Макс Гурин - Я-1
Когда я приехал к Кате, помимо двух уже знакомых мне людей, девушки Маши и Никиты Балашова, я обнаружил на её кухне огромное количество весьма колоритных персонажей обоих полов. Все уже были изрядно пьяны, и мне пришлось семимильными глотками их догонять, что, впрочем, вполне удалось.
Одной из тех колоритнейших особ и была катина подруга, которая впоследствие и оказалась А.
Ну, я как-то даже не знаю, что о ней рассказать. Я не могу сколько-нибудь сносно описать её облик или манеры. Просто она с самого начала показалась мне очень прикольной. Да, наверное, это самое правильное слово. По крайней мере, я всегда очень радовался, когда впоследствии обнаруживал её у Кати в гостях. Как-то от её присутствия становилось всегда ещё более весело, хотя «заумные» разговоры, которые мы так любили вести с Катей, с её приходом прекращались мгновенно, но почему-то это тоже очень радовало.
На самом деле, ни я, ни она, не допускали и мысли, что между нами что-то возможно в течение почти шести лет с момента первой встречи, но, по-моему, она тоже всегда относилась ко мне с симпатией.
То, что мне особенно запомнилось в ней в тот день — это её мимические комментарии к её же телефонному разговору с мамой. В её ухмылках и милых гримасках, которые она строила в процессе беседы и почти клоунской жестикуляции — наблюдалась такая жизненная энергия и непосредственность, каковую до этого я встречал только в одной девушке: нашей «другооркестровской» виолончелистке Ире Добридень. Бывают такие девушки, изначально свободные от всякой левой хуйни. Бывают. Истиный крест!
Но я только двух знаю: Добридня и А. Кстати сказать, я всегда как-то полуосознанно проводил между ними параллель, хотя и с Добридней мы тоже никогда не допускали мысли о том, что между нами что-то возможно, хотя один раз это всё-таки случилось. Впрочем, я почти ничего не помню, поскольку к тому времени сел на героин, и у неё тоже был какой-то духовный кризис.
Ещё в тот вечер меня очень забавляло, что А вот-вот собиралась выйти замуж за одноклассника, что было вполне естественно для её тогдашних девятнадцати лет.
Но пиком всей вечеринки безусловно явился бенефис Никиты, о чём уместно рассказать поподробней, ибо к А это тоже имеет некоторое отношение.
Началось всё с того, что нажравшийся Никитушка, как его называла в то время Катя, по своему обыкновению вошёл в пафос. Действительно прямо-таки как в штопор. Он встал со стула, поднял в воздух стопарик и начал тронную речь: «Однажды я лежал в реанимации. Обожрался „Паркопана“. Смертельная доза 10 — я съел 20 — меня откачали». И так далее. Я чуть под стол не упал, но внешне даже не улыбнулся. А потом и вовсе началась пьяная вакханалия.
Мы стали играть в карты на раздевание, вследствие чего Никита довольно быстро остался в довольно грязной футболке и довольно голубых кальсонах. Но это нам быстро наскучило, и полуодетые люди расползлись по комнатам. Мы же с Катей остались на кухне. Как собеседники мы понравились друг другу с первого взгляда и, как только подвернулся случай, с удовольствием принялись пиздеть за жизнь, попивая водочку и закуривая одну за другой.
Но открыть друг другу всю глубину пиздеца наших трепетных юных душ нам в тот вечер не удалось, потому что уже минут через пять на кухню тихо вошёл босой Никита в кальсонах и в майке. Он двигался чуть ли не на цыпочках, как бы стараясь не мешать нашему разговору и всем своим видом как будто говоря, сидите-сидите, я на секундочку. Типа, интеллигентный сосед по коммунальной квартире.
Он тихо подошёл к буфету, выдвинул ящик со столовыми приборами, вязл длинный и безнадёжно тупой кухонный нож и так же тихо вышел в коридор. Уже через секунду хлопнула дверь на лестницу…
Мы с Катей, как принято говорить, недоумённо переглянулись… В этот момент я как обычно успел подумать только своё коронное «эко, блядь!» и неожиданно для себя самого резко встал, вскочил в поношенные ботинки и выбежал вслед за ним.
Вообще, как показывает дальнейшая жизненная практика, на все экстремальные ситуации я не способен реагировать чем-то более эмоциональным, чем довольно ленивым восклицанием «эко, блядь!» и, как ни странно, немедленным действием. Я вскакиваю, мгновенно принимаю решения, что-то делаю, куда-то бегу, что-то пламенно говорю, но думаю всегда только одно: «Ёб твою мать! Ну на хуй мне опять этот маразм! Кругом идиоты! Как же они заебали со своей хуйнёй!»
