Стивен Фрай - Лжец
Судя по всему, Картрайт был в классе один. Эйдриан толкнул дверь и вошел.
– Привет, – произнес он, – не останавливайся, у тебя хорошо получается.
– По-моему, ужасно, – сказал Картрайт. – Никак не добьюсь беглости левой руки.
– Я слышал совсем другое, – ответил Эйдриан, и его тут же охватило желание откусить себе язык.
Вот он здесь, наедине с Картрайтом, чьи волосы даже сейчас взметает льющийся в окно солнечный свет, с Картрайтом, которого он любит всей душой и существом, и единственные слова, какие у него нашлись, это «я слышал совсем другое». Господи, да что же это с ним? С не меньшим успехом он мог гаркнуть голосом Эрика Моркэмби[19]: «На это ответа не существует» – и потрепать Картрайта по щеке.
– М-м, у тебя официальный урок?
– Да нет, мне через полчаса сдавать экзамен за третий класс, вот и решил поупражняться. По крайней мере, избавился от двух уроков математики.
– Повезло.
«Повезло»? Ну чистый Оскар Уайльд.
– Что ж, тогда я, пожалуй, не стану тебе мешать.
Отлично, Эйдриан, блестяще. Мастерски сказано. «Тогда я, пожалуй, не стану тебе мешать». Измени один только слог, и вся эта изящная сентенция рухнет.
– Ладно, – сказал Картрайт и повернулся к инструменту.
– Ладно, будь здоров. Удачи! Эйдриан закрыл за собой дверь. О Боже. О божественный Боже.
И он пустился в горестный обратный путь к школьным классам. Слава Всевышнему, его ожидал всего только Биффен.
– Вы нынче на удивление поздно, Хили.
– Ну, знаете, сэр, – сказал, усаживаясь, Эйдриан, – лучше на удивление поздно, чем на удивление никогда.
– А вы не желаете сообщить мне, что вас так задержало?
– Вообще-то, не очень, сэр.
Легкий шелест пронесся по классу. Это уж было слишком, даже для Хили.
– Прошу прощения?
– Ну, то есть, не перед всем классом, сэр. Тут много личного.
– О, понимаю. Понимаю, – сказал Биффен. – Что же, в таком случае правильнее будет, если вы объяснитесь со мной потом.
– Сэр.
Самое лучшее, это когда железы учительского любопытства начинают источать сок.
Эйдриан глянул в окно.
«Быть сегодня в Картрайте, в этот мартовский день»[20].
Теперь уж в любую минуту какому-то экзаменатору выпадет счастье созерцать прелестную сосредоточенную складочку на лбу пробегающегося по менуэту Картрайта. Смотреть, как всползает по его предплечью шерстяной рукав зимней куртки.
«Когда же в шерсть Картрайт себя облек, я мыслю, сколь прелестен, о мой Бог, его одежд неторопливый ток»[21].
Тут он услышал голос Биффена, стучащийся в двери его грез.
– Не могли бы вы привести нам пример, Хили?
– Э-э, пример, сэр?
– Да, сослагательного наклонения, следующего за прилагательным в превосходной степени.
– Вы сказали, в превосходной?
– Да, да.
– М-м… как насчет «le garçon le plus beau que je connaisse»?
– Э-э… миловиднейший мальчик, какого я знаю?
Да, это годится.
– Миловиднейший, сэр? Я разумел – прекраснейший.
Черт, он же вроде решил распроститься с педерастической позой. Ладно, по крайней мере смешков добился.
– Благодарю вас, Хили, достаточно. Успокойтесь, вы все, он ни в каких ободрениях не нуждается.
Еще как нуждаюсь, подумал Эйдриан. Во всех ободрениях, какие найдутся.
Урок продолжался, Биффен предоставил Эйдриану свободу предаваться снам наяву.
Когда сорок минут истекли, Эйдриан среагировал на звук колокола со всей, на какую был способен, прытью, метнувшись из тыльной части класса к двери, чтобы затеряться за нею в толпе, однако Биффен перехватил его:
– Вы ничего не забыли, Хили?
– Сэр?
– Я думаю, вы обязаны мне объяснением вашей непунктуальности.
Эйдриан приблизился к кафедре.
– Ах да, сэр. Дело в том, сэр, что я и так-то должен был опоздать – совсем ненамного, однако столкнулся с доктором Меддларом.
– И он задержал вас на двадцать минут?
– Да, сэр. Или, вернее, нет, сэр. Он был очень груб со мной. Расстроил меня, сэр.
– Груб? Капеллан был с вами груб?
– Я уверен, это не входило в его намерения, сэр.
Эйдриан постарался соорудить физиономию непорочную, но при этом встревоженную. Такое выражение особенно хорошо срабатывало, когда приходилось смотреть, как сейчас, на кого-нибудь снизу вверх. Слизано же оно было по преимуществу с Доминика Гарда, игравшего Лео в фильме «Посредник». Этакое недоуменное чистосердечие.
