Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль
Над мирным порогом
Махну серебряным тебе крылом!
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в боевой поход!
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин,
А Первый Маршал в бой нас поведет!
Завтракали жидкой манной кашей, крутыми яйцами и чаем в граненых стаканах.
Однажды, когда добрая сотня алюминиевых ложек гремела, размешивая желтый кубинский сахар в красном краснодарском чае, Марина, отхлебнув, подняла голову и встретилась с пристальным взглядом старшего пионервожатого, который, примостившись с краю противоположного стола, пил кофе из своего термоса.
Секунду он смотрел все так же пристально, потом молодое, почти мальчишеское лицо его растянулось улыбкой. Подняв шутливо никелированный стаканчик, он кивнул Марине. Ответно улыбнувшись, она попробовала поднять свой стаканище, но чай был горяч, обжег кончики пальцев. Она подула на них, смеясь, а старший грозно нахмурил брови, оттопырил нижнюю челюсть и покачал головой, изображая директора лагеря – угрюмого толстяка, везде появляющегося со своей женой – такой же грузной неприветливой женщиной.Марина прыснула, узнав объект пародии, но Володя уже спокойно допивал кофе, что-то быстро говоря сидящему рядом Виктору Васильевичу.
Володя…
Он был душой лагеря, этот невысокий спортивный парень. Тогда он казался Марине страшно взрослым, хотя и носил белую тенниску, узкие спортивные брюки и белые баскетбольные кеды. Красный галстук болтался у него на шее, придавая ему мальчишеский вид. Он мог быть строгим и веселым, занудливым и безрассудным, тошнотворно-спокойным и озорным. У него было увлечение – новенький фотоаппарат иностранной марки, который он часто носил с собой. Фотографировал он редко, снимая, как правило, бегущих или играющих пионеров.
Что-то подсказало Марине тогда в столовой, что этот пристальный взгляд, брошенный под музыку алюминиевых ложек, был не случаен.
И скоро пришлось убедиться в этом.
Почему-то он стал чаще оказываться с ней рядом – подходил к теннисному столу и, сунув мускулистые руки подмышки, смотрел, как она играет с Надькой, отпуская острые, как сосновые иголки, словечки:
– Так. Саликова подает, внимание на трибунах.
– Алексеева, Алексеева, мышей не ловишь.
– Саликова, ну что такое? Ты же чемпион дворов и огородов…
– Алексеева, закрой рот, шарик проглотишь.
Сидящие рядом на лавочке ребята смеялись, смеялась и Марина, отбивая цокающий шарик с синим китайским клеймом.
Володя стоял и смотрел, облокотясь на толстенный сосновый ствол. Она заметила, что смотрит он больше на нее, комментируя в основном ее игру. Когда же, уступив ракетку, Марина садилась на лавочку, он присаживался рядом и с серьезно-озабоченным видом тренера давал ей советы, показывая своей смуглой широкой ладонью, как надо гасить, а как – резать:
– Поразмашистей и полегче, Марин. У тебя же вон руки какие длинные.
Он брал ее за запястье, заводил руку вперед и останавливал возле лба:
– Вот. Чтоб сюда проходила. Как пионерский салют.
Марина насмешливо кивала, чувствуя теплую шершавую кожу его крепких пальцев.
Он чем-то нравился ей.
На общелагерной линейке он принимал рапорты командиров отрядов с серьезным и строгим лицом. Ему рапортовали пионервожатые – старшеклассники, приехавшие в «Горнист» на весь летний сезон:
– Товарищ старший пионервожатый, отряд номер три на утреннюю линейку построен. Командир отряда Зубарева.
А он – подтянутый, крепкий – принимал рапорт, уверенно вскинув руку, словно погасив звонкий китайский шарик…
В начале июля была «Зарница».
Река разделила «синих» и «зеленых» на две противоборствующие армии. Напялив синие и зеленые пилотки, разжигали костры на скорость, натягивали дырявые палатки, кидали гранаты, бежали «партизанскую эстафету». Директор, затянув свои огузья-оковалки в белый китель с зелеными галифе, пускал ракеты из тупорылой ракетницы.
Марина была медсестрой. Зеленая пилотка плотно сидела на голове, короткие косички с белыми бантиками торчали из-под нее. Сумка с медикаментами висела через плечо, повязка с красным крестом, слишком туго завязанная Ольгой, сжимала предплечье.
Володя командовал «зелеными», худой бритоголовый командир шестого отряда – «синими». После однодневной подготовки произошла схватка.
В 8.15 переправились.
В 8.45 вернулась группа разведки, таща на себе «языка» и подвывихнувшего ногу товарища.
В 9.00 вышли на исходный рубеж.
В 9.05 красная ракета зашипела над директорскими кустами, и Володя, подняв стартовый пистолет на шнуре, повел за собой кричащих ура «зеленых».
