Владимир Козлов - Варшава
– Что, плохие отношения?
– Так себе, отношения как отношения. Просто они – дуры колхозные, обе из деревни. Даже по-русски нормально говорить не умеют. «Калидор», «лабалатория»…
Таня сидит молча, болтает ногой в стоптанном шлепанце.
Я говорю:
– Может, куда-нибудь сходим?
– Куда?
– Не знаю, можешь ты предложить.
– Сейчас подумаю… Здесь есть один ночной клуб – недавно открыли. Три остановки на троллейбусе в сторону вокзала. Не фонтан, конечно, но сойдет для сельской местности.
– Хорошо, пойдем.
– Только там вход стоит триста рублей. У тебя деньги есть?
– Есть.
– Тогда подожди меня пять минут в коридоре, я переоденусь…
У одной стены зала – помост, у другой – стойка бара. Играет «Кар-мэн».
Мы садимся за столик, снимаем куртки, вешаем на спинки стульев.
Таня говорит:
– Хорошо, что рано пришли. Прошлый раз была здесь с девчонками – стульев не хватило, сидели по двое. Ты не куришь?
– Нет.
– А я курю. Иногда.
Она достает пачку «Congress», кладет на стол.
Я спрашиваю:
– А зачем помост?
– Здесь иногда моды показывают, а так на нем танцуют. Ну что, закажем что-нибудь?
– А что ты будешь?
– Шампанское. Только бери по двести – что там пить по сто!
Подхожу к стойке.
– Два по двести шампанского.
Прыщавая барменша берет заткнутую пробкой бутылку, льет шампанское в пластиковые стаканы.
– Пятьсот.
Я отдаю деньги. Таня говорит:
– Ну, за знакомство.
Мы чокаемся, выпиваем.
За соседний столик садятся два быка с подругами. Таня вынимает сигарету, щелкает зажигалкой. Она затягивается, стряхивает пепел в стакан от шампанского.
Один из быков ставит на стол две бутылки водки и пакет апельсинового сока.
Таня бросает бычок в стакан.
– Пошли танцевать. Только ничего ценного не оставляй – стырят.
Она вешает сумку на плечо, я сую кошелек в задний карман джинсов.
На помосте – несколько чуваков и девушек. Мы поднимаемся по ступенькам, начинаем дрыгаться под «Технологию».
Я ору, перекрикивая музыку:
– Тебе здесь нравится?
– Так, нормально.
В клуб заходят еще люди.
Я спрашиваю:
– Наш столик не займут?
– Не должны, там же шмотки остались.
Быстрая песня заканчивается, начинается медляк.
Я говорю:
– Можно тебя пригласить?
Таня морщит лоб.
– Знаешь, я устала. Давай лучше отдохнем.
Сидим за столиком. Таня двигает по столу пачку сигарет, я слежу за ее рукой.
Она спрашивает:
– Что, так и будем сидеть? Или что-нибудь закажешь?
– Давай закажу. А что?
– Денег мало? Тогда возьми хоть водки и томатного сока.
Смотрим друг на друга, держим стаканы с водкой.
– Ну, ты б хоть тост какой сказал, а? А то без тостов пьют только, знаешь, кто? Алкоголики.
– Ну… Давай еще раз за знакомство.
– Просто полет фантазии…
Таня разбавляет водку соком. Мы чокаемся.
Недалеко от нас садятся два мужика и тетка. Им лет по тридцать пять, все в польских джинсах-«мальвинах» и турецких «половиках».
Таня говорит:
– Смотри, какие колхозники. Как только таких сюда пускают?.. Ну что, опять танцевать?
– Не, я посижу, что-то неохота.
Пью сок мелкими глотками. Водка слегка дала по мозгам. Народу уже много. Человек двадцать танцуют на помосте, остальные бухают. На столике «колхозников» – две бутылки шампанского, бутылка водки и шоколадка.
Медляк. Таня подходит к столику, садится, допивает сок.
– Не спи, замерзнешь.
– Ага.
– Проще надо быть, Вова, – и люди к тебе потянутся. – Она улыбается. – А то сидишь с таким лицом сурьезным…
Я пожимаю плечами.
Мужик из «колхозной» компании встает, подходит ко мне.
Он наклоняется к уху и шепчет:
– Послушай, братан… Можно пригласить твою даму?
От него воняет водкой и потом.
– Как хотите.
Он поворачивается к Тане:
– Приветствую. Можно вас пригласить?
– А вы шампанским угостите?
Лицо мужика кривится, он шепчет мне:
– Пусть скажет спасибо, что не одна, а с тобой. А то я бы ей показал. Одни, блядь, суки кругом.
Таня танцует с двумя чуваками. Один что-то кричит ей, она знаками показывает, что не слышит. Рядом отплясывают «колхозники». Тетка стягивает через голову свитер, расстегивает рубашку, мотает грудями в белом лифчике. Мужики скалятся.
Я поднимаюсь, надеваю куртку, иду к выходу.
На улице – дождь. К тротуару прилипли опавшие листья.
