Ирвин Уэлш - Преступление
Итак, Джеки ничего не известно. Леннокс подавил приступ бешенства.
— Да, настоящий.
— А ты все же зайди, — повторила Джеки, на сей раз тоном адвоката.
— Зайду, зайду. Попозжей, лады? — произнес Леннокс тоном полицейского, проглатывая безударные гласные и намеренно паясничая с просторечием. Он всегда так говорил с Джеки и при Джеки, чтобы уравновесить ее речевой снобизм. Этим
своим «попозжей» Леннокс добил родственную привязанность.
Извинился и ушел, назад в распоряжение Труди.
Порой от толкового тирана пользы больше, чем от самоопределения, особенно когда ты по уши в дерьме, думает Леннокс. Смотрит на Робин — она уставилась прямо перед собой, глаз не сводит с чего-то невидимого.
— Все будет хорошо, — бормочет Леннокс, очень надеясь, что не ошибается.
Встреча в Форт-Лодердейле, как и почти сразу следующее расставание, бурная, эмоционально окрашенная, с рыданиями, покаяниями и клятвами. Леннокс говорит Тианне, что ее мама будет помогать полиции засадить в тюрьму Винса, Клем-сона, Ланса, Джонни и им подобных. Об остальном, пожалуй, девочке лучше не знать. По крайней мере от Леннокса она не узнает.
ШЕСТЬ ДНЕЙ СПУСТЯ - 23 Холокост Ч.1
В зеркале, занимающем в ванной целую стену, ему мерещатся множащиеся в дурной бесконечности обнаженные Рэи Ленноксы, и каждый заклеймен материнской неверностью. Он следил за Авриль Леннокс едва ли не с азартом; он наблюдал самоустранение отца и затяжной обман матери, подразумевающий потные подробности, подтасовку совпадений, вымученные предлоги. С подросткового возраста и до тридцати лет ты тщился откреститься от доставшегося тебе в наследство. И вот тебя вытолкнули на подмостки. На тебя направлен резкий свет; ты вынужден раздеваться, догола, до конца; больше тебе не утаить свою ДНК.
Леннокс щелкает выключателем, софиты гаснут, не вдруг, а постепенно. Рывком распахивает — и не закрывает за собой — дверь ванной. Он чувствует прилив, то самое сексуальное побуждение — нет, приказ. «А получится ли у меня с Труди?» — думает он на пороге спальни и входит, как в воду, в пульсирующий свет.
Леннокс плотнее закрывает жалюзи, Труди немедленно включает ночник, словно гроссмейстер с профессиональной привычкой делать ответный ход. Она тоже абсолютно обнажена, в ответ на его порыв она раскрывается ему, ее салонный загар кажется новым костюмом. Руки дрожат — он успел забыть, какое у нее тугое тело. Тончайшие, шелковистые волоски на ее золотистых предплечьях кажутся молочно-белыми; в локтевой ямке кожа младенчески розовая, и этот контраст, усиленный светом зубчатого ночника, на секунду пугает Леннокса. Труди страшно сжать в объятиях — останутся пятна; золотая пряничная девочка, свеженькая, с пылу с жару. Его захлестывает нежность, непреодолимое желание погладить Труди по щеке. Труди, неправильно истолковав этот жест, мягко толкает его на подушку, вот ее узкий, заостренный язычок скользит по его груди, только что подвергшейся действию мочалки, стремится ниже. Несколько томительных секунд играет в пупке. Еще пара беглых мазков — и ее губы берут в кольцо член.
У Леннокса перехватывает дыхание, член твердеет, набухает у Труди во рту. Он смотрит на нее. В глазах ее благодарное удивление, сродни тому, что бывает при встрече со старым другом; она устраивается половчее, в соответствии с более серьезным размером. Леннокс откидывает волосы с ее лба, заправляет за ушки; как она хороша.
Теперь обоим ясно: эрекция не подведет. Труди с восторгом продолжает начатое, Леннокс стонет:
— Погоди, я не хочу так скоро. — И освобождает ее рот, и ложится на нее, и они двигаются ритмично, осторожно, боясь
поверить, что все получается, едва ли не с дотошностью судмедэкспертов фиксируя чудесную созидательную силу каждой секунды.
Они достигают оргазма одновременно, и оргазм бурный. Леннокс эякулирует с почти болезненной интенсивностью. У Труди закатываются глаза, комнату наполняет нечеловеческий крик — Леннокс боялся, что больше никогда его не услышит. Опустошенные, они проваливаются в посткоитальную дрему. Ленноксу мнится, будто он летит через океан, видит Тоула за аналоем в аукционном зале. Кукла, неподвижная, безмолвная, стоит в гробу. Те, другие, торгуются; их скрывают тени, и от них самих разит привидением. Потому что теперь рядом с Ленноксом Лес Броуди, и они оба не дети. За спиной педофил произносит:
— Два миллиона.
— Три миллиона! — выкрикивает Лес.
