Андрей Рубанов - Сажайте, и вырастет
– Ломануться – это очень стремно,– сказал мне когда-то Фрол. – Если ты пойдешь к двери, и постучишь кулаком, и попросишь мента вывести тебя из камеры – ты пропащий человек. Никогда у тебя не будет авторитета и уважения, ты обречен жить в стаде, ты пассажир. Ты – ломовой. Никогда не стучи в дверь кулаком. Решай все вопросы – на месте. Сам. Присмотрись, приглядись, пообщайся. Не торопись искать местечка для сна. У тебя все будет в порядке, ты парень с головой, решительный. Но никогда не стучи в дверь кулаком!
Извини, Фрол, сказал тут Андрюха и скривил рот – вежливо, но и крайне цинично, некрасиво, – извини, я здесь не могу, это свинарник. Я пойду к тюремным властям и куплю себе местечко получше. Уплачу по таксе. Пусть другие кретины задыхаются в этом аду и взаимно обоняют производимый ими смрад, газы ста тридцати кишечников. Пусть другие вдыхают дым копеечных сигарет.
Я попрошу вертухая вывести меня в относительно прохладный коридор и там предложу ему любые деньги, лишь бы он отвел меня к начальству, и начальству я тоже посулю любые деньги – для того, чтобы уйти отсюда! В конце концов, я не последний человек! Я крупный преступник! Я схвачен за кражу полутора миллионов американских долларов! Я московский бизнесмен! Банкир! Я крутой, богатый, что я буду делать в этом месиве тел, в этом муравейнике, в этой выгребной яме?
Но я все же шагнул вперед.
Тут кто-то очень злой и серьезный, с худыми руками, неимоверно заспанный – его сильно опухшие веки то и дело тяжело падали вниз, но тут же он снова таращил внимательные глаза,– возник передо мной и ударил кулаком по качающейся перед моим носом грязной ноге. Ткнул несильно, но так чувствительно, что обладатель гниющего копыта подтянул ногу, жалобно застонав внутри своего яркого сна. Против своей воли я увидел, как из проймы его грязных, почти истлевших семейных трусов, прожженных в двух местах, с торчащей из пояса перевязанной узлами резинкой, вывалились очень крупные, коричневые, покрытые ярко-красной сыпью яйца, а кроме того, стало очевидно, что и самый член сильно эрегирован, стоит торчком, крепко натягивая истончившуюся ткань.
Мне опять показалось, что пора разворачиваться. Но изможденный весело улыбнулся мне, и я передумал. Изможденный поднял глаза выше и отыскал взглядом удрученного человека с внешностью уроженца Центральной Азии, – искусно балансируя, он сидел, подобрав под себя короткие ноги, на краю верхнего ряда спальных мест.
– Слышь,– негромко, но внятно позвал изможденный.
Азиат очнулся от полудремы.
Изможденный указал на интимный непорядок спящего.
– Толкни его... Скажи, чтобы поприличнее вид принял...
Просияв, азиат с удовольствием потряс соседа за колено, почти разбудил. Тот заворочался, получил во сне несколько слабых тумаков от прижатых справа и слева и прикрыл свой срам.
– Только что вошел? – спросил изможденный, обратив на меня красноватые глаза. Он разлеплял сухие губы с видимым трудом.
– Да.
– Пойдем со мной... Ловко разрезав голую толпу плечом, он вывел меня к воздуху и свету, в конец пространства. Здесь, в торцевой стене, имелись два широких длинных окна, на каждом – решетки, а за ними еще и «реснички» – длинные полосы крепкого металла, часто вваренные в раму под углом, чтобы проходил воздух, но не прямой взгляд.
Под окнами суетились несколько очень потных, грязных молодых людей в семейных трусах,– негромко переговариваясь, они ловко манипулировали толстыми веревками, свисающими из окон. В простенке висел большой телевизор. Под ним, прямо на полу, на самодельной электроплитке стояла железная миска, в ней жарилось что-то малоаппетитное. Часть стены рядом представляла собой внушительный иконостас: в несколько рядов висели изображения святых. Лики их были суровы. Точно так же – испытующе, пристально – смотрели на меня глаза моего визави: серое лицо, впалые щеки, диковатый взгляд.
Изможденный вдруг откинул какую-то цветастую тряпку, оказавшуюся занавеской, – и я увидел прямоугольную нору на две кровати, закрытую с трех сторон вертикально натянутыми одеялами. Тюремная палатка поддерживалась целой системой больших и маленьких веревок. С четвертой стороны была стена, решетка и иконы.
– Присядь,– сказал изможденный, уселся напротив и задернул полог. Быстро, внимательно оглядев мой пятисотдолларовый спортивный костюм, он прикусил губу, о чем-то на миг задумался, сдвинул брови и поинтересовался:
– Откуда сам?
– Из «Лефортово».
– Из «Лефортово»? – изумился мой собеседник. – Террорист? Маньяк? За что попал?
