Георгий Злобо - Румбо
Вдруг… отчётливо ощутилось чужое присутствие.
Они были здесь, его мучители.
Они обсуждали его незавидную участь.
— Старая я блядь, — сетовала Бабадятел, нахохлившись, — такого мужичонку отхватила, а он, падла, взял, да съебался. В нехорошие игры играет со мною разум. В мертвеющих объятиях ласковой осени повторяем мы колебания предков, затухающие колебания предков.
— Я люблю блядей, а тебя — просто обожаю, — рассыпчато блеял Кроепед, — обожааааю.
— Он растерян, потому что действительность повернулась к нему жопой, — важно изрёк Гаврила.
— Он возомнил себя великим гонщиком, а сам — бах! — и кувырнулся на первом же повороте, — отозвался Начальник Цеха.
— Тлосма! — сплюнул чёрный истукан.
— Так будет со всеми любителями преступать границы, — клокотал сокол Гриша.
— Хуярь, хуярь, преступничек растленный, — подхихикнул Сторож.
— Он дрочил, нюхая её домашние тапочки, — вскрывала карты половина женщины, а гиенокрыс плотоядно попискивал.
— Эй, послушайте! — Румбо изрёк это не ртом, но мозгом, — послушайте же! Скажите: где я?!..
— Послушайте его… а чего тебя слушать, калоеда? — фыркнул Дебрий, — тебе бы рот навсегда заткнуть, чтобы не развращал молодёжь… Ишь, прыткой какой выискался, из говна, да в лопаты. А горе в жизни своей ты познать не желаешь? Червей суетливых в гниющем прахе своём поспешишь поприветствовать?
— Каких червей? Ну чего ты гонишь… — Румбо трясло, как от холода, — помощи прошу вашей, уёбища!
— Он просит помощи! А чем мы можем помочь тебе? — клюнула его в ключицу Бабадятел.
— Раздвинь ягодицы, матрос! — пугал прикосновениями Кроепед.
— Спасенье утопающих — дело рук самих утопающих! — назидательно глумился сокол Гриша.
— Понюхай-ка мои ноги, засранец, — водила босой ступнёй по лицу половина женщины.
— Мы ничем не можем помочь тебе, Румбо! — выдавил невидимый прыщ НЦ, — ведь ты — хозяин своей судьбы, а мы — лишь статисты без имени. Ты впрыснул себе самого себя внутривенно, понимаешь ли?
— Как это?? — давился сомнением Румбо.
— Так это. Ты плыл по собственным венам, а сейчас — достигаешь мозга, — безразлично прокомментировал Гаврила, — и только что тебя самим собою вставило. Ты сам свой наркотик: берёшь часть себя — и возвращаешь приходом неистовым. Мазохист-естествоиспытатель. Батарейка мохнатая. Пизда с бородой.
— Попробуй воспротивиться себе, говноед! — ущипнул клювом за ухо сокол Гриша.
— Полижи засранку, прошу тебя! — виляла лобком половина женщины.
— Кут-кут-кут-куда это мы собрались в такую рань? — травил Кроепед.
— Фетишист! Бурундук! Педрило! — возмущалась Бабадятел.
— Стоп! Стоп! Стоп! ААААА!! — Румбо ударил себя по ушам.
Тишина.
Это невидимая комната смеха.
Комната смеха, в которой выключили свет.
В абсолютной тьме не видно кривых зеркал, но всё равно — они незримо присутствуют.
Бам!
…
Ах, что я…
…
Поднял голову, морщась от боли.
Освещение сзади. Он на асфальте.
Больно в ноге, и бок, бок помяли. Плечом еле двинешь.
Что произошло?..
Румбо сел на бетонные ступени крыльца, на котором очнулся. Потёр глаза. Ощупал гениталии.
Что произошло?..
…
Опять жжёт…
Нет, только не снова, не надо!
Только начал привыкать к новому телу…
А это что? У него еще не кончились патроны?!
Брызнуло крошкой стекло. Вжался в кресло, провернул, едва не сломав, ключ в зажигании. Нажал рукой педаль, сдвинул рукоять на drive. Нажал педаль, удерживая руль. Удар, еще удар, и скрежет: наехал на что-то! Плевать, лишь бы вырваться.
Двигатель взвыл надрывно. Всполохи пламени пузырили эмаль на капоте. Автомобиль соскочил на бордюр и застрял, взрыв колёсами грунт.
Вывалился наружу. К чёрту одежду: топор, главное, взял. Покатился по масляной грязи бурьяна.
Выскочил на проезжую часть.
Ослепили фары. Никто не сигналил.
Удар.
Лезвие высекло из асфальта искры.
Идиот, зачем не повернул ручку?!
Успел подумать.
Селодмать.
…
Так вот оно что.
Сбило машиной, похоже.
Но, вроде, кости все целы? Может, ребро, правда…
Сбили машиной, но как он оказался здесь?!
Встал, и прочитал на табличке у дверей: 67-я городская больница, приёмный покой.
Вот оно что.
Похоже, те кто его сбил, подвезли всё же до больницы — и выбросили.
Надо же, жалостливые какие.
Он встал и долго стоял, опершись лбом о стену.
Неясное, но очень пугающее чувство узнавания волной колыхнулось в мозгу.
…Где я?.. Кто я?..
Обрывок воспоминания, случайно блеснувший в грохочущих валах забвения.
