.
– Ты должна быть рядом.
– Хорошо. Я буду рядом. Всегда.
– И звони, звони обязательно.
– Я буду звонить.
Наверху послышался скрип ступеней, и сонный голос тётушки спросил:
– Что там происходит?
– Это мы, тётушка, – ответил Роман.
– Как… вы не у себя?
– Нет, нет. Спускайтесь, мы вам всё расскажем.
Роман пошёл по коридору к лестнице, сделав знак Татьяне, чтобы она следовала за ним.
Подойдя к лестнице, он встал в тёмном углу, убрав топор за спину.
– Боже мой, а мне приснилось что-то страшное, какие-то пытки, казни… – Тётушка спускалась по ступеням, держась за перило. Она была в голубом халате, лицо её было сонным.
Подойдя к лестнице и глядя на спускающуюся тётушку, Татьяна затрясла колокольчиком.
– Танечка! И ты здесь? – радостно удивилась тётушка. – А я, как старая барыня, улеглась спать и тут же заснула… Что же вы делаете?
Она спустилась и заметила подходящего к ней Романа.
– Мы шутим, тётушка, – ответил Роман и, приблизясь, быстро ударил её топором.
Удар пришёлся в верхнюю часть головы и сразу сбил тётушку с ног. Упав на пол, она слабо застонала и обняла руками голову.
– Рома… Рома… – стонала она. Роман опустился на правое колено и стал бить её топором по обнажившейся шее до тех пор, пока не отсёк голову.
Татьяна трясла деревянным колокольчиком.
Кровь хлынула из шеи трупа, заливая пол. Голова лежала рядом, и одна из рук вцепилась ей в волосы. Роман вытер топор полой тётушкиного халата и пошёл по коридору. Татьяна двинулась за ним. Подойдя к двери комнаты Аксиньи, он осторожно открыл её и вошёл. Оставшаяся за порогом Татьяна стала трясти колокольчиком.
В комнате было темно и раздавался равномерный храп.
Постояв немного и привыкнув к комнате, Роман разглядел Полю и Гашу, спящих на печке. Он осторожно приблизился к ним и, держа за собой руку с топором, потряс их за плечи.
– Что? Что? – забормотали сонные женщины, поднимая головы.
– Встаньте, пожалуйста, надо помочь, – сказал Роман.
Охая и бормоча, женщины заворочались на печке.
– Быстрей! Тётушке плохо! – громче сказал Роман.
Женщины стали слезать с печки по небольшой приставной лесенке. На них были длинные ночные рубашки. Роман отодвинулся, пропуская их к двери, и как только они оказались впереди него, быстро ударил их топором по затылкам.
Женщины замерли на месте и мгновение стояли как каменные. Затем оказавшаяся слева Поля стала беззвучно валиться на пол, а Гаша, схватившись за голову, медленно повернулась к Роману, недоумённо проговорив:
– Ой, мамоньки…
Роман ударил топором и сбил её с ног.
– Мамоньки… мамоньки… – повторяла Гаша и заворочалась в темноте.
Роман стал бить её наугад и бил до тех пор, пока она не перестала шевелиться.
Потом он дважды ударил по голове неподвижно лежащую ничком Полю. Всё это время Татьяна стояла за дверью и трясла колокольчиком. Перешагнув через трупы, Роман вышел к ней в коридор и притворил за собой дверь.
