Сергей Макуров - Плохой парень (Король "экстази")
Эффект новизны "Адама" давно исчез, волшебство и магия первого закидывания[74] таблеткой растворилось в воздухе, опустив меня в густой туман и беспросветную мглу депрессии. Днем туман рассеивается, несколько часов прекрасной погоды в голове, к вечеру бушует шторм истерики из громких рыданий, криков и воплей. Кажется я на терпящем крушение корабле в открытом, волнующемся море. Буря роняет мое кукольное, беспомощное тело по палубе судна, бросает от одного борта к другому. Ноги дрожат, ползу на четвереньках скользким полом комнаты, стены которой покрыты трупными пятнами синюшно-фиолетового цвета. Вою плачем, слезы, сопли крови вперемежку с белыми, пенистыми слюнями стекают по подбородку, пот льет градом. Ноги немеют, я плюхаюсь на диван. Мышцы непроизвольно сокращаются, они напряжены до предела, сознание покидает тело. Веки опускаются, я захлебываюсь глубиной сна. Сновидения иллюзии возможной скорой реальности. Меня уничтожают, стирают ластиком с бизнеса, убивают менты, партнеры по бизнесу, раковая опухоль головного мозга.
Разбуженный ночным кошмаром, вдавливаюсь в самый глухой угол квартиры. Здесь, утративший границы своего я, просматриваю флэшбэки[75], по несколько часов гипнотизируя трудноразличимую, черную точку на потолке. Прокрутив кинопленку прошлых приходов пробников "Е", выключаю кинопроектор, затихаю, сидя на полу, прижав коленки к подбородку, окутанный вечерними сумерками.
Трек, Tomoyasu Hotei & Ray Cooper — A Drug Score, Part 2 (Adrenochrome, The Devil's Dance), исполняет страх и ненависть Антона Кнутикова.
09
Беллоруский вокзал подхватывает нас опаздывающих, броуновским движением пассажиров на центральной площади вокзала, выносит на железнодорожный перрон. Таксист помогает дотащить бездыханный организм Гаврюши до поезда и забросить в вагон. Дермонтиновые места в купе я выкупил полностью. Нам не по пути со случайными попутчиками лезущими пьяными разговорами о российской политике, международном мироустройстве, либо вечными житейскими проблемами с тещей и женой, ломающейся машиной иномаркой восьмилеткой. Поездное радио с треском бряцает группой "Pepsi": парни, музыка, наркотики. Диско снова входит в моду. Танцевальную площадку заполняют высокие, стройные юноши в оранжевых, салатных, желтых водолазках, свитерах, рубашках, клешеными джинсами подметая пол. Длинногие блондинки с макияжем перламутровой, розовой, красной помады и перламутровых ярко-голубых теней, избыточной бижутерий притягивают парней. Джинсовые макси-юбки, сарафаны, шорты с футболками крикливых расцветок, начинают отточенные простые движения. Неспешно, как будто, кому-то, показывая технику танца. Танцевальный темп ускоряется, сложные элементы движений набирают обороты. Пары синхронно танцуют. Улыбки, смех, визги, сверкающий свет, громкие пульсирующие ритмы, диско возвращается.
Тётя мне сказала — ты идёшь на дно!
А в голове звучит одно:
ПАРНИ, МУЗЫКА, НАРКОТИКИ, ВАУ, ВАУ!
ПАРНИ, МУЗЫКА, НАРКОТИКИ, ВАУ, ВАУ!
Мы танцуем как сумасшедшие ночь напролет, не под диско, не актуально, мы отплясываем под музыку безумия и угара, рейв. Музыка без слов, только ритм, странные звуки, не учит жизни и не трогает душу, она помогает отдохнуть, вынырнуть так, сказать из повседневного болота сегодняшней нашей действительности. Безудержное веселье на фоне развала страны, нищеты и хаоса, но по-другому не получается, крайность мы выбиваем крайностью, как клин клином. Иначе сдохнешь от обыкновенной житейской серости вокруг. Мы легкие и беззаботные, современные трубадуры, странствующие улицами городов несущие новое художественное явление, движение, где все перемешано со всем. Мы, man, разноцветные эстеты, со своим чувственными способами познания окружающего мира, который в начале 90-х кричал одно: теперь здесь можно все. Цунами абсолютной свободы пронеслось по стране, оставило рельеф из кучи возможностей обустройства личного житейского пространств доселе невиданных населению. Каждый житель выбирал способ строительства другой жизни исходя из собственного понимания непонятного процесса возведения индивидуального житейского счастья в условиях сменившихся моральных, экономических строительных материалов в новейшей истории. Одни граждане воровали у обессилившего государства или "лоховатых" сограждан, вторые спешно уезжали из развалившейся страны в поисках лучшей доли, третьи ради куска хлеба, прокорма семьи переквалифицировались в первых, четвертые умирали не найдя применения в реалиях тех дней. Были еще пятые, не желавшие уезжать, воровать, убивать, а тем более умирать. Пятые кто искренне полагал, в нашей стране стоит быть, предпринимать, работать, творить. Пятые, кому 17–25 лет, для них и играл модный рейв. Разогретые спиртным, закинувшиеся "веществом" мы угарно колбасились[76] под дикий для окружающих музыкальный звук, это был наш долгожданный отрыв[77] на несколько ночных часов. Утром, выйдя из ночного клуба, мы разбредались по нишам заново строящегося общества, а вечером возвращались во временный дом, чтобы немного передохнуть, с рассветом уйти.