Трудовое deja vu в пустом помещении без света.
Эй!..
Он узнавал эту больницу.
Из морга этой больницы забирали они гроб с Маугли.
Здесь он впервые увидел медсестру 3ою.
Совпадение?..
Но откуда это отчётливая уверенность, что точно знаешь теперь судьбу свою наперёд, но только не можешь вспомнить?
Это прошлое с обратным знаком: память о будущем.
Она заложена в генах, возрождающихся в который раз сквозь миллиарды световых лет.
Нет. В больницу нельзя: там обнаружат его радиацию.
Значит, надо схорониться в берлоге и залечивать раны.
Но, похоже, демонам известен путь его наперёд?
Эге, а это что такое?..
Топор!
Ну надо же, на ступенях крыльца валяется топор с жёлтой пластиковой ручкой.
Румбо поднял его и постучал обушком в обитую стальным листом дверь.
Молотки
— Кто там? — спросили из-за двери примерно через минуту.
Женский голос. Видимо, медсестра.
— Отворите… меня сбило машиной, — что так дался ему этот голос?
Тишина. Дыхание неслышно.
Она стоит за дверью, не двигается: иначе услышал бы.
Попытался представить себе её. Молодая ещё баба, толстая, возможно, в очках. Сладострастная, но стыдливая. И временами истеричка.
Впрочем, возможно и нет: тронутая климаксом уже поджарая крашеная блондинка с упрямым ртом. Любит минетить, и не скрывает этого. Санитары за глаза зовут её тётей Сосей.
Уж открыла бы.
— Эй! — Румбо стукнул лезвием в дверь, — девушка, откройте: мне плохо!
Дверь отворилась.
В несвежем белом халате и зелёных штанах стояла 3оя.
Взглянула на него вскользь, словно 5 минут как расстались, бросила буднично:
— И сюда добрался, надо же. Ну, чего стоишь? Проходи, — она включила свет, завела его под руку, завозилась с засовом.
Стоял, не понимая, что происходит.
— 3ой, слушай, э… вот так встреча! Я так часто тебя вспоминал…
— Надо же. А я тебя — ни разу.
Неловкая пауза.
— Всё шутки шутишь? Не может такого быть, чтобы ни разу…
— Отчего ж не может? Чем ты такой особенный?
— Как то есть, чем?.. забыла, как мы с тобой…
— Мы с тобой? Что мы с тобой? — она смотрела на него не зло, но как-то отстранённо, словно задумавшись о чём-то своём.
— Что мы с тобой?!.. мы с тобой… да я имел тебя, если хочешь знать! — Румбо схватил её за руку.
— Ты чего, сдурел?.. щас врач пойдёт, увидит, попалит… — она вырвалась, отступила к стене.
— 3ой, кончай дурить… какой на хуй врач?
— Какой, какой… такой… начальник мой, вот какой.
— Люцифер, что ли?
— Сам ты Люцифер… ты чего пришёл вообще? Ты видел, на кого ты похож? В зеркало на себя смотрел?
— 3ой, меня машиной сбили.
— Кости целы?
— И я радиоактивен.
— А вот это мне до пизды. Я от тебя детей рожать не планирую. — она гадко хихикнула.
— Да что ты?..
Румбо снова приблизился, и медсестра отступила:
— Ты чего… изнасилуешь меня здесь, что ли?
— Да. Именно: изнасилую.
— А бомба?
— Чего?!
— Ядерная бомба. Ты не знал? Она взорвётся. Взорвётся, когда мы кончим, понимаешь? Я — её вторая половина.
— Отчего ж мы раньше с тобой не взорвались? — прошептал, облизав пересохшие губы.
— Заряд не накопился. Чтобы реакция пошла, нужна критическая масса. Когда ты прыгнул в прорубь, ты был ещё слаб. Но с каждым испытанием становился сильнее. В Раю я уже не рискнула отдаться тебе. А когда ты из пепла воскрес светящийся — ну, тут уж без вариантов… Так что давай-ка, друг, вали отсюда подобру поздорову. Я пожить ещё хочу, поебаться власть; детей родить, быть может… Не д0пит мой стакан последний.
Молчание.
Стук часов на стене.
— Это что, стихи?
— Стихи.
— А дальше?
Она смутилась, или сделала вид смутившейся.
Посмотрела на него озорно, как прежде:
— Не допит мой стакан последний,
И не докурен косячок.
Не допоказан палец средний:
Гуляй, наивный морячок.
Красавиц сердце жми в ладони,
Жидов сварливых разоряй,
Ебись, покуда похоть гонит:
Лишь в ебле рай; да, в ебле — рай.
Руби сплеча в кровавой драке,
Жми на педаль, рванув рычаг.
Срывай созвездий алых маки,
Елду размеренно дроча.
И упивайся болью этой.
И кровоточь, и мозгоблюй.
Пусть все увидят те ракеты,
Что мчат нас в космос, в рот им хуй.
Пусть восхитятся. Пусть засвищут
В пожаре горестном ума
В лесах забвенья пусть поищут:
Там, где тюрьма, там и сума.
Летите, юноша, ко звёздам.
Слагайте, юноша, стихи.
Не вздумайте лишь портить воздух
Пред тем, как примете стрихнин.
— Складно… — Румбо улыбнулся, — кто автор? Ты?
