Алан Глинн - Области тьмы (The Dark Fields)
– Прогуляемся в парке? – спросил я. Он кивнул, но ничего не сказал и не посмотрел в мою сторону.
Бодрым шагом и в молчании мы спустились по лестнице в парк, обошли пруд, поднялись к катку Вулман и в конце концов оказались на Овечьем Лугу. Моргенталер выбрал скамейку, и мы уселись, глядя на горизонт южного Центрального Парка. Расположились мы на открытом и неприятно продуваемом месте, но я не собирался на это жаловаться.
Моргенталер повернулся ко мне и сказал:
– Ладно, что вы хотели сообщить?
– Ну, как я уже сказал… МДТ.
– Что вы знаете об МДТ и откуда вы о нём услышали? Действовал он прямо и откровенно, и явно собирался
допрашивать меня как свидетеля в суде. Я решил, что буду играть по его правилам, пока у него остаётся возможность встать и уйти. Отвечая на его вопросы, я внушил ему несколько ключевых мыслей. Во-первых, что я знаю, о чём говорю. Я описал действие МДТ почти в клинических подробностях. Это его очаровало, и он разразился очередной серией вопросов, тоже подтверждающих, что он знает, о чём говорит, как минимум в отношении МДТ. Я обозначил, что могу назвать имена нескольких десятков человек, которые принимали МДТ, а потом прекратили, и теперь страдают от острых симптомов отнятия. Случаев достаточно, чтобы установить чёткую структуру. Я дал понять, что знаю имена людей, которые принимали МДТ и впоследствии умерли. Наконец, я сообщил, что могу предоставить образцы самого лекарства для анализа.
На этом месте Моргенталер явственно разволновался. Если он сумеет поднять в суде то, о чём я рассказывал, это будет сущий динамит – но в то же время я соблазнительно не углублялся в подробности. Если бы он ушёл теперь, он унёс бы с собой лишь занимательный рассказ – и именно до этого состояния я и хотел его довести.
– Ну, что дальше? – сказал он. – Каков будет наш следующий шаг? – А потом добавил, с оттенком презрения в голосе. – И что с этого будешь иметь ты?
Я замолчал и огляделся. Мимо пробегали спортсмены, люди выгуливали собак, гуляли с детьми и колясками. Мне надо было подогревать его интерес, не давая никакой информации – по крайней мере, пока. И надо было порыться у него в мозгах.
– До этого дойдём, – сказал я, процитировав Кении Санчеза. – Сначала расскажите мне, как вы узнали про МДТ.
Он закинул ногу на ногу, сложил руки и откинулся на лавке.
– Я узнал о нём, – сказал он, – в ходе расследования по разработке и тестированию трибурбазина.
Я ждал, что он скажет ещё, но он молчал.
– Послушайте, мистер Моргенталер, – сказал я, – на ваши вопросы я ответил. Давайте делиться информацией.
Он вздохнул, едва справляясь с нетерпением.
– Ладно, – сказал он, примиряясь с ролью свидетеля-эксперта, – в процессе снятия показаний по трибурбазину я говорил с рядом нынешних и бывших сотрудников “Айбен-Химкорп”. Когда они описывали процедуры клинических испытаний, для них было естественно объяснять на примерах, проводя параллели с другими лекарствами.
Он снова наклонился вперёд, явно испытывая дискомфорт от необходимости говорить.
– Некоторые люди в этом контексте обращались к серии испытаний другого антидепрессанта, прошедших в семидесятые годы – испытаний катастрофически неудачных. Отвечал за руководство испытаниями доктор Рауль Фюрстен. Он работал в исследовательском отделе компании с конца пятидесятых и проводил испытания ЛСД. Новое лекарство должно было усиливать способность к познанию – в какой-то мере – и в то время Фюрстен постоянно говорил о том, какие надежды на него возлагаются. Говорил о политике сознания, лучшей и ярчайшей, об уверенном взгляде в будущем, в таком ключе. Напомню, дело было в ранние семидесятые, а на деле – ещё в шестидесятые.
Моргенталер снова вдохнул и выдохнул, словно надеялся сдуться. Потом поёрзал на скамейке, устраиваясь поудобнее.
– Ну вот, – начал он, – на это лекарство были очень сильные негативные реакции. Люди внезапно становились агрессивными, теряли самоконтроль, у них начинались временные потери памяти. Один человек по секрету сообщил, что были смертельные случаи, но их скрыли. Испытания прекратили, от лекарства – МДТ-48 – отказались. Фюрстен уволился и за год допился до смерти. Никто из тех, с кем я говорил, не мог ничего доказать или подтвердить. Всё оставалось на уровне слухов – поэтому в моём деле эта информация совершенно бесполезна.
