Терри Сазерн - Кэнди
Затемнение. Следующий эпизод — палата в Бельвю, месяц спустя. Бемби сидит в инвалидной коляске. У нее парализованы ноги. После того случая в парке она не может ходить. Ее врач (его играет Хантц Холл) считает, что у нее это психосоматическое. В одной из реплик, обращенных к его ассистенту (его играет Джордж Арлисс) он говорит: «Девушка, что вполне очевидно, утратила волю к ходьбе». Арлисс отвечает: «Я что-то не понимаю вас, док», — после чего они начинают вовсю острить и каламбурить на тему «ходить, хотеть и т. д.» Этот обмен шуточками продолжается минут пять. Холл и Арлисс впервые работают вместе, и можно было бы растянуть эту сцену, чтобы она пошла лейтмотивом ко всей ситуации, или, наоборот, разбить ее на коротенькие фрагменты и использовать в качестве «наполнителя» в эпизодах, в которых присутствует профанация — тут еще надо подумать, как лучше.
Далее следуют семь одинаковых эпизодов, как Холл пытается заставить Бемби подняться из инвалидного кресла. Тут нет диалогов: Холл просто стоит в дальнем конце палаты и делает Бемби знаки, мол, вставай и иди сюда. Музыкальное сопровождение эпизодов — композиция «Lover Man» в исполнении Ли Коница. Музыка звучит глухо, словно из-под воды. Финальная сцена: Холл стоит у окна и, глядя на свое отражение в стекле, пытается вколоть себе наркотик в вену на виске. Приглушенный шум за кадром — доктор быстро опускает шприц и оборачивается. Это Бемби. Раскинув руки, она идет прямо на Холла. Она улыбается и говорит: «Смотрите, доктор, я могу… Я МОГУ!»
Тетя Ливия замолчала, дочитав до конца, и хмуро уставилась на листочки у себя в руках, как будто ей и самой не особенно нравилось то, что она прочитала.
— Конечно, — сказала она, наконец, — тут еще надо многое довести до ума. Сгладить шероховатости, проработать детали, кое-что там подправить… но сейчас самый главный вопрос — финансы. Вы как, Эдди, согласны вложить пару тысяч?
— Мы, пожалуй, пойдем, — натянуто проговорила миссис Кингсли. Похоже, эти наметки сценария возмутили ее до глубины души. Мистер Кингсли был не столь категоричен в своих суждениях. То есть, сам по себе проект его нисколько не вдохновил, о чем он тут же и заявил со всей прямотой и, может быть, даже несколько чересчур многословно, но с другой стороны, они были такие красивые — тетя Ливия и Кэнди, — это так волновало… а то, что одна из них еще и имела какое-то отношение к искусству, пусть даже и самое отдаленное, это было весьма интригующе.
— Тут еще вопрос… — он замялся, подбирая подходящее слово, — …вопрос хорошего вкуса, и мне кажется… то есть, по-моему…
Миссис Кингсли резко поднялась из-за стола.
— Ты, если хочешь, можешь здесь оставаться, Эдвард, и выставлять себя дураком, — сказала она. — Это твое дело. А я ухожу! — Но прежде чем уйти, она кивнула в сторону Кэнди и проговорила с искренним возмущением, обращаясь к тете Ливии:
— То, что эта омерзительная писанина, оскорбительна даже для взрослых, это само по себе неприятно, но если такое читают при детях… эти… извержения больной фантазии… это не просто противно, это преступно!
На что тетя Ливия ответила, показав почтенной даме язык:
— Но все же, осмелюсь сказать, не настолько противно, как ваш жирный клитор!
Миссис Кингсли аж передернуло. Пылая праведным негодованием, она развернулась и направилась к выходу.
— Прошу прощения, — мистер Кингсли поспешно поднялся из-за стола, отвесил прощальный поклон и бросился следом за своей супругой.
Дядя Джек тяжко вздохнул и покачал головой.
— Зря ты все это затеяла, Лив, — проговорил он подавленно. — В конце концов, что они понимают в современном искусстве?! И вряд ли стоит от них ожидать, что они разделят твои взгляды…
— Может быть, — Ливия убрала листки в сумку. — А может, и нет. Мне показалось, что миссис Кингсли все-таки проняло. Кто там ее разберет, что у нее в голове. Может, что-то ее и зацепило, и… нет, я не думаю, что старик Кингсли вложит в это какие-то деньги, если ты это имеешь в виду. Нет, если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, ему было бы интересней залезть ко мне в трусы, а заодно и к твоей очаровательной племяннице, потому что…
— Я вовсе не это имел в виду, Лив! — натянуто проговорил дядя Джек. — Почему ты всегда понимаешь меня неправильно?! Я просто хотел сказать, что твоими стараниями у меня теперь вряд ли остались какие-то шансы возобновить контракт с Аллертонами! Я же тебе столько раз говорил, что мистер Кингсли — их уполномоченный представитель, и недавно как раз встал вопрос о…
— О Господи, — простонала тетя Лив, — тебе обязательно говорить о работе двадцать четыре часа в сутки?! — Она демонстративно отвернулась, всем своим видом давая понять, как она раздражена. — Ладно, я уже поняла, что на меня тебе наплевать, но ты мог бы хотя бы подумать о нашей гостье… вряд ли девочке интересно выслушивать всю эту скукотень.
— Да, конечно, — дядя Джек повернулся к Кэнди. — Прости, милая, мы совсем не уделяем тебе внимания. — Он погладил ее по руке. — Еще чего-нибудь выпьешь?
— Ой, нет, — Кэнди и так уже слегка опьянела. — Мне уже хватит. Наверное, надо вернуться в больницу и посмотреть, как там папа. Может, ему чего нужно.
— Правильно, — согласился дядя Джек. — Еще одну на дорожку, и едем.
Они решили, что сначала они завезут тетю Ливию домой — она сказала, что у нее «есть дела», — а потом дядя Джек подбросил Кэнди до больницы.
Когда они приехали в больницу, Джек сказал Кэнди:
— Я тоже с тобой поднимусь. Посмотрю, как он там.
— А тетя Ливия? — спросила Кэнди с легким раздражением в голосе. — То есть, она же, наверное, ждет тебя дома?
Дядя Джек ответил не сразу.
— Иногда с ней вообще невозможно общаться, да? — сказал он наконец.
— Ну, если честно, я иногда просто не понимаю, как ты ее терпишь, — отозвалась Кэнди. — По-моему, она тебя не понимает… чем ты живешь, что тебе нужно… ну, и вообще…
— Очень верно замечено, — дядя Джек открыл бардачок и достал фляжку. — Я, пожалуй, позволю себе глоточек живительной влаги. Кстати, ты тоже глотни.
— Ой, нет. Я не буду.
— Как скажешь, — дядя Джек отпил еще. — Ты моя сладкая девочка! — Он чмокнул ее в щечку. Кэнди это было приятно. После дядиной свадьбы они с ним стали гораздо сдержаннее в проявлении своих дружеских чувств. На самом деле, Кэнди даже слегка ревновала его к тете Ливии. — Вот что я думаю: надо бы прихватить фляжку с собой. На всякий случай, — добавил он. — Как говорится, лучше пусть не пригодится, чем потом пожалеть, что не взяли.
Когда Кэнди с дядей Джеком вернулись в больницу, на улице уже смеркалось, но мистер Кристиан точно так же полусидел-полулежал на постели, глядя прямо перед собой — в точности в той же позе, в какой он сидел, когда они уходили.
В палате был только один стул. На него села Кэнди, а дядя Джек уселся прямо на полу. Они очень долго сидели молча. Дядя периодически прикладывался к своей фляге. Потом ему, видимо, надоело сидеть. Он прилег — и, кажется, задремал. Когда Кэнди это заметила, она присела рядом с ним на корточки и попыталась его разбудить, тихонько тряся за плечо:
— Дядя Джек… дядя Джек. Не надо спать на полу, ты простудишься.
Он шевельнулся и протянул к ней руку.
— Пожалуйста, дай мне поспать, — пробормотал он. — Лив никогда не дает мне выспаться. Иди ко мне, лапонька, — умоляюще добавил он и привлек Кэнди к себе. Она едва не расплакалась: в первый раз после свадьбы дядя назвал ее лапонькой, как называл раньше. До того, как женился.
— Ой, бедный дядя, — вздохнула она и прижалась к нему.
— Да, согрей меня, — хрипло прошептал он. — Мне так не хватает тепла! Лив такая холодная.
— Бедный дядя, — всхлипнула Кэнди, когда он вжался лицом ей в грудь.
— Да, мне так не хватает тепла, — повторил он, задрал на ней свитер вместе с бюстгальтером и припал губами к ее голой груди.
При электрическом освещении лицо у дяди было — один в один папино, и Кэнди, конечно же, не могла этого не заметить, когда утешала его, как могла, гладила по голове и ласково приговаривала нараспев:
— Бедный дядя, бедный, бедный мой дядя. Тем временем дядя уже запустил обе руки ей под юбку и лихорадочно шарил в районе ее потайного местечка, где все было влажно и горячо.
— Да, согрей меня, моя девочка. Подари мне свое тепло, все тепло, — повторял он, как бреду, одной рукой щупая ее крошечный клитор, а другой стягивая с нее трусики.
— Все тепло, — прошептала она. — Тебе так нужно мое тепло, мой хороший. — Пока он ее раздевал и пока раздевался сам, она лежала очень тихо; но когда он вонзился в нее одним мощным толчком, как-то не подумав о том, что она еще девственница и что ей может быть больно, она вскрикнула, и ее крик, похоже, услышали в коридоре — потому что дверь распахнулась и в палату вошла медсестра и замерла на пороге с отвисшей челюстью, когда увидела их двоих, полностью голых, исступленно сношавшихся на полу у кровати больного, а потом завопила, как резаная:
