Джон Фанте - Из книги «Большой голод» рассказы 1932–1959
Он был хорошим портным. Его маленькое ателье находилось в нескольких кварталах от их старого кирпичного дома, который он умудрился выкупить на свои заработки. Год за годом он шил одежду для своих постоянных клиентов, своих paesani, и ателье стало со временем местом встреч старорежимных итальянцев. Здесь они собирались поиграть в картишки и поспорить о ходе истории.
Но, по мнению Донны Мартино, Папа всегда был на грани полного разорения. Она совершала регулярные вторжения в ателье, где, размахивая метлой и покрикивая, разгоняла почтенных бездельников. Она знала все тонкости его дела, каждый рулон материи, каждую катушку и шпульку ниток. Иногда, чтобы быть уверенной, что работа будет выполнена в срок, она усаживалась на стул у его рабочего стола и не сводила с него своих испепеляющих черных глаз, не давая ему ни минуты передышки в работе. Si, si, без Донны Мартино дела у Папы давно бы развалились.
Но он был великолепным возлюбленным, этот Джованни, добрым и одиноким, всегда мечтающим о своих утраченных сицилианских кущах, и неизменно находящий их цветущими в благоухающем мире ее щедрых объятий. И когда они были вместе, его прежние ум и обаяние очаровывали ее и превращали в прежнее застенчивое и прекрасное создание, которое он запомнил когда-то в лучах Средиземноморского солнца.
У Папы Мартино было странное отношение к детям. Будучи отцом, он жил в мире, далеком от детских проблем. Он принимал свое отцовство как природную данность, и сверх того не усердствовал. Донна Мартино взяла все в свои руки: произвела на свет дочерей, крестила, ухаживала за ними во время болезней, устраивала в школу, давала на карманные расходы и решала, как могла, все их бесчисленные детские и девичьи проблемы. Да, Донне Мартино было нелегко. В Америке не как в сицилианском городке. Здесь были другие обычаи, и язык здесь был новый и каверзный. Папа был совсем не помощником в решении проблем ее четырех любимых дочерей.
Тот факт, что три его ребенка были уже женаты, иногда озадачивал папашу. Закрыв глаза, он с трудом пытался вспомнить, когда это они успели вырасти и стать женщинами. Процесс был так расплывчат, что не поддавался разделению на фазы. Одна за другой дочери как-то взрослели, находили мужей и переезжали к ним жить. Он ничего не знал о своих зятьях, и это его мало заботило. Отсутствие дочерей он замечал за большим дубовым столом во время еды. И всякий раз, когда очередная из них исчезала, Мама сидела с подавленным видом, решительно настроенная не давать воли слезам, но они, неподвластные воле, катились бурным потоком по ее щекам. Тогда Папе становилось ясно, что еще одна девочка оставила их. Сначала Стелла, потом Роза и Беттина, и все в какие-то четыре года.
Оставалась только Шарлотта. Если у Папы и была любимая дочь, то это была именно Шарлотта. Она была точно как Донна Мартино тридцать пять лет назад: высокая, смелая и красивая, с Маминой несгибаемой волей. Такая же вспыльчивая и отходчивая, но умеющая гораздо лучше держать себя в руках. Мама кричала на него, что он хлещет очень много красного вина, а Шарлотта просто целовала его и убирала бутылку.
Теперь Донна была уже тяжела и страдала ревматизмом. Она уже не могла преодолеть несколько кварталов до Папиного ателье, и раеsani благоденствовали, играя одновременно, по меньшей мере, три партии. Всем теперь заправляла Шарлотта, посещая магазин каждый день. Она не влетала с метлой и грохотом, как ведьма. Она входила с разрумянившимися от прогулки щеками и улыбалась приятелям Джованни. Бросала шутку Анжело. Осведомлялась о здоровье жены Паскуале. Почти бесшумно она снимала пальто и помогала Папе в его работе. Владела она немногим, но Джованни любил, когда она была рядом, болтая о всякой всячине — в основном, о своем детстве на Сицилии. Вскоре paesani уходили, и он снова принимался за работу.
Кризис в семье Мартино начался три месяца назад в ателье Джованни. Папа запомнил этот случай хорошо из-за сокрушительного грохота дизельного двигателя грузовика, когда тот остановился у ателье. Грузовики таких размеров редко появлялись на этой тихой улочке, и это событие прервало карточную партию. Джованни и его завсегдатаи поспешили на улицу, чтобы обследовать это красное чудовище.
