Гаетан Суси - Лоскутный мандарин
Почувствовав приближение приступа дурноты, от которой ему с каждым днем становилось все хуже и хуже, Ксавье откинул голову назад. Он был так слаб, что даже просто сидеть не мог без усилия. Если он был поглощен какой-то мыслью, верхняя часть его тела начинала чуть заметно наклоняться; когда парнишка отдавал себе в этом отчет, он тут же распрямлялся – рывком, как собака, разбуженная взрывом. Его часто одолевал грудной кашель, после чего во рту оставался вкус крови с привкусом мела. Маленькая опухоль, которую он порой чувствовал в горле, вызывала приступы сильнейшей боли – будто его кто-то изнутри резал на части. Рядом с ним на подоконнике лежала тетрадь, которую подарила ему Пегги, он туда время от времени, от случая к случаю записывал свои размышления. Его внимание привлекла одна запись, над которой он, помнится, долго раздумывал: «Ребенок появляется из тела самки: я это знаю. Так, например, корова производит коровят (поросят? тельцов?). Но как они в нее попадают?» Потом неудовлетворенно добавил: «Конечно, не через рот. Она что, выращивает тело, как траву? Как яйцо?»
Он некоторое время продолжал размышлять над этой проблемой, смотря невидящим взглядом в одну точку. Потом, как постепенно срываемые с дерева нарастающим ветром пожелтевшие листья, мысли его начали сами собой уноситься, разбегаться по каким-то тусклым, глухим туннелям, и скоро он уже сам не мог разобраться в том, какие думы блуждают в его помутненном сознании. Ксавье стал медленно клониться вперед и уже начал проваливаться в целительную пустоту, когда внезапно из забытья, в которое погружался его разум, возник образ объятой пламенем Пегги, и парнишка что-то страшно, хрипло прокричал слабым голосом, каким кричат, очнувшись от кошмарного сна.
За спиной его распахнулась дверь. Он даже не обернулся, уже привычный к тому, что без его ведома рабочие могут зайти к нему в комнату в любой момент, чтобы взять какой-то инструмент или бросить на пол очередную охапку строительного мусора. Но после того, как до него явственно донесся звук открываемой двери, наступила неестественная тишина, заставившая его слегка повернуть голову. Мимо окна тенью промелькнула птичка.
– Здесь живет Ксавье?
На пороге стояла женщина – она не решалась пройти в комнату. Ее пугал тусклый свет, страшная грязь, гнетущая атмосфера болезни. Цементная пыль и частицы штукатурки, плававшие в воздухе, оседали ей на кожу, на платье, на волосы, попадали в бронхи.
– Это тебя люди зовут Ксавье?
Ксавье сидел, повернувшись спиной к окну, поэтому женщина видела лишь контуры его тела, а черты лица разобрать не могла. Он же видел ее очень хорошо. На ней было залатанное платье цвета ржавчины, покрой которого был немного странный – вдоль и поперек его как железнодорожные пути пересекали швы, и до самого подбородка оно было застегнуто на пуговицы. Шею ей прикрывала видавшая виды потертая лисья шкура, выглядевшая так, будто с ней вдоволь наигрались собаки перед тем, как она заняла свое место на плечах вошедшей дамы. На голове у нее была кривобокая шляпка с вуалью, вид которой свидетельствовал о том, что какое-то время ее, должно быть, использовали как подставку для кастрюль и сковородок. Ксавье никогда даже в страшном сне не приснилось бы, что она может быть так одета. Он даже подумал, что из-за болезни у него что-то случилось со зрением и он стал ви-деть то, чего на самом деле нет. В конце концов женщина решилась сделать пару шагов в его направлении – она прошла их осторожно и как бы нехотя, потом подняла вуаль, и подручному открылось ее лицо. В безотчетном жесте страха, граничившего с ужасом, он вскинул руки к щекам. Что здесь происходит? Что все это значит? У него возникло такое ощущение, что вся вселенная вдруг перевернулась и он больше вообще ни в чем ничего не понимает.
– Жюстин!.. Сестричка моя маленькая!.. Что с тобой стряслось? Ты заболела? Как ты могла так измениться за такой короткий срок? Нет, я с ума сойду.
От невразимой боли Ксавте кусал себе кулак. У стоявшей перед ним Жюстин, которую он оставил в Венгрии всего несколько месяцев назад, у сестры его Жюстин, которой едва исполнилось двадцать лет, были дряблые щеки, изборожденные морщинами, и волосы с проседью – как асфальт! – Я тебе не сестра, Ксавье.
Вошел рабочий, ворча себе что-то под нос, взял кувалду и вышел, хлопнув дверью. В коридоре он с кем-то недолго бранился. Жюстин молчала. Она присела на краешек разбитого стула и чуть искоса бросила на парнишку долгий, пристальный взгляд, в котором любопытство и безразличие явственно перемежались с отвращением и ужасом, как у ребенка, который вдруг оказался у гроба умершей бабушкиной сестры. Ксавье был полностью поглощен собственным страданием. С этим новым горем ему уже не под силу было совладать. Сколько же напастей выпало на его долю: и чахотка, и потеря Пегги, и собственная близкая смерть – со всем этим он смог в конце концов смириться, и хотя здесь не было никакого смысла, но во всей цепи его злоключений, по крайней мере, вырисовывалась какая-то логика и последовательность – если расположить все несчастья в цепочку одно за другим, то цепочка эта как раз и окажется в итоге тем, что принято называть жизнью. Но что же такое случилось с Жюстин, вдруг превратившейся в маленькую сморщенную старушку? Которая к тому же говорит, что она ему не сестра! Он прикрыл ненадолго глаза и сжал руками виски.
– Объясни мне, что происходит, – прошептал он. – Говори что хочешь, только объясни мне, в чем дело.
Жюстин начала говорить достаточно осторожно и сдержанно:
– Я пришла сказать тебе, кто ты такой. Точнее, что ты такое. Мне казалось, ты имеешь на это право. Не думаю, что тебя это особенно обрадует.
– Но что же такое ты мне хочешь сказать, о чем я еще не знаю? Я люблю тебя, какая мне еще нужна истина? Не знаю, что с тобой стряслось, но какая, в конце концов, разница, если главное в том, что ты уже здесь? Что мы снова вместе? Как в Венгрии?
– Ты никогда не был в Венгрии, Ксавье. То, что тебе кажется твоими воспоминаниями, на самом деле ими не является. Я сочла своим долгом прийти сюда и сказать тебе об этом.
Ксавье вскочил с места, подчиняясь привычному для него рефлексу бегства от опасности. Он уперся руками в оконную раму и высунул голову в окно, чтобы взглянуть на небо и глубоко вдохнуть пустоты. Потом повернулся, и стало ясно, что он не поверил ни единому слову Жюстин.
– Что ты такое говоришь? Почему ты говоришь мне такие вещи? Ты хочешь посмеяться надо мной? Смотри! Я тоже умею насмехаться!
И угрожающе поднял палец. Потом взглянул на нее совсем по-детски, надеясь, что это заставит ее улыбнуться. Взгляд получился такой несчастный, что Жюстин, вздохнув, отвернулась. Подручный снова сел на мешки с цементом. Он нервно теребил шляпу. Потом решил разыграть сценарий счастливого, спокойного и безмятежного воссоединения семьи.
– Ну, что ты, сестричка? Расскажи мне что-нибудь. Что ты делала последние четыре месяца? Расскажи о нашей любимой деревне, как, забыл, она называется? Которая неподалеку от Будапешта, на реке Святого Лаврентия. Что за ерунда? И как это у меня из памяти выскочило название родной деревушки? Просто не понимаю, что со мной творится! Как там дела у соседей наших, у наших друзей? Расскажи же мне обо всем. А священник со своими четырнадцатью ребятишками? Как они там поживают? Я так по ним по всем соскучился.
Он попытался изобразить на лице такое выражение, которое казалось ему очень милым. Жюстин молчала. Ксавье сглотнул. Представьте себе, что вы стоите на колченогом табурете, сложив руки за спиной, а на шее у вас веревка: как вы будете себя чувствовать? Именно так чувствовал себя в тот момент Ксавье. Поэтому ему было очень надо, просто необходимо что-то сделать, не важно что, что-нибудь сказать.
– Сестричка, ты получала мои письма? Я писал тебе каждый день или почти каждый день, все записывал, что мне в голову приходило, все доверял бумаге, обо всем хотел тебе рассказать. Все эти двадцать восемь недель я только о тебе и думал! Только на тебя надеялся! Даже когда занимался чем-нибудь другим, даже когда был с подругой моей Пегги, в глубине души, в самых потаенных мыслях моих всегда была только ты, и я знал, что, несмотря ни на что, в один прекрасный день мы снова будем вместе. И вот сегодня этот день настал – ты здесь. Ох, сестричка моя, фея моя маленькая с маленькими крылышками, девочка моя дорогая, радость моя ненаглядная…
Он хотел взять Жюстин за руку, но она резко ее отдернула. Не будучи в состоянии ничего больше говорить, он вынул из кармана самый последний кусочек шоколада и протянул ей. Она его не взяла. И за все это время не произнесла ни слова. Ксавье в панике снова отвернулся к окну. Его с невероятной силой влекла к себе пустота. Ему нужно было какое-то пространство, какой-то горизонт где-то далеко-далеко, там, куда доходил его взгляд. Но в какую бы сторону он ни смотрел, все пространство перегораживали здания, взгляд его, как в заточении, наталкивался лишь на их уродливо-угловатые очертания, и даже белесый небосвод казался ему стеной. Он закрыл глаза и во тьме увидел исчезающие лиловатые пятнышки, среди которых вверх и вниз мельтешили какие-то ворсинки…