– За аферы. – Я полез в карман и достал сигарету. Изможденый сделал предупреждающий жест.
– Просьба,– объявил он. – Перед образами – не кури. Хорошо?
Я торопливо кивнул.
За матерчатыми стенами ровно, как пчелиный рой, гудели звуки сотни голосов.
– Значит, аферы твои – серьезные, раз тебя – в «Лефортово»... Давно сидишь?
– Восемь месяцев.
– Не срок.
– Третий раз за день слышу эти слова,– признался я. – Восемь месяцев – это что, так мало?
– Как сказать... Я, например, сижу четыре года.
Теперь уже изумился я.
– Четыре года – в следственной тюрьме??? Ты – осужден, да?
– Нет. Я – за судом.
Изможденный был молод, но его манера беседы, а также мимика показались мне чрезвычайно зрелыми, достойными скорее сорокалетнего мужчины.
– А что значит – «за судом»? – спросил я.
– Это значит, что меня судят.
– Четыре года – судят?
– Именно.
– А разве так бывает?
– И не такое бывает,– невесело высказался мой собеседник. – Я Станислав. Стас. Можно – Слава. Погремуха – «Слава Кпсс». Будем знакомы.
Изможденный Слава показал большим пальцем на свое предплечье, где имелась татуировка: две латинские буквы S в виде дважды изломанных, ударяющих вниз молний.
– Сделал по молодой глупости,– объяснил Слава Кпсс. – Три года назад. Теперь – жалею.
– Почему? – полюбопытствовал я.
– Рисовать на себе – грех,– строго провозгласил Слава. – Язычество.
– Значит,– я кивнул на иконы,– это все твое?
– Мое,– коротко ответил Слава.
– И что,– поинтересовался я вежливо,– Бог тебе помогает? Выполняет твои просьбы?
– Бог – это не Дед Мороз,– еще строже ответил Слава. – Его просить – бессмысленно. Он только одну просьбу реально может выполнить.
– Какую же?
– Если попросишь у него сил.
Из-за распяленных шерстяных тряпок, снаружи, донеслись возбужденные возгласы, и мой новый приятель, дружески опершись ладонью о мое колено, высунул голову за занавеску.
– Что там?
– Еще одного завели,– оповестили ближестоящие.
– Ага. Ну, пусть тоже подходит. Вот что творят! – посетовал Слава, снова удобно усаживаясь на узорчатом покрывале. – Сто тридцать семь человек на тридцати двух местах!
– Здесь всегда так? – с ужасом спросил я.
– Нет, конечно, – успокоил меня мой новый приятель. – Сейчас еще терпимо. В прошлое лето набили под сто пятьдесят. А в позапрошлое...
С внешней стороны занавески послышался громкий, грубый баритон:
– Где? Здесь? Или здесь? А? Истончившаяся, во многих местах заштопанная ткань откинулась в сторону. Круглолицый плечистый человек моих лет с тяжким выдохом уселся рядом со мной и смахнул со лба пот.
– Час в радость, бродяги! – оглушительно провозгласил он. – Мир вашему дому! Кто смотрящий этой хаты?
– Только что вошел? – дружелюбно осведомился Слава Кпсс.
– Ага! Я – Дима Слон! А ты – смотрящий, да?
– Смотрящий? – осторожно переспросил Слава. – А что это такое, «смотрящий»?
– Слышь,– с вызовом проговорил Дима Слон. – Я,вообще-то, пацан при понятиях. Со мной не надо так шутить. В нормальной хате всегда есть смотрящий, и я хочу с ним поговорить...
Слава Кпсс выдержал паузу и позвал:
– Джонни!
Из-за занавески появилась ладная, чрезвычайно мускулистая фигура.
– Тут ищут смотрящего! – сообщил Слава. Полные, яркие, хорошего славянского рисунка губы атлета раздвинулись в осторожной улыбке.
– А это что такое?
– Не знаю.
– И я не знаю. Дима Слон подозрительно пошарил глазами.
– Пацаны, чего вы гоните? Давайте, в натуре, без этих шуток!
– В натуре... – задумчиво повторил Слава и быстрым глазом окинул одежду вновь зашедшего пацана при понятиях: грязные черные джинсы и расстегнутую до пупа рубаху со множеством металлических пуговиц и прочих застежек. Обилие золоченого металла на этом предмете гардероба безошибочно указало мне – очевидно, и Славе Кпсс тоже – как на дурной вкус его обладателя, так и на его низкий социальный статус. Под рубахой виднелась несвежая майка, насквозь сырая.
– Ты... это... – медленно начал Слава. – Друг! Ты бы пока подождал. Мне надо закончить разговор с человеком...
Он кивнул на меня.
– Ничего,– разрешил краснолицый новичок. – Я пока здесь посижу, с краешку. А то везде тесно, народу – тьма, ногу поставить – и то негде...