Серьезный молодой человек, управлявший этим драконом, будто из пекла адова, тяжело отдуваясь, выбрался из кабины, снял перчатки и помассировал виски. Затем, постукивая ногой по скатам, медленно обошел со всех сторон грузовик. Выглядел он при этом очень усталым. Paesani безмолвно взирали за инспекцией. Вышла Шарлотта. Она остановилась в дверях и тоже наблюдала с некоторым любопытством. Если что-то и было не так с грузовиком, молодой человек никак не выказал этого своим поведением. Неожиданно он прервал осмотр и направился к ателье. Тут он увидел Шарлотту.
— Вы портниха?
— Не совсем, — она улыбнулась. — Но мой отец — да.
Джованни приблизился.
— Папа, это к тебе.
— Меня зовут Бранкато, — сказал молодой человек. — Джино Бранкато. Мне нужен костюм.
Папа потер руки.
— Все, что угодно, синьор.
Но Бранкато оказался синьором, которому трудно угодить. Около часа он щупал разные ткани и, стоя перед зеркалом, драпировался ими поверх своего кожаного жакета. Это был не тот сорт покупателя, который Джованни любил обслуживать, — ни тебе разговоров, ни автобиографии.
За этот час Папа выудил из него всего несколько малолюбопытных фактов: жил он на Западной стороне Денвера, мать умерла, отец с братьями живет в Филадельфии, родители из Абруцци на юге Италии. Детство он провел в Денвере, но во время войны сражался в Италии.
Джованни поинтересовался о Сицилии. Бывал ли синьор Бранкато в его родном городе Палермо?
— Мы останавливались в Палермо на три месяца. Один из красивейших городов в Европе.
Это было ключом к душе Папы Мартино. В мгновение ока хмурый водитель грузовика стал другом. Подрагивающими руками Папа препроводил гостя к стулу и заботливо усадил. Бранкато недоуменно взглянул на Шарлотту. Она ободряюще улыбнулась.
Папин голос дрожал. Там есть маленькая ферма, сказал он, в пяти километрах западнее Палермо, на Виа Сардиния. Дом из розового камня, с покатой, крытой красной черепицей, крышей. Не видел ли такого молодой человек? Бранкато сдвинул брови и, глядя прямо в глаза Джованни, сказал:
— Я был там, сэр. Дом на холме чуть выше лимонной посадки. Мы обычно останавливались там купить инжиру и вина. Очень хорошее вино.
Джованни остолбенел, казалось, что он вот-вот заплачет. Откинувшись назад, словно для того, чтобы обнять молодого человека, он с благоговением уставился на Джино, но вместо этого вдруг схватил его за кисть и стал изучать крупные суставы его пальцев. Он нежно раскрыл его ладонь, растроганно улыбнулся при виде мозолей, и аккуратно закрыл ее вновь — так, будто это был ларец с драгоценностями.
С этого момента Джованни Мартино возжелал относиться к Джино Бранкато как к сыну, так как Бранкато пил вино его юности и хранил вкус инжира тех времен.
Когда они снова вернулись к теме приобретения костюма для Джино, уже все трое вместе они выбрали ему бежевый габардин, который хорошо подходил к его загорелому лицу. Бранкато улыбался — застенчивый молодой человек, решил папа, очень похожий на него самого в прежние времена. Его душа переполнилась нежной музыкой, будто он углядел промысел Божий, что такой великолепный молодой человек должен украсить их жизнь. Это была судьба, не иначе, решил Джованни. Молодой человек был послан самим Небом, чтобы стать мужем его дочери.
Его радовало, что и Шарлотте Джино приглянулся. Ее глаза светились, Джино Бранкато говорил так, будто у него давно не было никаких собеседников, и Шарлотта слушала его и улыбалась.
Джованни видел, как они ушли вместе. Джино пригласил Шарлотту выпить содовой с ним. Как долго они отсутствовали, Джованни не помнил, но уже смеркалось, когда Шарлотта вернулась в ателье. Он встал с лавки с чувством приятной усталости, которую приносит хорошо выполненная работа.
Следуя с Шарлоттой домой, старый Джованни даже отчасти страшился собственной безмятежности. С чувством тихой радости он взял ее за руку. Их пальцы переплелись.
— Он тебе нравится, да, папа?
— Очень давно, лет тридцать назад, и я был как Джино… Сильным… С великими планами…
И тут он неожиданно заплакал.
Джино приходил в ателье постоянно, всегда с подарками для Папы — вещами, которые старик любил: круглым овечьим сыром, салями, вином. И подарками для Шарлотты: маленькими вещицами в коробочках — как-то с парой сережек, другой раз с золотым медальоном. И всегда цветы. Однажды он зашел в ателье прямо после долгого четырнадцатичасового пути. Черная небритая щетина покрывала его усталое лицо, но в руках был целый букет роз.
Она никогда не брала цветы домой. Папа понимал — почему, и полагал, что Джино тоже. Она размещала их в вазах по всему ателье, и их аромат делал атмосферу умиротворяющей.