***
Звоню в квартиру Ивана Петровича. Открывает он сам – в халате и шлепанцах, с недовольным лицом.
– Здравствуйте.
– Здравствуй, заходи.
Я переступаю порог, достаю из рюкзака «Черный замок Ольшанский» Короткевича.
– Вот, это я у вас брал почитать, еще летом…
Иван Петрович забирает книгу, кладет на телефонный столик.
– Ну и как, понравилось?
– Нормально.
– «Нормально»! Это, между прочим, единственный наш достойный писатель, не то что всякие Купалы и Коласы… Официоз!
Я поворачиваюсь у двери.
– Куда? Останься, хоть чаю попей. Вера, Володя пришел!
Вера Сергеевна выглядывает из кухни, улыбается накрашенными губами.
– Здравствуй, Володя, заходи, всегда рады тебя видеть!
Я прохожу на кухню, сажусь на табурет. Иван Петрович опускается в кресло в углу, берет со стола «Аргументы и факты».
Вера Сергеевна ставит чайник, включает плиту.
– Ну, рассказывай, как дела, студент.
– Так, нормально. Учусь…
– Да, понимаю, сложно еще что-то сказать – только начало первого курса. А вообще, учиться нравится?
– Более-менее.
– Это хорошо, очень хорошо. Только вот время такое… Что творится – просто жуть. Народ беднеет, цены растут каждый день. Стипендии вам сколько платят?
– Тысячу.
– Ну, знаешь, это еще ничего. У нас вот с Ваней пенсия всего по две тысячи. Представляешь, какая несправедливость? – Я киваю. – Всю жизнь отработали на государство, двигали науку вперед – и такой результат. Ну разве не обидно, а?
– А чего ты ожидала? – резко говорит Иван Петрович. – Я давно, как только этот меченый пришел к власти, понял, что ничего хорошего не будет. Развалил страну, поставил народ на грань выживания. Кто сейчас хорошо живет? Одни только воры и проститутки, извиняюсь за выражение. Вся старая номенклатура у власти – Кебич этот, гнида поганая. Шушкевич – да, нормальный человек, ученый, но что они ему дадут сделать?
– И главное, что обидно – мы-то уже свое отжили, – говорит Вера Сергеевна. – А они как будут, молодые? Раньше все было просто – институт, аспирантура, диссертация. А сейчас?..
– Ну, у меня специальность перспективная…
– Какая там перспектива? – Иван Петрович хмыкает. – Не надо никого слушать, послушай лучше меня. Все сейчас учат языки, все хотят за границу. А закончишь – пойдешь преподавать в училище, идиотов учить с одной извилиной. Даже в школу не возьмут – все к тому времени будет занято.
– Ладно, Ваня, ты Володю не пугай. Пусть учится, а там будет видно. Может, еще все образуется.
Вера Сергеевна ставит на стол вазочку с вишневым вареньем и хлебницу с батоном, пододвигает мне чашку чая. На ободке – отпечаток ее помады. Я поворачиваю чашку другой стороной.
Звонит телефон. Вера Сергеевна идет в прихожую. Я чайной ложкой накладываю варенье на хлеб, кусаю, запиваю чаем.
– Это ж надо – дожить до такого, – бубнит Иван Петрович. – Два года назад вышел на пенсию – сто тридцать два рубля, самая большая по тем временам. И на те деньги можно было нормально жить, еще до всех подорожаний. А сейчас разве это жизнь? Так, существование. И главное – уравниловка. Хуже, чем при социализме, – кто не работал ни дня в жизни, все равно пенсию получает, рублей восемьсот, а то и тысячу. Злости не хватает…
Его халат расстегнулся, над резинкой трусов висит толстый волосатый живот.
Я допиваю чай, поднимаюсь.
– Я – в туалет.
Иван Петрович кивает.
Открываю дверь туалета и тут же захлопываю. Вера Сергеевна сидит на унитазе, свет не горит.
Иван Петрович орет из кухни:
– Говорил я тебе – не надо на этом экономить, а ты все: «свет подорожал», «свет подорожал»!..
Я всовываю ноги в кроссовки.
– До свидания. Спасибо за чай.
***
Стою на ступеньках дворца культуры профсоюзов, Белсовпрофа. В семь часов – концерт группы «Ночь», я видел объявление в институте.
Внутрь еще не пускают, публика тусуется у входа. Два хиппана в пальто и грубых ботинках чокаются бутылками пива. Девушка-панк обнимает чувака в дерматиновом пальто фасона семидесятых годов. Стриженый пацан в черной куртке хватает за талию девушку, поднимает ее над землей, оба падают. Девушка хохочет, молотит пацана кулаками.
Гаснет свет, на сцену выходит волосатый чувак в очках.
– Типа… Здрасьте. Сегодня у нас вроде как концерт. Группа такая, регги играют или что-то вроде того. Ну, сами услышите. В общем, прошу…
Чувак уходит, выходят четверо ребят. Один садится за ударные, двое берут гитары, третий – бас. Вокалист поет:
