Дмитрий Калин - Книга россказней
Выйдя из зарослей, Доктор с подчиненными зашагали по асфальтированной дорожке, ведущей к желтому одноэтажному зданию клиники, утопавшей в зарослях полыни, репейника и крапивы. Пройдя сквозь скрипучую калитку, врач поднялся на крылечко и вошел в клинику.
В своем кабинете Ширяев первым делом выпустил карася в большой аквариум. Немного понаблюдав за тем, как ошалевшая рыбина приходит в себя, Николай Федорович подошел к окну и глянул сквозь запотевшие от времени стекла. Больные уже вышли на прогулку. Они медленно прохаживались, иногда собираясь в небольшие группы и беседуя.
Ширяев снял с себя полосатую пижаму и надел белоснежный докторский халат. На правом нагрудном кармане синими нитками были вышиты инициалы.
«НФШ», – в который раз по привычке прочел Ширяев и улыбнулся. – Мой, именной…
Усевшись за поцарапанный стол, Николай Федорович достал из ящика папку:
– Не получилось у меня сегодня разговора с новым пациентом. Как его там зовут? Павел?
Открыв дело новичка, Доктор углубился в изучение бумаг. Так и просидел до самого вечера врач, изредка вставая и прохаживаясь в раздумьях по кабинету. Лишь когда из-за сумерек стало трудно разбирать буквы, Ширяев опомнился.
– Ничего себе, – удивился он, взглянув на часы. – Уже почти 10. Странно, что так время быстро пролетело. Пора, пожалуй, и на боковую. А-то завтра всю рыбалку просплю. Раздевшись, Ширяев запрыгнул в койку.
Ночью Николаю Федоровичу приснился странный сон. Карась, которого он поймал, выпрыгнул из аквариума и забился на полу в судорогах. Задние плавники вытянулись и превратились в ноги с ластами, а передние обернулись руками. Только голова осталась рыбья. Похватав оскаленным ртом воздух, полурыба встала на ноги и прошлепала к выходу.
2Почему-то во всех больницах двери неплотно примыкают к косякам. Ночами через щели из коридора пробиваются узенькие полоски света, расчерчивая стены и потолки палат. У пациентов, которые подолгу лежат в больницах и мучаются бессонницей, эти лучики вызывают неприятные чувства. Кажется, что ты один на всем белом свете, позабыт-позаброшен и абсолютно никому не нужен. Лишь звуки дают понять, что есть еще люди на этом свете. Вот кто-то из соседней палаты прошаркал тапочками по паркету, отправляясь по своей надобности. Скрипнула дверь в туалете. Зажурчал ручеек, и вслед за этим заревел недовольный таким оборотом дела унитаз. Потом вновь шарканье и скрип двери – ночные звуки в клинике не отличаются разнообразием. А когда кому-нибудь становится плохо, добавляются новые – стоны, сдержанные крики команд, топот и кашель разбуженных людей. Но поменьше бы таких звуков…
Дмитрий большую часть своей жизни провел в клинике. Там он и дневал, и ночевал. А потому тоже не любил надоедливые лучи, пробивающиеся в палату из коридора. Вот и сейчас, отдыхая после работы, он с ненавистью смотрел в потолок, где разлеглась полоска света. Наконец, тяжело вздохнув, он сел на кровати. Та жалобно скрипнула – еще один привычный звук ночи.
– Ты не спишь что ли? – раздалось с соседней кушетки. Вадим приподнял голову с тощей подушки. – Я тоже. Никак не привыкну здесь. Неудобно спать – сетка чуть ли не до полу провешивается. Того и гляди, спину сломаешь. Неужели нельзя нормальные кровати поставить, а то так в верблюда недолго превратиться. Ходи потом с горбом, пока тебя могила не исправит. Да еще мысли в голову всякие лезут. Бывало, так полночи проворочаешься с боку на бок. Думаешь, думаешь обо всем на свете. Аж мозги набекрень. В башке черт-те что творится. Лежишь, пытаешься поймать ускользающие даже не мысли, а какие-то их обрывки. Только-только покажется, что поймал. Бац – она и исчезла. И все заново начинается. Бред какой-то! У тебя такое бывает?
– Да. Как и у всех, – ответил Дмитрий. – Всякое в голову ночью приходит. Я вот в последнее время все о матрешках думаю. Ну, точнее, не о раскрашенных куклах, а о об их принципе… Понимаешь, это вроде как жизнь человеческая… Вот, к примеру, есть самая маленькая кукла. Это как бы младенец. Потом он подрастает, и матрешка-младенец прячется в другую – побольше. Еще вырос – новая матрешка. И так, пока смерть не придет. Это самая большая матрешка – последняя.
– Н-да, – промычал Вадим. – Понимаю. Вроде как форма и содержание литературных произведений, про которые нам в институте рассказывали. Они как бы друг на друга влияют. Плохо уж помню. Если это к твоим матрешкам привязать, то получается, что самая маленькая матрешка – идеал. Она же из цельного дерева сделана. В нее уже ничего не запихнешь. Есть в ней и форма, то есть внешний вид, и содержание – то, что принято называть душой. Позднее человек подрастает и становится школьником. Причем происходит это именно тогда, когда на него ученическую форму надевают. Правда, не везде она есть, но сути дела это не меняет. Ведь имеется же у каждого ученика одежда, в которой он ходит на занятия. Таким образом, маленькая матрешка – младенец помешается в еще большую – школьника. Заметь, что младенец никуда не девается, а сидит преспокойно себе внутри. Затем человек либо идет в армию, где ему выдают форму, либо в студенты. Дальше работа где-нибудь на предприятии, заводе, в учреждении – неважно… Опять новая матрешка. И так до бесконечности, пока на человека не наденут последнюю форму – костюм либо платье с белыми тапочками.
Н-да. Если так рассуждать, то из-за этих самых форм и сущность человека-то меняется. Нацепи, скажем, генеральский китель, и подольше поноси, так со временем и станешь считать себя генералом. А что до этого носил, и не вспомнишь. Будешь думать, воспринимать одежку, как собственную кожу. Поэтому самое главное в нашей жизни – это одежда.
Хотя на самом деле ерунда все эти рассуждения. Как будто нельзя свою кожу от одежды отличить?!
– А может, просто не хотим? Ведь так удобнее и спокойнее. К тому же мы настолько отупели, что уже просто не в состоянии воспринимать вещи в том виде, в котором они существуют на самом деле.
– Занятно. Вот только доказательств всему этому нет!
– Ну, почему? – Дмитрий поднялся с кровати и включил свет. Вадим на мгновение зажмурил глаза.
Когда он их открыл, то приятель ходил по палате, дожидаясь, пока тот попривыкнет к свету.
– Возьмем, к примеру, нашего Доктора – Николая Федоровича. Что ты о нем можешь сказать?
– Насколько я успел заметить, у него «не все дома», – стал рассказывать Вадим. – Это надо же удумать – ловить рыбу в Иване!..
– Ты думаешь, это странно?
– Странно? Я бы назвал это другим словом! Я понимаю, любит человек рыбу ловить. Ну, и иди себе на пруд или озеро. Зачем на краю ванны-то сидеть? Кстати, какое-то странное название в нашей психушке дали этому корыту – Иван. Еще бы Петром назвали. Сидит этот псих Ширяев каждый день в помоечной и счастлив выше крыши. Сегодня вот с каким-то Пашей познакомился. С душем что-ли? Черт его знает. Птички, видите ли, у него поют. Деревья кругом растут. Ага! Пока до ванны по коридорам топаешь, лишь фикусы всякие в кадках встретишь. А ему лес дремучий кругом. Идет, радуется… Ну что, не псих разве? Ладно, хоть не буйный. Видимо поэтому ему администрация разрешает чудить.
– Хорошо, допустим, ты прав, – загрустил Дмитрий. – А как же Доктор умудрился в ванне поймать карася? Там рыбы, сам знаешь, нет…
– Вот это-то самое удивительное, – развел руками Вадим. – Сам ума не приложу. Разве что для смеха кто запустил… Вот рыбина с голодухи на крючок и насадилась.
– Может быть, – еще задумчивее заметил Дмитрий. – Ты считаешь Доктора психом, а где этому доказательства?
– Я ж тебе только что все доказал! – изумился Вадим.
– Нет, подожди. Ты только поведал о том, что чудится Доктору, и что сам видишь. Почему ты думаешь, что его видения лживы, а твои – нет. А может быть, все наоборот?
– Да тогда бы не твой любимый Доктор в полосатой пижаме ходил, а я!!! – взорвался Вадим.
– Вот мы и возвращаемся к теории матрешки. Ты же сам утверждал, что люди видят лишь то, что снаружи, а не то, что внутри. О человеке мы судим по одежке, а его истинную сущность не замечаем!
– Да чего я не замечаю?! – заорал Вадим. – Вот халат санитара, – он рванул одежду на груди, так что пуговицы разлетелись по сторонам. – Под ним ничего нет, жара потому что несусветная! Или ты скажешь, что сейчас на улице сугробы?!
– Этого я говорить не стану, – печально проговорил Дмитрий, уставившись на приятеля. – Хотя все может быть.
Вадим проследил за взглядом Дмитрия. Опустив глаза, он взглянул на свою голую грудь. Пропотевшая от жары кожа была сероватой. Грязь постепенно темнела, приобретая синий оттенок. Потеки пота, оставившие светлые борозды, становились все ярче. Не прошло и полминуты, как они превратились в белые ровные полоски. Вадим с ужасом смотрел на превращения. Обхватив внезапно разболевшуюся голову, он рухнул на кровать и, уткнувшись в подушку, завыл.
Дмитрий, словно маятник, медленно прохаживался по палате от окна с решетками до двери. Подождав, пока тот успокоится, он подошел к приятелю и сел рядом на привинченную к полу кушетку.