– Тем не менее, я говорил со многими людьми из странного, чудесного мира нейропсихофармакологии – попытайся выпить пару стаканов и выговорить это слово – людьми, чьи имена я не могу называть, и оказалось, что в середине восьмидесятых пошли слухи, что разработку МДТ продолжили. Конечно, не больше, чем слухи, – он повернулся и посмотрел на меня, – но теперь вы говорите, что это охуительное вещество фактически выплеснулось на улицы?
Я кивнул, вспомнив о Верноне, Деке Таубере и Геннадии. Не желая разглашать свои источники, я не говорил Моргенталеру ничего про Тодда Эллиса, и про неофициальные испытания, которые он вёл для “Юнайтед-Лабтек”.
Я потряс головой.
– Вы говорите про середину восьмидесятых? -Да.
– И эти испытания были… неофициальными?
– Однозначно.
– Кто отвечает за эти исследования в “Айбен-Химкорп”?
– Джером Хейл, – сказал он, – но я уверен, что он тут ни при чём. Он слишком почтенный учёный.
– Хейл? – сказал я. – Есть связь?
– Ага, – сказал он и засмеялся, – они братья. Я закрыл глаза.
– Он работал с Раулем Фюрстеном в молодости, – продолжал рассказывать Моргенталер. – А потом занял его место. Но под ним должен работать кто-то ещё, потому что Хейл сейчас скорее администратор. Впрочем, это неважно, это всё равно “Айбен-Химкорп” – фармацевтическая компания, скрывающая определённую информацию ради прибыли. Мы работаем над делом в таком ключе. Они подтасовывали информацию об испытаниях трибурбазина, и если я смогу доказать, что они так же поступали с МДТ и такова схема их работы… успех нам обеспечен.
Моргенталер обрадовался возможности выиграть дело, но я не верил, что возможно переиграть тот факт, что Джером Хейл и Калеб Хейл – братья. Подтекст этого факта меня ужаснул. Калеб Хейл начал карьеру в ЦРУ в середине шестидесятых. Работая над “Включаясь”, я читал про научно-исследовательский отдел ЦРУ, и как проект “МК-Ультра” тайно финансировал исследовательские программы разных американских фармацевтических фирм.
Внезапно это дело приобрело громадный, головокружительный масштаб. Ещё я увидел, как глубоко забрался в него сам.
– Так вот, мистер,Спинола, мне нужна ваша помощь. А что нужно вам?
Я вздохнул.
– Время. Мне нужно время.
– Для чего?
– Подумать.
– О чём тут думать? Эти ублюдки…
– Я понимаю, но дело не в этом.
– А в чём дело, в деньгах?
– Нет, – сказал я сочувственно, и покачал головой. Этого он не ожидал, ему наверняка сразу показалось,
что я таки хочу денег. Я почувствовал, как он начинает нервничать, когда до него доходит, что я могу исчезнуть.
– Сколько вы будете в городе? – спросил я.
– Мне надо улететь вечером, но…
– Давайте я вам перезвоню завтра-послезавтра. Он задумался, явно не зная, что ответить.
– Слушайте, почему бы…
Я решил, что надо закрывать тему. Мне самому это не нравилось, но выбора не было. Мне нужно было уйти и подумать.
– Если понадобится, я приеду в Бостон с образцами. Только… давайте я позвоню завтра-послезавтра, ладно?
– Ладно.
Я встал, он тоже. Мы пошли назад на Пятьдесят Девятую улицу.
На этот раз уже я поддерживал молчание, но скоро у меня появился вопрос, и я сразу его задал.
– То дело, над которым вы работаете, – сказал я, – девушка, которая принимала трибурбазин.
– Да?
– Она… она действительно убила его?
– Именно это “Айбен-Химкорп” и собирается оспорить. Они вытащат на свет каждую проблему у неё в семье, жестокое обращение, всё дерьмо, которое они сумеют раскопать и выставить её мотивацией. Но суть в том, что все, кто её знал – а мы говорим о девятнадцатилетней девочке, студентке колледжа – все, кто её знал, говорят, что она была милейшим и умнейшим человеком.
В животе у меня начало крутить.
– Значит, всё-таки вы говорите, что виноват трибурбазин, а они – что она сама.
– Если так сформулировать, то да – химический детерминизм против моральных факторов.
Ещё была середина дня, но небо затянули облака, поэтому освещение стало очень странным, почти желчным.
– Вы верите в то, что это возможно? – сказал я. – Что лекарство может изменить нашу личность… и заставить делать то, что мы не хотим?
– Неважно, что я думаю. Пусть думают присяжные. Если “Айбен-Химкорп” не сдастся. В этом случае вообще не важно, кто что думает. Но я скажу тебе одну вещь. Не хотел бы я быть среди присяжных.
– Почему?
– Представь, тебя приглашают стать присяжным, и ты думаешь, ладно, пару недель не ходить на свою сраную работу, а потом тебе придётся принимать решение по такому глобальному вопросу? Ну уж нет.