– Он… он довел меня до слез, сэр, а мне было слишком стыдно являться сюда в соплях, вот я и сидел в музыкальном классе, пока немного не успокоился.
Все это было ужасно непорядочно по отношению к бедному старому Биффену, которого Эйдриан, пожалуй, даже любил за его белоснежные волосы и вечное выражение кроткого изумления на лице. Да еще и «в соплях»… Под пару к этому обороту так и просятся «не придира» и «просто по-тряска». Вообще-то не такой уж и плохой словарь, стоит взять его на вооружение. Школьный сленг 1920-х заслуживает возрождения.
– О боже. Впрочем, я уверен, у капеллана наверняка имелись серьезные причины, чтобы… то есть доктор Меддлар не был бы резок с вами без причины.
– Ну, должен признать, сэр, я ему надерзил. Но вы ведь знаете, каков он.
– Он, в чем я нисколько не сомневаюсь, человек скрупулезно честный.
– Да, сэр. Я… мне не хотелось бы, чтобы вы думали, будто я лгу вам, сэр. Уверен, доктор Меддлар, если вы его спросите, расскажет вам о случившемся так, как оно видится ему.
– Этого я делать не стану. Я знаю, когда ученик говорит мне правду, а когда лжет.
– Спасибо, сэр.
Черта с два. И никто из них никогда не знает.
– Не хочется читать вам нотации, Хили, и не хочется задерживать вас во время утренней перемены, однако вы должны взглянуть правде в лицо – многие из моих коллег уже начинают терять терпение. Быть может, вам кажется, что они вас не понимают?
– Я думаю, вся беда в том, сэр, что они меня как раз понимают.
– Н-да. Вы и сами знаете, именно замечания подобного рода с гарантией выводят некоторых учителей из себя, не так ли? Утонченность не относится к числу качеств, которые повергают людей в восхищение. И не только в школе. Ее не любит никто и нигде. Во всяком случае, в Англии.
– Сэр.
– Вы самый умный из мальчиков моего французского класса. И прекрасно это знаете. Но вы совсем не работаете. А это делает вас самым отстающим учеником школы.
Теперь воспоследует притча о дарованиях, на что поспорим?
– Что вы думаете об университете?
– О, ну… знаете, сэр. Думаю, после выпускных экзаменов я, пожалуй, махну на образование рукой. И оно, скорее всего, махнет рукой на меня.
– Понятно. Скажите, Хили, чем вы занимаетесь по пятницам после полудня? Я так понимаю, в Кадетском корпусе вы не состоите?
– Меня оттуда выгнали, сэр. Такое безобразие.
– Да, не сомневаюсь. Стало быть, вы теперь в Авангарде, не так ли?
– Да, сэр. Есть одна старушка, которую я навещаю.
– Ну так вот, – сказал Биффен, укладывая учебники в кейс, – на Морли-роуд имеется еще одна старушка – и старичок, – возможно, у вас найдется время, чтобы как-нибудь навестить и их. По пятницам мы с женой всегда устраиваем чаепитие, очень рады будем вас видеть.
– Спасибо, сэр.
– Предупреждать нас заблаговременно не нужно. Мы в любом случае будем готовы к вашему приходу. А теперь идите.
– Спасибо, мистер Биффен, большое вам спасибо.
Эйдриан инстинктивно протянул руку, которую Биффен со страшной силой пожал, глядя Эйдриану прямо в глаза.
– Вы же знаете, я не мистер Чипс[22]. Я отлично понимаю, что вам меня жалко. Когда тебя жалеют коллеги, это уже достаточно плохо, но от вас я жалости не потерплю. Не потерплю.
– Нет, сэр, – сказал Эйдриан, – я не…
– Вот и хорошо.
III
Том, Эйдриан и Свинка Троттер, компаньон не частый, но малоприятный, прогуливались по школьному городку. Время от времени мимо них с устрашающей целеустремленностью людей, получающих удовольствие от Спорта, пробегали мальчики в трико. Вокруг щебетала и перешептывалась, тарахтя по штакетнику палками, малышня. Эйдриан решил, что стоит опробовать новый сленг.
– Знаете, ребята, чудная штука! Старина Биф-фо выкинул нынче утром номер. Сначала устроил мне таску за нерадивость, а после пригласил к чаю. Без булды! Взял да и пригласил.
– Наверное, он в тебя влюбился.
– Поганые твои слова, Томпсон. Лучше возьми их назад, не то по ушам получишь.
Они прошлись еще немного – Эйдриан практиковался в новых оборотах, а Свинка Троттер плелся сзади, встречая каждое слово раскатами такого хохота, что Эйдриану эта игра скоро прискучила.
– Кстати, – сказал он. – Расскажи мне о своих родителях, Том.
– А что ты хочешь знать?
– Ну, ты вообще ничего о них не говоришь.