— Четыре миллиона, — доносится из зала, но в голосах мужчин, скрытых тенями, уверенности поубавилось. Голоса будто
издалека долетают.
Леннокс смотрит Броуди в лицо. Ловит условный сигнал.
— ПЯТЬ МИЛЛИОНОВ! — кричат они с Броуди в один голос, как могут кричать только шотландцы, в пьяном угаре упражняющие глотки инвенциями; шотландцы, подарившие планете Земля свой гимн «За счастье прежних дней». Крик слышен на весь мир.
— Шшшесстть милллионнов, — мямлит педофил.
— Простите, не расслышал. Не могли бы вы повторить? — вопрошает Тоул. — Нет? Значит, последняя цена — пять миллионов. Пять миллионов раз... пять миллионов два... продано... продано Рэю Ленноксу!
Кукла теперь в белом подвенечном платье. Она тянет руки, снимает маску в тот момент, когда Леннокс вырывается из глубокой шахты сна, пота и стеганого одеяла. Открывает глаза. Видит рядом, на подушке, лицо Труди. Спит девочка, улыбается во сне. Леннокс делает благодарный вдох. Несколько секунд, чуть не плача, любуется Труди, потом будит ее поцелуем.
Она тронута и взволнована таким способом пробуждения.
— Рэй, милый... что стряслось? Тебе опять кошмар приснился?
— Нет, мне приснился дивный сон, я видел невесту, всю в белом. — Леннокс обнимает Труди.
Она сворачивается клубочком у его груди и через некоторое время, когда ему кажется, что она снова заснула — так она тиха — произносит:
— Рэй, ты хотя бы Стюарту позвони.
— Потом. — Леннокс через силу улыбается, закидывает руку за голову, чувствует, какие вялые стали мышцы, бицепсы будто сдулись. Надо срочно в тренажерный зал, пока отпуск не кончился.
— Потом так потом, — отзывается Труди, встает, идет в ванную, под гладкой кожей поигрывают мышцы — как у жеребенка. Леннокс любуется упругими ягодицами, безупречными лопатками, пунктиром позвоночника. Труди исчезает в ванной, слышится шум воды.
Стюарт.
Куда девался мальчик с глазами эльфа, чистейшей кожей и золотисто-каштановыми кудряшками?
Похороны отца. С каждой порцией виски Стюартово лицо багровеет еще больше. Отвратительная, тошнотворная еда. Тесто с сосиски, которую жевал Стюарт, хлопьями сыпалось прямо ему в стакан, а он и не видел. Потом потащил Леннокса в угол, в приемную похоронного бюро, и зашелся возбужденным шепотом. Морда свекольная, ноздри раздуваются. У Стюарта и на трезвую голову не было понятия о личном пространстве, а пьяный он всегда подходил удушающе близко.
— И дернул меня черт пойти в кабинете прибраться. Я там в загашнике порнуху обнаружил.
Леннокс устало поднял бровь, дескать, может, помолчишь, но остановить брата у него не было сил. Он всю ночь курил «фрибейз», смесь кокаина с содой и эфиром, у себя дома, в Лите; теперь его мутило и потряхивало. А курить он пошел после консультации у Мелиссы Коллингвуд.
Поднятую бровь Стюарт истолковал как проявление заинтригованности.
— Ты не ослышался, Рэйми, увы тебе и мне! Сам собственным глазам не поверил. Чтобы папа такое смотрел! Я пригласил Джэсмин выпить, так она призналась; когда она в дверное окошко глянула и увидела, как папа весь напрягся, она решила, он мастурбирует. То есть его уже на этом ловили! Ну, Джэсмин смутилась, отвернулась, и тут услышала грохот. Открыла дверь, а папа на полулежит. Он не развлекался. У него был инфаркт.
Бедный, глупый старый папа. Так хотел восстановить мужскую силу, основную часть себя, что умер от лекарств, которые поддерживали в нем жизнь.
Леннокс смотрит на младшего брата, замечает прыщи; вроде раньше их не было. Наверно, недавно повылезли. Вот же идиот, паяц, челюсть на веревочке, весь мир ему театр. Нашему маленькому баловнику Стью драматизм как воздух потребен, он его всасывает без меры, жирует на нем.
— Ты к маме-то подойдешь?
— Сделай так, чтобы мы с ней не пересеклись, — сказал Леннокс, бросив взгляд на заплаканную мать. Труди стояла рядом, утешала. Пыталась объяснить необъяснимое. «Труди, почему Рэй со мной не разговаривает?» Он, конечно, Труди рассказал, но не мог поручиться, что она поверила, не отнесла рассказ к разряду диких домыслов, которым место в «стрессовой» мусорной корзине.
К нему приблизился Джок Аллардайс, за Джоком шла Авриль Леннокс, непроизвольно поглаживая ножку бокала с красным вином. Джокова густая седая шевелюра в потугах на вторую молодость была прилизана гелем, голубые глаза выражали скорбь.
