Брет Эллис - Американский психопат
Груди ее отрублены, они синие и спущенные на вид, возле сосков — что-то коричневое, это смущает меня. Груди довольно изящно лежат, окруженные засохшей черной кровью, на китайском блюде, купленном в Pottery Barn, которое стоит на крышке проигрывателя Wurlitzer в углу, хотя я и не помню, как я ставил его туда, Кроме того, я сбрил с ее лица всю кожу и большинство мышц, так что оно теперь похоже на череп с ниспадающей гривой длинных, вьющихся светлых волос, соединенный с холодным трупом. Ее глаза открыты, а глазные яблоки висят из глазниц на своих стебельках. Большая часть грудной клетки неотличима от шеи, напоминающей фарш, живот похож на лазанью с баклажаном и козьим сыром, которую подают в Il Malibro, или еще на какую-то собачью еду. Преобладают красный, белый и коричневый цвета. Часть внутренностей размазана по стене, другие, скатанные в шарики, раскиданы по журнальному столику со стеклянной крышкой; они похожи на длинных синих червей-мутантов. На теле остались ошметки кожи, — они сине-серые, цвета фольги. Из влагалища выделилась густая коричневатая жидкость, пахнущая, как больное животное, словно крысу загнали обратно внутрь и она там сдохла, или что-то в этом духе.
Следующие пятнадцать минут я провожу рядом с ней, вытягивая синеватые нити внутренностей, большая часть которых все еще соединена с телом. Я запихиваю их себе в рот, давлюсь ими, на вкус они кажутся сырыми, наполненными какой-то дурно пахнущей пастой. Покопавшись в ней час, я ломаю ее позвоночник и решаю завернуть это все в папиросную бумагу и под другим именем послать с Federal Express Леоне Хелмсли[53]]. Я хочу напиться девичьей крови, словно шампанским, и погружаю лицо в то, что осталось от ее живота, царапаясь о сломанное ребро. В одной из комнат огромный новый телевизор, в котором сперва орет Шоу Патти Винтерс, сегодняшняя тема которого — Наши Питомцы, а потом — игровое шоу Колесо Фортуны. Звук аплодисментов, раздающихся в студии каждый раз, когда открывается новая буква, похож на радиопомехи. Тяжело дыша, окровавленной рукой я ослабляю узел галстука, который все еще на мне. Это моя реальность. Все, что вне ее, похоже на фильм, который я когда-то видел.
В кухне я пытаюсь приготовить из девушки мясной пудинг, но задача оказывается непосильной, и вместо этого я все утро размазываю мясо по стенам, жую кусочки кожи, содранные с тела, а потом, отдыхая, просматриваю записанную на прошлой неделе комедию CBS «Мерфи Браун». После этого и большого стакана J&B я снова на кухне. Голова в микроволновой печи уже абсолютно черная и безволосая, и я ставлю на плиту небольшую кастрюльку, чтобы выварить оставшееся мясо, которое не удалось сбрить. Засунув останки тела в мусорный мешок — мои мускулы, натренированные Ban-Gay, легко справляются с мертвым весом — я решаю использовать все, что осталось, для какой-нибудь колбаски.
Играет компакт-диск Ричарда Маркса, на кухонном столе пакет из Zabar's, баночки с маринованным луком и специями. Я перемалываю кости, жир, мясо и леплю из них маленькие тефтельки, и хотя временами меня пронзает мысль, как ужасно то, чем я сейчас занимаюсь, я напоминаю себе, что вот эта девушка, это мясо — ничто, это дерьмо, и вместе с ксанаксом (который я теперь принимаю каждые полчаса) эта мысль мгновенно успокаивает меня и я мурлыкаю, мурлыкаю мотив к шоу, которое я часто смотрел ребенком — The Jetsons? The Banana Splits? Scooby Doo? Sigmund and the Sea Monsters? Я помню песню, мелодию, даже тональность, в которой она пелась, но не само шоу. Может быть, Lidsville? Или H.R.Pufnstuf? Между ними я задаю себе и другие вопросы, например, «Посадят ли меня когда-нибудь?» или «Было ли у этой девушки доверчивое сердце?» Запах крови и мяса пропитал квартиру так, что я больше его не чувствую. Но позже моя дикая радость проходит и я плачу, оплакиваю себя, не в состоянии найти утешение ни в чем, всхлипывая, бормочу «Я лишь хочу, чтобы меня любили», проклинаю мир и все, чему меня учили: принципы, различия, выбор, мораль, компромиссы, знание, сообщество, молитвы — все это было неправильно, не имело никакой цели. В конце концов, все свелось к одному: смириться или умереть. Я представляю свое безучастное лицо, изо рта слышится бесплотный голос: Это ужасные времена. Черви уже корчатся в колбаске из человечины, слюна капает на них с моих губ, а я так и не могу понять, правильно ли я готовлю, потому что плачу навзрыд и никогда прежде ничего не готовил.
УЗИ В ГИМНАСТИЧЕСКОМ ЗАЛЕ
Безлунный вечер, пустая раздевалка в Xclusive. После двухчасовой тренировки я чувствую себя хорошо. В моем ящичке «Узи», обошедшийся мне в семьсот долларов, и, хотя в моем портфеле Bottega Veneta лежит еще и Ruder Mini (469 долларов), который предпочитают многие охотники, мне все равно не нравится его вид. В «Узи» есть что-то мужественное, что-то драматическое, и это возбуждает меня. Сидя с наушниками на голове, в двухсотдолларовых черных велосипедных шортах с лайкрой, валиум только начал действовать, я вглядываюсь во мрак раздевалки, испытывая соблазн. Вчерашнее изнасилование и последующее убийство студентки Нью-Йоркского университета за супермаркетом Gristede's на Университетской площади, возле ее общежития, несмотря на неподходящее время и нехарактерную продолжительность были в высшей степени удовлетворительными, и хотя смена настроения застает меня врасплох, я философски настроен и убираю автомат — символ порядка в моих глазах — обратно в ящик, чтобы воспользоваться им в другой раз. Мне предстоит вернуть видеокассеты, снять деньги в автомате и поужинать в 150 Wooster, где было сложно заказать столик.
ПОГОНЯ, МАНХЭТТЕН
В четверг вечером в «Bouley» довольно невыдающийся марафонский ужин. Даже после того, как я объявил столу: «Ребята, послушайте, моя жизнь — это сущий ад», они полностью проигнорировали меня. Собравшиеся (Ричард Перри, Эдвард Ламперт, Джон Констебль, Крейг Макдермотт, Джим Креймер, Лукас Теннер) продолжают спорить о размещении акций, о том, на какие облигации лучшие перспективы в новой декаде, о девках, недвижимости, золоте, о том, почему долгосрочные облигации нынче слишком рискованны, о широких воротничках, о портфелях ценных бумаг, о том, как эффективно использовать власть, о новых способах тренировок, о «Столичной-Кристалл», как лучше всего произвести впечатление на очень важных людей, о неустанной бдительности, о жизни в лучших ее проявлениях, а я здесь, в «Bouley», похоже, не в состоянии владеть собой, в этом зале собралась целая куча жертв, в последнее время они попадаются мне на глаза всюду — на деловых встречах, в ночных клубах, в ресторанах, в проезжающих мимо такси и в лифтах, в очередях к банковским автоматам и на порновидеокассетах, на коробках печенья и на CNN, — повсюду, и у всех них есть общее: они — добыча, и за ужином я едва не слетаю с катушек, ухнув в состояние, похожее на головокружение, поэтому перед десертом я вынужден извиниться и пойти в туалет, там я делаю дорожку кокаина, забираю в гардеробе свое шерстяное пальто от Giorgio Armani, из которого едва не выпирает Магнум-357 в кобуре, и вот я на улице, но в утреннем Шоу Патти Винтерс было интервью с человеком, поджегшим свою дочь, когда та рожала, а за ужином мы все заказали акулу…
…в Трибеке туман, с неба вот-вот закапает, местные рестораны пусты, после полуночи улицы пустынны, кажутся нереальными, единственный признак жизни — звук саксофона на углу Дуане Стрит, в дверях бывшего DuPlex, заброшенного бистро, закрывшегося в прошлом месяце, молодой бородатый парень в белом берете исполняет очень красивое, но заезженное соло на саксофоне, возле его ног раскрытый зонтик с влажным долларом, и какая-то мелочь, не устояв, я подхожу к нему, слушаю музыку, что-то из «Отверженных», он видит меня, кивает, и пока он закрывает глаза — подняв инструмент, откинув голову, — видимо, ему кажется, что это очень патетическое место, — я одним движением выхватываю из кобуры 357-ой Магнум, и, не желая никого будить, прикручиваю к пистолету глушитель, по улице, проносится холодный осенний ветер, когда же жертва, открыв глаза, замечает пистолет, она прекращает играть, мундштук саксофона по-прежнему во рту, я тоже медлю, потом киваю ему продолжать, что он и делает неуверенно, а я поднимаю пистолет к его лицу и на середине ноты нажимаю на курок, но глушитель не срабатывает, и в то же мгновение, когда позади его головы возникает огромный малиновый круг, прогремевший звук выстрела оглушает меня, ошеломленный, все еще с живыми глазами, он падает на колени, затем на саксофон, я выщелкиваю обойму и меняю ее на полную, но в это время случается неприятность…
… потому что во время убийства я не заметил патрульную машину, двигавшуюся позади меня — с какой целью? бог его знает, может, они расклеивают штрафы за неправильную парковку? — но после того как звук магнума отзывается эхом, смолкает, сирена патрульной машины пронзает ночь, ниоткуда, заставив забиться мое сердце, медленно, поначалу небрежно, словно невиновный, я начинаю удаляться от вздрагивающего тела, но потом срываюсь на бег, со всех ног, патрульная машина взвизгивает за мной, сквозь громкоговорители копы понапрасну кричат «стойте остановитесь стойте бросьте на землю оружие», пропуская их крики мимо ушей, я поворачиваю налево на Бродвей, устремляясь вниз по Сити Хол Парк, ныряю в аллею, патрульная машина не отстает, но только до половины, потому что аллея сужается, фонтанчик синих искр вылетает прежде, чем они останавливаются, а я изо всех сил добегаю на Черч Стрит, где торможу рукой такси, плюхаюсь на переднее сиденье и совершенно ошеломленному шоферу, молодому иранцу, — «выматывайся быстро отсюда — никуда не едем», размахивая у него перед лицом пистолетом, но он паникует, кричит на плохом английском «не стреляй в меня пожалуйста не убивай», поднимает руки, я бормочу «черт» и ору «поехали», но его объял ужас, «не стреляй брат не стреляй», я нетерпеливо бормочу «да пошел ты» и, поднеся пистолет к его лицу, нажимаю на курок, пуля раскраивает его голову, раскалывает на половинки как темно-красный арбуз о ветровое стекло, протянувшись над ним, я открываю дверь, выпихиваю труп, захлопываю дверь, трогаюсь…
![Тёмэй Камо-но - Записки из кельи [Ходзёки]](/uploads/posts/books/251541/251541.jpg)
