Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль
– Есть…де…ло…доблести…и…и ге…ройства, – прочитал лейтенант, затягиваясь. – Тебя как зовут?
– Сима.
– А меня Вадим.
Он поспешно загасил окурок, оправил китель и шагнул к двери:
– Ну, прощай. Пора мне.
– Прощай. – Девушка зябко повела плечами и долго вслушивалась в его удаляющиеся шаги.
Одевшись, она влезла на лестницу, приставленную к портрету, и провела мокрой тряпкой по глазу генералиссимуса. Глаз ожил и, сощурившись, тепло посмотрел сквозь неё.Диалог
– Какое наступает отрезвленье, Лаврентий, – покачал головой Сталин, выходя с Берией из Грановитой палаты, – как наша совесть к нам потом строга, когда в застольном чьём-то откровенье не замечаем вкрадчивость врага.
Берия протирал пенсне замшевой тряпочкой:
– Но страшно, Коба, ничему не научиться и в бдительности ревностной опять незрелости мятущейся, но чистой нечистые стремленья приписать.
Сталин выпустил сквозь усы:
– Да. Усердье в падазрэньях нэ заслуга. Слепой судья народу нэ слуга. Страшнее, чем врага принять за друга, принять поспешно друга за врага.
Трубка его погасла.
Он пососал её, поискал обо что бы выбить.
Берия перехватил его ищущий взгляд и, порывисто наклонившись, подставил полысевшую голову.
Сталин улыбнулся и принялся выбивать трубку неторопливыми, но уверенными ударами.
Жена испытателя
– В далёкий край товарищ улетает, родные ветры вслед за ним летят, – говорила следователю девушка, прижимая руки к груди, – я всего лишь жена его, поймите, я не враг!
– Да я вас и не считаю врагом, – следователь вынул из розетки остро отточенный карандаш и задумчиво постучал им по столу, – вы пока свидетель. Вот и продолжайте рассказывать всё начистоту. А главное – ничего не бойтесь.
Он погасил лампу, подошёл к окну и отдёрнул плотную зелёную штору.
За окном в синей утренней дымке таял любимый город.
– Уууу! Да уже утро, – следователь потянулся, покачал красивой головой, – однако засиделись мы с вами. Утро… Посмотрите, как оно красит алым светом стены древнего Кремля.
Девушка обернулась к нему. Лицо её было бледным. Вокруг больших карих глаз лежали глубокие тени.
– Идите сюда, – не оборачиваясь, проговорил следователь.
Она с трудом встала и подошла к нему.
Он шагнул к ней, схватил за плечи и быстро поцеловал в губы. Девушка заплакала, уткнувшись лицом в его новый, хорошо проглаженный китель. Он потрепал её по голове:
– Ну не надо, не надо… Лучше скажи, что он сделал, когда самолёт вошёл в штопор?
– Он… он открыл кабину и… и полетел. Как птица.
– Он махал руками во время полёта?
– Да… махал, смеялся и пел «Широка страна моя родная».
– А потом?
– Потом его сбили зенитчики. – Девушка затряслась в рыданиях.
Следователь понимающе кивнул головой и спросил:
– Ты сама видела?
– Да, он загорелся… знаете, чёрный такой дым пошёл из ног.
– Чёрный дым… наверно, увлекался жирным?
– Да, он последнее время сало любил… вот, загорелся и сразу стал падать. Быстро падать.
– А самолёт?
– Самолёт приземлился на Тушинском аэродроме.
– Сам?
– Сам, конечно… на то он и самолёт…
– Понятно.
Следователь отстранил её, подошёл к столу и, облегчённо вздохнув, распахнул красную папку:
– Ну вот, теперь всё встало на свои места. Правда, я не сказал тебе главного. Твой муж при падении проломил крышу на даче товарища Косиора. Только по случайности не было жертв.
Девушка поднесла ко рту дрожащие руки.
Следователь размял папиросу, чиркнул спичкой:
– Хоть ты мне и нравишься, я думаю, придётся расстрелять тебя. Во-первых, потому что муж и жена – одна троцкистско-бухаринская банда, а во-вторых – чтобы любимый город мог спать спокойно.
Часть восьмая
Летучка
Как только редакционные часы пробили одиннадцать и размноженный динамиками звон поплыл по коридору, низкорослый художник и толстый бритоголовый ретушёр понесли к доске объявлений пятиметровую бумажную простыню.
Из отдела писем вышел седоволосый старичок со стремянкой, привычным движением раскрыл её и приставил к доске. Художник, зажав угол листа зубами, вскарабкался по скрипучим ступенькам, вытащил из кармана гвозди с молотком и ловко приколотил угол к издырявленной фанере.
Старичок тем временем помогал ретушёру держать гулко хрустящий, пахнущий гуашью лист.
Художник слез, переставил стремянку и прибил правый угол.
Ретушёр вынул коробку с кнопками и принялся крепить лист снизу.
– Возьми. – Художник протянул старичку молоток. Тот поспешно принял его и, глядя на спускающегося художника, улыбнулся, заморгал слезящимися глазами.
– Ну вот и порядок. – Ретушёр ввинтил последнюю кнопку и помог художнику сложить стремянку.