На улице было уже темно и достаточно холодно, от силы 5–6 градусов пресловутого Цельсия в плюсе.
Между силуэтами деревьев я увидел пульсирующее светлое пятно. То был убегающий в ночь Никита. Я знал, что через несколько секунд он упрётся в решётку и бросился за ним. Действительно, уже пару мгновений спустя я смог рассмотреть его лучше. Этот осёл, решивший, вскрыть себе вены тупым кухонным ножом, с завидной для самоубийцы аккуратностью перелезал через ограду, стараясь не повредить себе яйца торчащими железными прутьями. Вполне логично! Ведь он же собрался резать себе именно вены!
Я почти догнал его, когда он уже спустился на землю и увидел меня. «Не подходи, сука! Зарежу!» — заорал он благим матом и побежал дальше. Я перемахнул через забор с гораздо меньшей осторожностью, но бог миловал — мои яйца так же остались целы. Однако Никита уже выбежал на освещённую улицу.
Немногочисленные прохожие в ужасе шарахались в сторону. Их нетрудно было понять. Несётся впотьмах этакое уёбище с безумными глазами, в кальсонах, босое, с ножом — и всё это безобразие происходит в октябре месяце!
Внезапно я понял две вещи: что я его всё же не догоню, и что с ним ничего не случится. И я вернулся.
У подъезда я нашёл Катю в слезах и в пальто, накинутом на плечи. Я немного поутешал её, и мы вернулись в квартиру.
Через некоторое время вернулся и Никита. Один из катиных гостей, двадцатилетний кавказский мужчина по имени Саня, от всей души хотел дать ему пизды, но Катя упросила его этого не делать.
Справедливости ради надо заметить, что у Никиты действительно появилось несколько неглубоких порезов, но только… с другой стороны руки.
Буквально в этом году я узнал, что, собственно, послужило причиной его эмоциональной вспышки. Оказывается, когда мы с Катей уединились на кухне, Никита уединился в соседней комнате с А. Там пьяная А в общих чертах пожаловалась ему на жизнь. Никита, считая себя (не понимаю до сих пор в связи с чем) героем-любовником, решил её как следует успокоить и для начала попытался её облапать. Тут моя решительная А и сунула ему кулаком в табло и сказала, что на его похороны никто не придёт. Может это в деталях было и не совсем так, но фраза «на твои похороны никто не придёт», равно как и взаимный мордобой, имели место в действительности. И это так расстроило незадачливого героя-любовника, что он решил немедленно свести счёты с жизнью. (Опять же не понимаю, что ему помешало. Впрочем, слава богу, конечно.)
В конце вечера та же А утешала по-прежнему рыдающую Катю и приговаривала: «Всё хуйня! Мы — мускулистые суки! Нам всё по барабану!»
Такова была моя первая встреча с А. И такова была тогда она сама.
После этого вечера у нас с Катей начался двухнедельный роман, как я теперь понимаю, исключительно платонического характера. Очень скоро мы друг другу надоели и на месяц перестали общаться, а потом когда Слава Гаврилов на некоторое время стал её бойфрендом, мы помирились и стали просто друзьями, но зато не разлей вода.
20
В академии наук
заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь.
Отчего ж он заседает?
Оттого что жопа есть.
21
В шестом классе школы мы с моим одноклассником Алёшей Сапожниковым увлекались двумя вещами. Во-первых, мы запускали ракеты, используя серу от спичек, каковая, как известно, вовсе не сера в смысле неорганической химии; три-четыре вида нитроцеллюзных клеёв, самым лучшим из которых был «AGO» (по-моему, это был литовский клей, изготовляемый на предприятии «Литбытхим» (Литовская бытовая химия — прямо-таки «мордовский шалаш»), на базе отдыха которого мы впоследствии отдыхали с мамой в 1987-м году), и жестяные баночки из под валидола. Когда не находился «Валидол» (а если находился, то всё его целебное содержимое немедленно безо всякого зазрения совести высыпалось в мусорное ведро), мы использовали тюбики из под зубной пасты. Но это только то, что касается двигателя. Немало мы заботились и о корпусах своих ракет. В какой-то очередной библии юных техников мы с Сапожниковым вычитали точные параметры идеального соотношения диаметра и длины — прямо, блядь, не побоюсь этого словосочетания, «золотое сечение». И дело пошло.
