Джек Керуак - Сатори в Париже
Но Жан–Пьер Лемер, молодой бретонский поэт работающий в баре, и печальный красавец какими бывают только французские юнцы, полон сочувствия к моему идиотскому положению приехавшего в Париж одинокого пьяницы, и показывает мне хорошее стихотворение о гостинице в Бретани на берегу моря, но потом дает другое, бессмыслицу сюрреалистского толка о куриных костях на языке какой–то девушки («Отдай это обратно Кокто!» хочется заорать мне по–английски), но я не хочу огорчать его, и он очень мил, но боится болтать со мной потому что он на работе и толпы людей за столиками на улице ждут своей выпивки, юные любовники голова к голове, лучше б мне остаться дома и писать картину «Таинственная свадьба Святой Катерины» по сюжету Гилорамо Романино, но я раб слов и языка, краски утомляют меня, к тому же чтобы научиться писать картины нужна целая жизнь.
16
Я встречаюсь с мсье Кастельжалю в баре через дорогу от церкви Святого Людовика Французского и рассказываю ему о библиотеке – Он приглашает меня назавтра в Национальный Архив посмотреть чем он может помочь – Какие–то парни играют в бильярд в задней комнате и я наблюдаю за ними почти вплотную, потому что в последнее время на Юге стал неплохо играть в бильярд, особенно когда пьян, еще одна неплохая причина завязать с пьянством, но они не обращают на меня вообще никакого внимания, сколько я ни говори «Bon [37] !» (будто беззубый англичанин с усами коромыслом вопящий в своем клубе «Отличный удар!») – И все же бильярды без луз это не по мне – Я люблю лузы, дырки, люблю прямые удары от борта, практически невозможные если только шар не удастся подкрутить, кувырок, мощный удар, шар защелкивается в лунку и кий взмывает вверх, однажды такой шар стукнулся о бортик, перекатился назад и замер на зеленом, игра была окончена – (этот удар был назван Клиффом Андерсоном, моим партнером по бильярду на Юге, «ударом Христа») – И, естественно, попав в Париж мне хочется сыграть с каким–нибудь местным гением, потягаться с заокеанскими мастерами, но им похоже это все неинтересно. Как я уже говорил, я иду в Национальный Архив, на улицу с забавным названием рю де ле Фран Буржуа (можно перевести так, «улица откровенных буржуев»), улицу явно из тех где некогда бывало встретишь болтающееся пальто старины Бальзака помахивающее одним поспешным утром полами в сторону его типографских гранок, как на мощеных улицах Вены где однажды утром Моцарт прошагал в болтающихся штанах к своему либреттисту, покашливая Меня отправили в дирекцию Архива, где мсье Кастельжалю встретил меня с куда более мрачным по сравнению со вчерашним выражением своего чисто выбритого и пышущего здоровьем лица (красивого, румяного, синеглазого лица мужчины средних лет) - Я ужасно огорчился услышав что с тех пор как мы с ним вчера виделись, его мать серьезно заболела, и сейчас ему надо идти к ней, секретарша должна позаботиться обо всем.
Она была, как я уже говорил, так потрясающе красива, незабываемая обалденная лакомая бретонка с глазами морской зелени, иссиня–черными волосами, маленькими зубками чуть раздвинутыми спереди таким образом, что если бы нашелся дантист готовый поставить их на место, все мужчины мира должны были бы привязать его к шее деревянного троянского коня чтобы дать ему хоть одним глазком взглянуть на плененную Елену, здесь, в Париже, осажденном развратным изменником Гуле Галльским.
Одета она была в белый свитер, золотые браслеты и еще что–то типа того, и созерцала меня своими морскими глазами, я охнул и чуть не склонился перед ней, но потом сказал себе что такие женщины означают беду и войну и не для меня мирного пастуха – Лучше уж быть мне евнухом, чем недели две проваландаться со всеми этими уловками да сноровками –
Внезапно мне очень захотелось в Англию, когда она одним духом отбарабанила мне что в Национальном Архиве есть только рукописи и многие из них сгорели во время немецких бомбардировок, и к тому же у них не велись записи по «les affaires Colonielles» (колониальным делам).
«Colonielles!» закричал по–настоящему взбешенный этим, глядя на нее.
