Роман - Сорокин Владимир Георгиевич
– Петруша! – всплеснула руками Надежда Георгиевна, но Антон Петрович грозно поднял вверх указательный перст:
– Нет! Не верю! Чтоб наш Илья Муромец да не смог?! Не верю!
Под смех и подбадривающие возгласы Красновский приподнялся, пошатываясь, отступил назад, с трудом разбежался и, перепрыгнув костер, упал снова.
– Господи! – воскликнула Надежда Георгиевна и побежала к нему.
– Вот теперь – верю! – махнул рукой Антон Петрович и повернулся к бабам: – Ну-ка, матушки, уберите Безухова с поля боя!
Бабы подбежали к Красновскому и вместе с Надеждой Георгиевной подняли, повели под руки.
– Как между Сциллой и Харибдой… – бормотал он, показывая пальцем на костры.
Вслед за ним через огонь ловко, с посвистом, перепрыгнул Аким, затем – его сын Стенька, потом, непрерывно визжа, прыгнули две молодые девки, какая-то толстая баба, Фаддей Гирин, Иван Иванович, и… настала очередь отца Агафона. В сильном волнении он выступил вперёд, крестясь и подхватывая полы рясы; стоящие позади дьякон и попадья что-то наперебой говорили ему, поддерживая под локти, по-видимому упрашивая его не прыгать, но Фёдор Христофорович упрямо мотал своими белыми прядями.
Видя его решимость, крестьяне грянули:
Батюшка нетерпеливо увернулся от своих опекунов, просеменил несколько шагов и, снова перекрестившись, присел, подхватив рясу и примериваясь.
– Просим, просим, святой отец! – закричал повиснувший на бабах и супруге Красновский. – Mens sana in corpore sano!
– Ведь это так замечательно, так хорошо! – говорила Татьяна.
– Вперёд! Вперёд! – кричал Антон Петрович.
Но отцу Агафону не суждено было порадовать своих прихожан: в момент, когда он уже собрался было бежать и прыгать, над соседствующими с липами кустами с треском и шипением взвилась петарда, обильно сыпя искрами, поднялась над лугом и взорвалась, рассыпавшись на множество зелёных огней.
Песня и голоса тут же стихли.
– Батюшки… – испуганно протянула баба, поддерживающая Красновского.
– А-а-а-а! Шутихи! – воскликнул Антон Петрович. – Милости просим! А подать сюда шутихи на радость новобрачных!
И, словно по команде, две петарды взвились в небо и разорвались так громко и ослепительно, что крестьянки завизжали, а мужики ахнули.
Вздрогнув, Татьяна прижалась к Роману, но в широко раскрытых, устремлённых в освещённое небо глазах её не было испуга – они смотрели жадно и радостно.
– Какое чудо! – прошептала она. – Какое чудесное чудо!
Едва последний зелёный огонек погас, как три петарды взлетели над кустами, вызвав новый приступ визга и аханья.
– Рукавитинов! Рукавитинов, ты бог! – кричал Антон Петрович, махая петардам руками. – Браво! Брависсимо!
– Ура! – кричали Красновский и Аким.
– Magnifique! – хлопала в ладоши тётушка.
Бабы крестились, парни замерли с открытыми ртами.
Над кустами затрещало, вспыхнули две пороховые вертушки и отчаянно закрутились, разбрасывая искры, вызвав восторг толпы.
– Отлично! Отлично! – закричал Антон Петрович и в волнении упал на колени перед Татьяной. – Танечка! Изольда наших лесов! Этот свет для тебя! Для тебя и для Ромы!
– И для вас, для вас, милый! – воскликнула Татьяна, склоняясь и целуя седую голову дядюшки.
– Для всех, для всех! – подхватила тётушка, хлопая в ладоши, как девочка.
– Господи, как хорошо! – улыбалась Красновская.
– То-то огня-то! – цокал языком Аким.
Роман держал Татьяну за руку, переживая её восторг как свой собственный. Едва заряды в вертушках иссякли и вращение их прекратилось, как над кустами загорелись выложенные цветным порохом буквы Т и Р.
– Татьяна и Роман! Татьяна и Роман! – закричали у костров и в толпе.
– Ура-а! – во всю силу лёгких крикнул Антон Петрович, и мощное народное “ура!” прокатилось по ночным окрестностям.
– Люблю тебя! – кричал Роман, радуясь, как мальчишка.
– Жива тобой! – вторила Татьяна, смеясь беззастенчиво, как девочка.