– Ну вот и порядок, – тихо проговорил старичок и, улыбаясь, провёл дрожащей рукой по бумаге.
Пятиметровый квадрат распирали широкие красные буквы:
...СЕГОДНЯ В 11.15
СОСТОИТСЯ
ЛЕТУЧКА № 1430
на повестке дня:
обсуждение 5 и 6 номеров
Художник забрал у старичка молоток и хлопнул его по подбитому ватой плечу:
– Свободен, Михеич. Спасибо.
Старичок радостно кивнул и прошаркал в отдел писем.
Дверь кабинета ответственного секретаря отворилась, он – маленький, худощавый – торопливо подошёл к доске объявлений, откинув полы короткого пиджака, упёрся руками в поясницу, качнулся на мысках:
– Тааак.
Постоял немного, покусывая бескровные губы, потом порывисто повернулся и, ненадолго скрывшись в кабинете, возвратился – с чёрной ракетницей в руке. Заложив в неё розовый патрон с чёрным номером 1430 на лоснящемся боку, ответственный секретарь взвёл курок, сунул дуло в зев стоящей возле доски чугунной урны и выстрелил.
Сухой, раскатистый, словно щёлк бича, звук зазвенел по коридору, ракета ударила в дно урны и забилась, закувыркалась в ней, рассыпаясь красными искрами и шипя.
Двери отделов стали отворяться, выпускать торопливых людей.
Секретарь спрятал ракетницу в карман и, подойдя к распахнутой приёмной главного редактора, семафором вытянул левую руку: подходящие улыбались, повинуясь её направлению, входили в приёмную и молча кивали согнувшейся в низком поклоне секретарше.
Когда шум постепенно стих и все сидящие за длинным столом молчаливо повернулись к главному редактору, он снял очки, устало потёр переносицу пухлыми белыми пальцами:
– Ну что, все?
– Все, Сергей Иванович.
– Все…
– Все, наверно…
– Все, все.
Он одобрительно кивнул, сцепил руки замком и тихо проговорил, уставившись в окно:
– Ну так начнём помаленьку, если все…
Сидящий справа от него зам. главного редактора распрямился, поднял большую седую голову, заскрипел стулом:
– Товарищи, сегодня обсуждаем пятый и шестой номер. По пятому дежурный критик… – он провёл глазами по лицам смотрящих на него сотрудников, – Бурцов Борис Викторыч, а по шестому, по шестому…
– Суровцева Ирина Львовна, – не поворачиваясь, подсказал Сергей Иванович и добавил: – Пора, пора отделу писем активизироваться.
Суровцева улыбнулась и погрозила ему пальцем.
Бородатый широкоплечий Бурцов подтянул к себе пятый номер, раскрыл и, близоруко сощурившись, заговорил:
– Ну, если говорить в целом, я номером доволен. Хороший, содержательный, проблем много. Оформлен хорошо, что немаловажно. Первый материал – «В кунгеда по обоморо» – мне понравился. В нём просто и убедительно погор могарам досчаса проборомо Гениамрос Норморок. И, знаете, что меня больше всего порадовало? – Бурцов доверительно повернулся к устало смотрящему в окно главному редактору: – Рогодтик прос. Именно это. Потому что, товарищи, главное в нашей работе – логшано процук, маринапри и жорогапит бити. К этому родогорав у меня впромир оти енорав ген и кроме этого – зорва…
Он перелистнул страницу:
– Следующим идёт… мораг итаса Александра Палыча. Это прога щаромира прос тилывк нор. Очень прогвыва керанорп, очень полозар. В ней проща мич кенора вог, прошащлти прожыд на котором и жарыноу вклоы цу Тема, я повторяю, чаранеке имрпаиш, но Александр Палыч буквально женощло митчы джав, о котором уже говорилось. После жадло – щаган Сергея Кудрявцева о щаросу ап реча на берегу Лены. Догоа умный, морогоар, щыапчмас долой протонс жолоапр. Очень хорошие ждоврпач Вити Омельченко. Ну а дальше – лпора Георгия Шварцмана «Ждавы нарию ор укаприст». Долмри довольно ючтриа, что не мешает лоргоан митрч вкаука. В буквальном смысле слова. И Шварцману жлмор енргвокрн бьостарив. Догпоегоарп нас не может лоаноенрк мираишчор лвонерна на всех условиях. Хотя, безусловно, длоарнр свиамыам кгоегощ лыорп и как необходимо ернраепк на будущие времена…
Бурцов снова перелистнул страницу:
– Что ж, Шварцман протсотаг ждлошг нас в это увлекательное рои ноарпвепк, куда и ноаглыоего рпен ел оитпрт апросо. В этом, товарищи, на мой взгляд и нопнренр вкауд оли. Казалось бы – гопроа, шораипимм вав! Но Гопроаер Логапро не может прыцу зыку бобвлье. И по-моему это рнвру хыва, несомненно. Долоаренр рмиапи живут ещё могоы простое щарокнр ек, ек и ещё раз ек. Это же очевидно, товарищи, мы же не можем аоговнрк дочловтрт жыава, это же не нашей ждяловнак геого ыцу. Если есть шногоагон, – надо злчорвп и всё! Мы об этом оворкнрпс Александр Палыч…