Поезд "Москва-Минск" трогается под детройское техно. Ох, уж этот черный парень, король минимального звучания, Джефф Миллз, микс: "Live Mix At Liquid Rooms" режет[78] из огромных стильных дизайнерских наушников на Гаврюшиных ушах. Я укладываю товарища на купейную полку-кровать. Ставлю в нишу для багажа между крышкой лежака, на котором устроился Гавр и полом вагона дорожную сумку "Адидас" с деньгами для покупки "экстази", подарками русских народных ремесел прибалтийским друзьям, парой нижнего белья, джинсами и свитером, средствами личной гигиены. Гаврюшин нехитрый скарб, двух литровая бутыль из-под "Кока-кола" с медицинским спиртом, две литровых бутылки минеральной воды, засовываю туда же в углубление под полкой, подальше от всевидящих глаз проводницы.
Полноватая в униформе проводница с маленьким курносым носом, проверяет пассажирские билеты. Женщина недовольно косится в сторону распластавшегося жабой на лежаке Гавра, извергающего перегар многодневного запоя и грохот странной для нее музыки.
— Алкоголь не пить. Милицию вызову, — грозит она.
— Слушаемся и повинуемся, мадам! — ехидничаю я.
Прокручиваю колесико регулирования громкости на CD плеере моего друга понижаю звук пугающей проводницу музыки.
Гаврюша спит, мирно посапывая греющими его душу картинками видениями. Иллюзорный мир сна веселит Гаврюшу, в его солнечных грезах нет нашей криминальной работы, отмороженных бандитов, продажных ментов, бытовой российской жизни. Гавр искренне по-детски улыбается. На яву радость Гаврюши давно большая редкость для нас. Хочется курить. Закрываю дверь купе чудо ключом, чтобы посторонний не вздумал пробраться внутрь. Прохожу обшарпанным вагонным коридором по истрепанной, выцветшей ковровой дорожке в прохладный тамбур. Тамбур утопает в табачном дыме ментоловых сигарет. Медленно вдыхаю воздух из табака с сыростью, на резком выдохе кашель рефлекторно вырывается из раздраженных сигаретным дымом легких. Приходит мысль, что я уже вполне накурился. На площадке тамбура две девушки, лет 20–25, с излишками дешевой косметики на симпатичных личиках, в вычурной, откровенной одежде, безвкусно подобранной. Они разговаривают, не обращая внимания на снующих туда-сюда по вагону пассажиров. По озабоченным выражениям лиц девиц, и увлеченному, бурному обсуждению, понятно как тема беседы важна для них. Поочереди, прижимая ярко выкрашенные помадой губы к уху собеседницы, голосисто вещают, стремятся перекричать металлический стук колес поезда. Моя одинокая персона не отвлекает дам от их тесного, горячего общения. Во всеуслышание последними словами, размахивая руками, они яростно ругают безликого человека именем Георгий, через фразу отсылая героя своего словесного базара к чертовой матери. Я не прикуриваю сигарету, гляжу через окно в осеннюю темноту, прилипшую к стеклу, отражающему внутренности железнодорожного тамбура, силуэты жестикулирующих девушек и мое лицо, выглядящее значительно старше возраста. Я словно ощущаю, как моя физиономия медленно расплавляется, словно кусок пластмассы под воздействием огня. Бесформенная масса стекает густой струей смеси жира и кожи, чувствую душок паленого мяса, он сплетается с дымом сигарет в тяжелый смрад. Отвратительный запах вызывает у меня приступ внезапной тошноты. Прислоняюсь лбом к прохладному стеклу вагонной двери. Закрываю глаза, делаю волевое и физическое усилие сдержать подташнивание, чтобы не вызвать рвоту. Упреки и нападки в повышенном тоне доносятся со стороны девушек в адрес Георгия. Яростные девичьи проклинания Джорджа отвлекает мой желудок от извержения содержимого через рот. Потихоньку прихожу в себя.
Из услышанного краем уха складывается картина производственного конфликта. Девчата, проститутки, едут в Гомель к родителям на праздники. Георгий, сутенер, кинувший работниц на обещанное вознаграждение, за какую-то халтуру в сауне. Дамы не стесняясь выражений, обкладывают сутенера смачными словечками с ног до головы.
