Стив Айлетт - Надувной доброволец
— Внезапно натянувшаяся верёвка.
— Ты зашёл слишком далеко, брат.
— Священные соглашения — вот в чём ключ. К твоему существованию, во всяком случае.
— Никаких сделок, — сказал Эдди.
— Вот как, — сказал я, не убеждённый. — А иначе ты лишишься связи со всем остальным. Посмотри на эти камушки, Эдди-не чувствуешь голод?
— Я — нет. — Голые утверждения Эдди, что он выше этого, наполнили меня яростью, словно кипящий яд. Друзья собрались. Убей его, когда все его глаза закрыты, а руки протянуты в знак примирения. Тогда его смерть гарантирована. Но я уставился в окно и представил себе эффект этих незначительных действий. Так вот их понимание проводки под панелями. С глаз долой и затычка в очко. Пытаясь ошеломить себя убогими парадигмами, я всегда высвобождался, как дьявольский инстинкт поваров. Менял мнения, как аллигатор, потрошащий их вес.
Надо ли остановиться здесь и дать этим ублюдкам по дюжине на пятачок категорично кричать мне в глаза? Или. пойти домой?
Новые скелеты с ещё смазанными суставами почти беззвучны — а старые клацают и весьма неважно выглядят, когда собираются вокруг тебя. Это один из уроков, что я усвоил в передней того странного дома в три часа застоявшегося утра. Брайлевские обои, мясные мухи и сухие птицы с чердака.
Комната так замёрзла, что я не мог передвинуть мебель.
— Это клей, или я просто в худшем месте, где только бывал? — спросил я у очереди самоубийц.
— Худшее место до сих пор, — подчеркнули они.
— Мне уже лучше, — сказал я, и это была правда.
Есть что-то в дураках, выстроенных в ряд, что создаёт перспективу — что может быть хуже, чем оказаться одним из них?
Здание лучилось запущенностью. Прекрасная горгулья над дверью, но она начала кричать на меня жуткой чёрной дырой своего рта — говорила, что я нелеп, ошибка природы. И что в течение года у меня отрастут жабры.
Завалил её водорослями. В те дни я считал водоросли ответом на всё. Каким глупцом я был. Кто-то позволил мне идти этим путём столько лет, а теперь я смотрел на себя.
Значит, я остановился в баре.
Не так давно при помощи простых переговоров я побудил прежде кроткого служителя церкви стать опасным безумцем, и теперь, когда я разглядывал бар, я видел, как он оглушительно торгуется со связанной жертвой.
— Ты собираешься жить дольше?
— О да.
— Ты уверен?
— Да, да, я…
— Точно уверен?
— Да — я точно уверен, пожалуйста.
— Ну, это мудро. Это мудро, а, ребята? Да, они говорят да. Ты маленький человек. Маленьким людям надо держаться тише воды или познать силу моих ног.
- Да.
- Да что?
— Да, падре.
Беременный мрачным знанием я повернулся к Эдди.
— Сколь крошечным разумом может обладать человек и всё равно оставаться мишенью ударов, Эдди? Сколь мучительно крошечным?
— Не понимаю о чём ты, брат.
— Ты прекрасно понимаешь — всё понимаешь.
— Не-а.
В этом весь Эдди. Однажды он пытался отрастить бороду, она оказалась зелёной. С боем выковырял пальцем что-то у себя из уха и смылся — в итоге полиция загнала его в угол в переулке, и он заработал одиннадцать пуль, Затемнение медиа, запрет на публикацию — и Эдди в карантине на шесть недель — вот таким человеком он был.
— Каждый болван и развалина знает больше, чем ты, Эдди, — например, что свиньи могут выворачиваться наизнанку, когда совсем маленькие, пока их кости не затвердели.
— Кости всегда твёрдые.
— Вот — смотри, сколько ты сегодня знаешь.
— Согласен — и я прав.
— Не способен признать ошибку. Обречён на неудачу и задержку на неопределённый срок всего, чем мог бы наслаждаться, понимаешь, что я тебе говорю? До тебя доходит смысл?
— А тут был смысл?
— Тот, который со мной с молодости, измученной статуями с вращающимися головами и подпотолочными паразитами с болтающимися ногами. Господи Боже, ты же ребёнок в лесу.
— Ты когда-нибудь возвращался домой, брат?
— Когда отец умер. Жнец-Потрошитель предупредил меня заранее, знаешь.
— Ты действительно веришь, что знаком с ним?
— Жнец-Потрошитель. Разве я тебя не водил в самые глубины ада, поясняя этот вопрос?
— Водил. Я часто вспоминаю это как эдакий праздник или хирургическую процедуру. Почти умер на столе. На столе для пула — ха-ха-ха.
— Ничего себе шуточка, Эдди, — объявил я и переключил внимание на пиво. — Да, ничего так себе шуточка.
— О, так тебе понравилось, а?
— Я знаю, ты её обдумывал и планировал — а я не буду критиковать человека в его лучший час, как можно?
— О, теперь я до конца осознал твой смысл — ты кидаешься спаржей, так?.
— Ага.
— Да, это твой способ, я знаю.
— Каждому своё, Эдди, это точно.
— Каждому своё. Только так и можно.
— Чертовски верно, только так и можно.
— Ещё раз, о чём мы спорили?
— Сало, Эдди.
— Сало. Непобедимо.
— О, мой унылый болван.
Как я говорю, я способен понять в Эдди ровно столечко в день — но Боб был всецело чужим языком. Обаяние отлетало от него, как камни от ублюдка. Даже Руби не могла заставить его выпустить курицу, которую он поймал однажды в переулке — по его словам, потому что он собирался побрить ее, прежде чем выпустить на волю.
— Тогда-то и посмотрим, заботится ли природа о своих, или наступает им на лица и называет их отбросами, — шептал он, поглаживая скотинку.
— Боб, зачем вмешиваться в естественный порядок этого бреда? — сказал я, показывая на деревья.
— Померяться силами со смертью, долгие-долгие рыдания могут сойти за политическое высказывание.
Руби возразила, сказала, что слёзы слишком питательны для этого. Она провела целую пачку экспериментов, в ходе которых диета из слёз ускоряла отрост лап омара, оторванных в битве на морском дне.
Там, в баре, Пустой Фред принимал ставки на то, сколько людей может втиснуться в паб до того, как он начнут эволюционировать — он имел в виду, в существо, которое свисает с потолка на присоске с одной рукой, чтобы держать пинту, и пастью, чтобы нести чушь.
— Только трое, — сказал я, протягивая ему десятку, — если они будут похожи на тебя. I
Все замерли, уставились на меня, словно я совершил, последнее и худшее из каталога преступлений. Мой хохот покинул меня, как змея струится от иссохшей жертвы.
— Ты слышал? — нервно принялся блефовать я.
Гнилорожие открытия на стене Чарли — несомненно жена на долгих выходных.
— А ты дружелюбный, как я погляжу. Как ты умудряешься не увлечь всех нас?
— Я пользуюсь фильтром обаяния.
В этот миг бармен подвалил сзади с жареной свиньёй на блюде, с подрумяненными боками, с яблоком в пасти. “Слава Богу, — подумал я, — банкет отвлечёт их”.
— Глядите, что я нашёл, — завопил бармен. — Кровавое убийство.
— Мёртвая — и накачана смертельным ядом, я полагаю.
— Сейчас подкрепимся, — крикнул я в надежде, но мне ответили взгляды осуждения, пока весь бар собирался вокруг трупа.
— Какой-то монстр подвергал её пыткам перед смертью.
— Посмотрите на выражение лица — если сможете.
— В чем была причина, как вы считаете?
— Аутоэротическая асфиксия, — сказал я. — Посмотрите на яблоко.
- Это сацуми, брат.
— Есть мысли, кто подсуетился сделать это, Эдди?
— Он, — сказал Эдди, указывая на: меня, словно на пролетающий серебряный аэроплан. — Этот убивающий ублюдок вон там. Сам не осознаёт свои желания. Рассказывает про глазные впадины мёртвых птиц с налипшими сухими кусочками ткани. Не может заткнуть пасть насчёт своей матери. В спальне фронт. Экраны радара и подсвеченный континент за перекидной стеной. Вот этот ублюдок. — И он снова указал на меня, сильнее акцентируя злобность.
Минимум восемь человек сказали, что я заслуживаю худшего, чем они способны представить. Бармен дёрнул меня за рукав.
— Откуда у тебя шрам, брат.
— Бурное бушующее море, медуза из ниоткуда, вот и конец истории.
— Конец истории. — По стенам бара пошёл реверберировать презрительный смех. ~ Да, надо думать.
— Это правда.
— История твоей жизни, а конец — её.
— Да — конец, да, моей жизни, а…
— Без истории, брат, без сюжета, только один против нас, и без борьбы, ведь мы беззащитны.
И что мне оставалось? Только набор уклончивых манёвров, точность которых оторвала бы уши у гадюки.
Что я сказал каждому последнему ублюдку в баре
А теперь, канареечки, остыньте — правильно, правильно; Вы же мои крошки-милашки, а? Ты, с ножом — только попробуй мне. И хватит играть в карманный бильярд, Эдди.
Итак, есть неотразимые причины осознать, что это свинья, как вы и говорите. Это спаниель на последней стадии. Заметьте, рыло скошено и сделано из картона, что будет явственно слышно, если я его ударю. Слышите? И видите остатки волос? Улыбку на морде? Видите большие клыки? Вы вообще говорите по-английски? Считаете себя умнее других, а? Теперь мне всё ясно. Студенистые глаза передают своё неодобрение при помощи веры, что мне интересно. И вы серьёзно полагаете, что так оно и есть. Вы, конечно, правы. И одна улыбка с натуры образует петлю, чтобы показать, где кончается твоя голова.