«У вас есть список офицеров монкальмовской армии 1756 года?» продолжал я, подойдя наконец–то к сути дела, но ужасно злой на ее ирландское зазнайство (да, ирландское, потому что бретонцы так или иначе пришли из Ирландии, еще до того как галлы стали называться галлами, и Цезарь увидел обломок друидского дерева, и до появления саксов, и до и после того как Шотландия принадлежала пиктам, и так далее), но нет, она угощает меня еще одним взглядом морской лазури и э–э, теперь я знаю тебя «Мой предок был офицером Короны, имя его я вам только что назвал, год тоже, родом он из Бретани, мне сказали что он был дворянином, и я первый из семьи кто вернулся во Францию чтобы найти эти записи»» И тут же понял что веду себя еще высокомернее ее, нет, не высокомерней, но глупо как уличный попрошайка, хотя бы потому что говорю в таком тоне и пытаюсь отыскать эти записи, неважно есть они тут или нет, ведь она же бретонка и должна видимо знать что найти их можно только в Бретани, потому что тут была маленькая война называвшаяся La Vendée, между католической Бретанью и республиканским атеистическим Парижем, столь чудовищная что камни до сих пор сыпятся с наполеоновой гробницы Главное, это что мсье Кастельжалю рассказал ей про меня все, как меня зовут, чего я хочу, и это поразило ее как очевидная глупость, слишком уж «благородная» аристократическая блажь, благородная в смысле безнадежности притязания на благородство, потому что любой Джонни Макги с соседней улицы может приехав в Ирландию обнаружить при некоторой удаче что он потомок короля Морольта, ну и что с того? Джонни Андерсон, Джонни Гольдштейн, Джонни Кто–Угодно, Линь Шинь, Ти Пак, Рон Пудльворферер, любой из них.
И если я, американец, найду здесь свои рукописи, пусть даже они действительно имеют ко мне отношение, то какая в конце–то концов разница?
Не помню как я ушел оттуда, но дама была мною недовольна, я тоже – Но в то время я еще не знал о Бретани того что Кемпер, хоть он и древняя столица Корнуэля, и резиденция его королей, или наследственных принцев, и в нынешние времена столица департамента Финистер и все такое, считается все же парижскими умниками с их дурацким столичным снобизмом захолустной дырой, потому лишь что он так далеко от них, так что точно также как нью–йоркскому негру можно сказать «Будешь плохо себя вести, пошлю тебя назад в Арканзас», Вольтер с Кондорсе похихикали бы и сказали «Раз ты человеческих слов не понимаешь, пошлем тебя в Кемпер, ха–ха–ха» — Связав это с Квебеком и известной тупостью кануков [38] , она должно быть тоже немало позабавилась.
Я пошел, по чьему–то совету, в Библиотеку Мазарини в районе набережной Сен–Мишель, и там ничего не добился, кроме того что старушка библиотекарша подмигнула мне, написала свое имя (мадам Ури) и сказала что я могу ей написать когда захочу.
Все, что я хотел сделать в Париже, было сделано.
Я купил билет на самолет в Бретань, в Брест.
Зашел в бар попрощаться там со всеми, и один из них, бретонец Гуле, сказал, «Поосторожней там, а то они тебя не отпустят!»
p.s. В последний момент перед покупкой билета я зашел к своим французским издателям, представился и спросил их шефа – Не знаю, поверила ли девушка что я один из публикующихся в издательстве авторов, а это так оно и есть, теперь уже шесть книжек вышло, или что–то вроде, но она холодно сообщила что он ушел на обед «Ну хорошо, а где Мишель Мор?» (по–французски) (тоже в курсе дела, бретонец из Лукуарека, что в Ланьонской бухте).
«Он тоже на обеде»
Но я–то знал что на самом деле он был тогда в Нью–Йорке, и ей лень было мне это объяснить, и вместе со мной перед этой царственной секретаршей, которая должно быть считала себя кем–то вроде мадам Дефарж из диккенсовской «Сказки двух городов», вышивающей имена отправляемых на гильотину на полотне машинописной бумаги, сидели с десяток полных надежды и страхов будущих писателей со своими рукописями, и все они посмотрели на меня одинаково злобно только лишь услышав мое имя, будто бормоча себе под нос «Керуак? Да я пишу в десять раз лучше чем этот долбанутый битник, и докажу это, вот этой рукописью, называющейся «Silence au Lips [39] ”, где рассказано все о том как Ренар заходит в прихожую прикуривая сигарету и делая вид что не замечает печальной едва заметной улыбки главной героини, некоей таинственной лесбиянки, чей отец только что скончался пытаясь изнасиловать лосиху в битве при Какамонге, и в следующей главе на сцене появится интеллектуал Филипп, на протяжении целой страницы прикуривающий сигарету с экзистенциальной значительностью, и все это закончится завершающим монологом и т.п., а этот Керуак всего то и может что писать всякие там рассказики, хе» – «Да еще и с таким дурным вкусом, ни одного тебе яркого образа типа героини в широких маскарадных брюках, распинающей на кухне курицу молотком и гвоздями чтобы устроить хэппенинг для мамочки» — ах, ну а по мне если уж петь что–нибудь, то старую песенку Джимми Ланфорда:
