Чак Паланик - Уцелевший
Мое дыхание туманит выбитые в камне даты, что заключают в себе, как в скобках, короткую жизнь Тревора Холлиса. Эпитафия такая:
Для всех он был неудачником,
Но для меня он был всем.
Тревор Холлис, ну сделай хоть что-нибудь. Приди и взыщи возмездия.
Запрокинув голову, девушка улыбается мне снизу. На фоне бесконечно серого камня ее рыжие волосы полыхают огнем, и она говорит мне снизу:
— Ты принес цветы.
Я неловко перебираю руками, и цветы — георгины, фиалки, ромашки — осыпают ее разноцветным дождем.
Она ловит гортензию и говорит:
— Сюда никто еще не приходил после похорон.
Песнь Песней, глава седьмая, стих третий:
«Два сосца твои, как два козленка, двойни серны».
Ее тонкие губы — красные-красные. Рот — как прорезь на лице.
Она говорит:
— Ну, привет. Я Фертилити.
Она поднимает цветок высоко над головой и держит, как будто я могу до него дотянуться. И она говорит:
— Ну и откуда ты знаешь моего брата Тревора?
42
Ее звали Фертилити Холлис. Это ее полное имя, без шуток, и я очень хочу рассказать про нее моему психологу из социальной службы, с которой встречаюсь на следующий день.
Это — одна из немногих моих обязанностей. Я должен встречаться со своим психологом раз в неделю и беседовать с ней не меньше часа. Взамен мне дают ваучеры на оплату жилья. Плюс бесплатное материальное вспоможение в виде сыра, сухого молока, меда и масла. Бесплатное трудоустройство. И это — лишь некоторые из льгот, которые ты получаешь в рамках Федеральной программы поддержки уцелевших. Квартира — собачья конура, и сыр в придачу. Собачья работа и возможность иной раз стащить домой пару кусков телятины. На жизнь хватает, но едва сводишь концы с концами.
Берешь что дают. Выбирать не приходится. Скажем, льготной парковки тебе не предложат, но зато раз в неделю, на час, к тебе приезжает психолог. Каждый вторник она приезжает в дом, где я работаю, на своей скромной служебной машине, со своим профессиональным сочувствием, толстыми папками, где хранятся истории болезни ее подопечных, и журналом учета пробега автомобиля, всех этих миль между следующим и предыдущим «объектом наблюдения». На этой неделе нас у нее — двадцать четыре. На прошлой было двадцать шесть.
Каждый вторник она приезжает ко мне, чтобы слушать.
И я каждый раз спрашиваю у нее, сколько еще нас осталось. Уцелевших. По стране в целом.
Мы — на кухне. Она сбросила туфли. Хрустит кукурузными чипсами с дайкири. Ее большая брезентовая сумка, набитая папками с материалами о клиентах, стоит на столе между нами. Она достает из сумки планшет, быстро пролистывает еженедельные формы отчета о состоянии подопечных лиц, отбирает мою и кладет ее сверху. Проводит пальцем по столбику цифр и говорит:
— Сто пятьдесят семь. По стране в целом.
Она достает ручку и пишет сегодняшнее число в моей еженедельной регистрационной форме. Смотрит на часики у себя на руке, чтобы проставить время. Переворачивает планшет и пододвигает мне, чтобы я расписался внизу. В подтверждении, что она приезжала. Что мы разговаривали. Что я с ней делился своим сокровенным, а она принимала участие в моей судьбе. Она протягивает мне ручку. Мы распахнули друг другу сердца. Услышь меня, исцели меня, спаси меня, поверь мне. И если после того, как она уедет, я перережу себе горло, это будет не ее вина.
Пока я расписываюсь на бланке, она говорит:
— Ты знал эту женщину, что работала в большом желто-коричневом доме чуть дальше по улице?
Нет. Да. Ладно, я знаю, о ком она говорит.
— Такая крупная женщина. Длинные светлые волосы, заплетенные в косу. Настоящая Брунхильда, — говорит психолог. — Два дня назад покончила с собой. Повесилась на удлинительном шнуре. — Психолог разглядывает свои ногти: сперва кладет пальцы одной руки на ладонь другой, потом растопыривает пыльцы, вытянув руку перед собой. Она роется у себя в сумке и достает флакончик ярко-красного лака для ногтей. Она говорит: — Ну и ладно. Тем лучше. Мне она никогда не нравилась.
Я возвращаю ей планшет и спрашиваю: кто-нибудь еще?
— Садовник. — Она трясет ярко-красный флакончик у себя над ухом. Свободной рукой перебирает отчеты, пришпиленные к планшету. Пододвигает планшет ко мне, чтобы мне было видно. На бланке подопечного № 134 стоит большая красная печать: ОСВОБОЖДЕН ОТ ОПЕКИ. Печать и число.