– Славьтесь, славьтесь, славяне! – кричал Красновский.
– Сюда! Сюда, Николай Иванович! Сюда, кудесник! – кричал Антон Петрович, заметив в кустах фигуру Рукавитинова. – Православные! Сюда, сюда его! Сюда героя Шевардинских редутов! Аким! Живым! Живым его сюда!
– А ну за мной! – озорно закричал Аким, бросаясь к кустам и увлекая за собой мужиков.
– Акимушка! Осторожней, бога ради! – кричала тётушка.
И не успели инициалы молодожёнов догореть в ночном воздухе, как мужики вынесли на луг и принялись качать Рукавитинова и Клюгина. Николай Иванович беспомощно смеялся, взлетая над мужиками, Клюгин сопротивлялся и выкрикивал что-то нечленораздельное, в подброшенном виде напоминая огородное пугало.
– Сюда! Сюда! – Антон Петрович долго протискивался сквозь толпу и, наконец добравшись до Рукавитинова, стал целовать его. Тётушка, Красновская, подбежавшие гости – все протискивались к главному фейерверкеру, целовали и поздравляли его.
– Николай Иванович, такой роскоши мы не видели уже лет десять! – повторяла тётушка, держа руку Рукавитинова.
– Экая шутиха, экое бомбометание! – кричал дядюшка. – Осада Казани! Штурм Бастилии!
– Ватерлоо! Это, брат, форменное Ватерлоо! – кричал Красновский. – Разгром узурпаторов, слава новобрачным и ура! ура! ура!
– Николаю Иванычу – ура! – крикнул Куницын, и все подхватили.
В общей кутерьме Роман с Татьяной обнялись.
– Господи, за что мне это всё… – шептала Татьяна, – всё это… счастье…
– Ты моё счастье! Ты свет очей моих, моя первая и последняя любовь, моё светлое солнце! – с трепетом шептал Роман, целуя её руки.
Она взяла его руку и прижала к своим губам.
Вдруг над лугом раздался угрожающий крик, напоминающий рёв раненого медведя. Все замерли и завертели головами, ища источник вопля.
– Дуролом! – с уверенностью заключил Антон Петрович, и все увидели Дуролома, бегущего от лип к кострам. Стоящие возле них бросились в стороны, а Парамоша повторил свой дикий крик.
– Свят, свят, свят… – испуганно перекрестился отец Агафон.
Парамон же с разбегу прыгнул… в костёр, подняв облако искр. Бабы завизжали, а Парамон, стоя в клубах яростно трещащего пламени, закричал голосом протодьякона:
– Яко же уберёг отроцех во пещи огненной! Яко же уберёг отроцех во пещи огненной!
– О-ох! Лихушки! – завопила какая-то баба.
Дуролом, окутанный дымом и пламенем, рванулся из костра, сделал два размашистых прыжка и с чудовищным криком прыгнул в другой костёр, вызвав новые клубы искр и новый приступ бабьего визга.
– Избави мя огня вечнующаго! – вопил Дуролом, стоя в костре и исступлённо крестясь. – Избави мя огня вечнующаго, светоносная Сене небесная!
– Гори-и-ит! Гори-и-ит! Ах, батюшки! – кричали в толпе.
Роману на миг показалось, что пламя охватило большую фигуру Дуролома и что косматые патлы его уже трещат в огне.
Но Дуролом вдруг выпрыгнул из огня, упал на колени и, перекрестившись, согнулся в поклоне, бормоча:
– Слава Тебе, Пречистая Дева, слава Тебе, слава Тебе!
Одежда на нём дымилась, но не горела.
Толпа с изумлением обступила молящегося Дуролома, дядюшка вытер платком выступивший на лбу пот.
– Ну братец, ну блаженный Ивашка… – Красновский всплеснул руками: – Ну что с ним делать?!
– Парамоша… ты нас чуть с ума не свёл, – простонала тётушка, в изнеможении держась за плечо Акима.
– Нда… delirium tremens, – процедил Клюгин, – и ведь впрямь ни огонь, ни вода не берут болвана…
– Матрён, глянь-ка, порты целы! – восхищённо показывала одна из баб на слегка дымящиеся штаны Дуролома.
– И не обгорел! – качал головой Аким. – Ну дела!
– И не обгорю! Не обгорю! – поднял косматую голову Дуролом. – Ибо веру имею в грудях своих, хучь и не с горчично зёрнушко, да и она-то и помогает мне, сироте перехожей, сгореть не даст, Богородица Дева Пречистая! Не даст! Не даст!