Марина по непонятному совпадению или неосознанному порыву бежала рядом, придерживая свою сумку и дивясь обилию росы. Вдруг впереди в кустах захлопала сосновыми досками «полевая артиллерия», и, крикнув «ложись!», Володя повалился в траву, еще не скошенную колхозными забулдыгами. Марина плюхнулась рядом, доски равномерно, как учили, хлопали, Володя, улыбаясь, крутил головой.
Зеленые пилотки торчали то тут, то там.
– Ба! Алексеева, друг боевой! Ты здесь? – командир заметил ее, приподнявшуюся на руках и разглядывающую противника.
И не дождавшись ответа, сильной рукой схватил ее за плечи, повалил рядом с собой:
– Убьют, ты что!
Его разгоряченное лицо оказалось совсем рядом, тонкие губы смеялись:
– Медсестрам умирать нельзя. Кто перевязывать будет?
Улыбаясь, он еще крепче прижал ее:
– Снаряды рвутся, а ты высунулась. Не боишься?
– Не боюсь, – усмехнулась Марина, снова поднимая голову.
Его ладонь оставалась у нее на шее:
– Рвешься в бой, Мальчиш-Кибальчиш?
Он пригнул ее голову к траве:
– Лоб пулям не подставлять. Выжить – вот наша задача.
Смеясь, Марина пробовала освободиться, но рука старшего пионервожатого была крепкой. Перехватив ее своей, Марина напряглась и вдруг почувствовала его горячие губы в своем ухе:
– Тише, убьют! Тише, убьют! Тише, убьют!
Стало тепло и щекотно.
Еще не ставшая сеном трава густо стояла вокруг, пахло клевером, мятой, душицей и чабрецом; маленький, словно пластмассовый, кузнечик тер ножками крылья, примостившись на стебельке.
– Тише… Ложись… Тише… Ложись…
Шепот был горячий, шершавые пальцы прижимали голову к траве, волна мурашек пробегала от уха по шее и по спине. Притянув ее всю к себе, он непрерывно шептал, поглаживая. Словно в забытьи Марина прикрыла утомленные ранним подъемом глаза, тьма и легкий запах табака от Володиных губ оживили прошлое. Сердце толкнулось к горлу, застучало знакомыми толчками:
– Тук, тук, тук… скрип, скрип, скрип…
Скрипит кровать, мужская спина движется в темноте, букет белых гладиолусов цветет застывшим взрывом…
Треснуло сзади, красная ракета зашипела над их головами.
Быстро отпрянув, Володя вскинул руку с пистолетом:
– Зеленые! Вперед! В атаку! Урааа!!
– Ураааа!!! – замелькали кругом голые коленки и красные галстуки…
А ночью после победного парада Марина натерла свой пирожок так, что утром болезненно морщилась, делая первые шаги, – робкие, неуверенные, пугающие, удивляюще-зовущие…
Старший пионервожатый жил в отдельной комнате в мальчишеском корпусе.
Часто, стоя на пороге своего жилья, весело покрикивал на мальчишек:
– Соловьев, ну-ка отдал мяч быстро. И не лезь больше.
Или советовал:
– Ребята! Отнесите эти обручи в третий отряд, что они тут валяются…
У него была своя лодка – синяя с белыми веслами.
И вот однажды:
– Алексеева!
Он стоял на пороге, засучивая рукава бежевой рубашки.
– Что?
– Поди-ка сюда. Не чтокай…
Передав ракетку Рите, Марина подошла.
Не глядя на нее, он аккуратно расправлял закатанные рукава:
– Хочешь на лодке прокатиться?
– Не знаю… – пожала плечами Марина, чувствуя, как краснеют ее щеки.
Нахмурившись, он снял с плеча капельку сосновой смолы, пробормотал:
– Ну что – не знаю… Иди к спуску, жди меня там. Грести тебя научу.
И добавил, кольнув быстрыми зелеными глазами:
– Только не говори никому, а то лодка старая, двоих только выдерживает.Они плыли по течению, Марина неловко гребла, непослушные весла вырывались из рук, шлепали по воде. Он смеялся, закрываясь от брызг, в его улыбке было что-то беспомощное.
Марина упиралась ногами, откидывалась назад, вытирала забрызганное лицо о локоть и гребла, гребла, гребла, словно стараясь уплыть от этих зеленых глаз и смуглого улыбающегося лица. Но оно все время было рядом, несмотря на то что лагерь, плес, ивы – давно исчезли.
Он попросил подвинуться, сел рядом, положил свои ладони на ее:
– Ну, зачем же так дергать… смотри… и-раз, и-раз, и-раз…
Весла сразу стали ручными, лодка понеслась так быстро, что вода зашелестела под килем.
– Как здорово… – пробормотала Марина, чувствуя необыкновенную легкость, силу и азарт.
– И-раз, и-раз, и-раз… – приговаривал он, и они гребли, наклоняясь и откидываясь, его пальцы крепко прижали Маринины, уключины скрипели, и скрип этот был замечательным, мучительным, сладостным. Лодка неслась, речной подмосковный воздух дышал Марине в затылок, свистел за ушами, шелестел галстуком.