Печать осталась от какой-то другой программы по стационарному лечению. Там она означала именно то, что означала: что человек признан здоровым и в опеке уже не нуждается. Здесь она означает, что подопечный ушел из жизни. Но никому не хотелось заказывать печать: СКОНЧАЛСЯ. Психолог рассказала мне об этом пару лет назад, когда опять пошла волна самоубийств. Прах к праху. Пыль к пыли. Круговорот веществ в природе.
— Выпил какой-то там гербицид, — говорит она. Она пытается открыть флакончик. Крутит его в руках. Крутит и крутит, так что костяшки пальцев уже побелели. Она говорит: — Они все что угодно готовы сделать, лишь бы меня выставить в дурном свете, мол, некомпетентная дура.
Она легонько стучит флакончиком по краю стола и снова пытается его открыть.
— Слушай, открой, пожалуйста. — Она протягивает мне флакончик.
Я открываю флакончик, легко, и отдаю ей обратно.
— Ты их знал? — спрашивает она.
Нет, я их не знал. То есть я знал, кто они такие, но по общине я их не помню. В детстве и юности я их не знал, но в последние несколько лет я встречал их на улице, по соседству. Они по-прежнему одевались по старому церковному установлению. Мужчина носил подтяжки, свободные мешковатые брюки и рубашку с длинным рукавом, неизменно застегнутую на все пуговицы даже в самую жару. Женщина ходила в бесформенном платье неопределенного цвета — такие платья, я помню, носили все женщины в нашей общине. И она по-прежнему носила капор. А мужчина всегда ходил в широкополой шляпе, летом — в соломенной, зимой — в черной фетровой.
Да. Ладно. Я встречал их на улице, по соседству. Их было трудно не заметить.
А когда ты их видел, — говорит психолог, проводя маленькой кисточкой по ногтям: красное на красном, — ты не огорчался? Когда ты встречал людей из своей старой общины, тебе не было грустно? Тебе не хотелось заплакать? Может быть, тебя злило, что эти люди по-прежнему одеваются так, как они одевались в общине?
Звонит телефон.
— Когда ты их видел, ты не вспоминал о своих родителях?
Звонит телефон.
— Ты не испытывал чувство бессильной ярости, когда думал о том, что стало с твоей семьей?
Звонит телефон.
— Ты вспоминаешь о том, как все было до самоубийства?
Звонит телефон.
Психолог говорит:
— Ты трубку брать будешь?
Сейчас. Сначала мне нужно свериться с ежедневником. Я показываю ей список дел, которые мне надо сделать сегодня. Предполагается, что я сейчас должен трудиться в поте лица. Люди, на которых я работаю, звонят, чтобы меня проверить. И не дай Бог мне оказаться в доме и ответить на их звонок, если по расписанию я должен быть во дворе и вовсю чистить бассейн.
Звонит телефон.
Согласно сегодняшнему расписанию, я сейчас должен отпаривать шторы в синей гостевой комнате. Что бы под этим ни подразумевалось.
Психолог хрустит кукурузными чипсами, и я машу на нее руками: мол, тише.
Звонит телефон, и я отвечаю.
Телефон орет:
— Что там насчет сегодняшнего банкета?
Я говорю: расслабьтесь. Там все очень просто. Лосось без костей. Гарнир из молодой моркови. Тушеный эндивий.
— А что это?
Я говорю, это горелые листья. Их едят маленькой вилкой, которая самая дальняя слева. Зубцами вниз. Вы уже ели тушеный эндивий. Я точно знаю, что ели. На прошлое Рождество. Тушеный эндивий вам нравится. Съешьте всего три листика, говорю я телефону. Вам понравится, честное слово.
Телефон говорит:
— Ты не мог бы почистить каминную полку, а то там какие-то пятна?
Согласно моему расписанию на неделю, чистить каминную полку я буду завтра.
— Ой, — говорит телефон. — Мы забыли.
Ага. Забыли вы. Как же.
Дрянные людишки.
Я — лакей при господах, можно сказать и так. Раньше таких, как я, называли джентльменами при джентльменах. Только это не мой случай. Я на джентльмена никак не тяну, а те, на кого я работаю, — и подавно.
— Еще что-нибудь есть на сегодня, что нам надо знать?
Сегодня День матери.
— Черт. Блядь. Киздец! — кричит телефон. — Но ты нас прикрыл? Ты хоть додумался их поздравить?
Конечно. Я послал им цветы: и его, и ее маме. Очень красивые букеты. Флорист пришлет счет.
— А что ты там написал в сопроводительной карточке?
Я написал:
Моей милой маме, которую я всегда помню и очень люблю. Всегда оставайся такой же хорошей и доброй. С любовью, от сына/от дочки. Соответствующая подпись.
