Генри Миллер - Книга о друзьях
Полина стала звать меня Гарри, поскольку имя «Генри» казалось ей невыразительным. Надо сказать, что в объятия друг друга мы пали далеко не сразу. На самом деле я вроде бы склонялся скорее к ее подруге, похотливой суке, которая с трудом дожидалась конца занятия, чтобы броситься мне на шею.
Обеим было за тридцать, мне же — восемнадцать. Позже я узнал, что Луиза была больна сифилисом, и это знание помогало мне выдерживать ее натиск.
Обычно после окончания урока я провожал Полину на ее квартиру. Она жила бедно как церковная мышь, зато в чистенькой уютной квартирке, за которую платила, подрабатывая уборщицей. У нее был сын от первого брака, бывший муж служил в армии музыкантом. (Она обычно называла его по фамилии — «Шутер», произнося это как «Шуто».) Ее сын Джордж был всего лишь на год младше меня и работал в обувном магазине. Оба — и сын, и мать — обладали хорошими голосами и любили тихонько петь дуэтом. Выполняя свои обязанности уборщицы, Полина обычно напевала что-то себе под нос — мне это казалось очаровательным. (С тех пор я знавал только одну женщину, которая умела так петь и мурлыкать.)
Из вышесказанного понятно, что я стал жить с Полиной, ничуть, впрочем, не охладев к своей первой любви. Предполагалось, что я буду учиться в Корнельском университете, но в последний момент отец решил, что не может позволить себе этого, несмотря даже на то, что меня наградили стипендией за успехи в изучении немецкого языка. Тогда я устроился на работу — за тридцать долларов в месяц. Разумеется, это сильно сократило ночные прогулки возле дома моей истинной возлюбленной.
Только раз за все это время я случайно встретил ее однажды вечером на Кони-Айленде. Момент был щепетильный, поскольку на руке у меня висела Полина. В следующий раз, переехав на новое место жительства, я обнаружил с помощью одного приятеля, что Кора Сьюард теперь живет напротив моего дома — правда, она замужем. Полине я об этом ничего не сказал, но она постоянно ловила меня на том, что я с мечтательным выражением лица пялюсь на противоположную сторону улицы.
Во время всего этого безумия я поддерживал хорошую физическую форму. Одну или две сигареты я выкуривал, лишь отправляясь на вечеринки, а вино пил только в ресторанах, что случалось совсем уж редко. Никаких крепких напитков и много физических упражнений! Кроме того, как я уже говорил, было время, когда я фактически жил на велосипеде, да еще и пробегал от трех до пяти миль перед завтраком. До своего переезда к Полине я пробегал каждое утро мимо ее квартиры по пути на Кони-Айленд. Она стояла на крыльце, ожидая, когда я появлюсь, и мы всего лишь махали друг другу руками. Но однажды вечером ваш покорный слуга явился к ней на ужин с недвусмысленными намерениями. Хотя по возрасту Полина годилась мне в матери — она родила сына то ли в четырнадцать, то ли в пятнадцать лет, — сравнивать ее с моей матушкой невозможно! Полина была миниатюрна, изящна, прекрасно сложена и жизнерадостна, плохо образованна, зато не глупа. Честно говоря, ее необразованность только еще больше меня привлекала, тем более что вкус, скромность и музыкальный слух с лихвой возмещали недостаток отвлеченных знаний. Я уже говорил, что досталось мне это сокровище не сразу. Думаю, она хорошо отдавала себе отчет в том, во что собирается ввязаться, и, должно быть, с самого начала предчувствовала трагический исход нашей связи. Я же, наоборот, вел себя так, словно был слеп, глух и к тому же непроходимо туп. Я ни о чем не спрашивал и не видел дальше своего носа — разумеется, я ведь только-только вступал в удивительный мир секса. Что касается Полины, то у нее в течение нескольких лет не было любовников (она не вышла замуж повторно), поэтому мы оба изголодались по сексу и трахались так, что сносило крышу.
В наших отношения случались странные антракты; во время одного из них Полина столкнулась с неожиданным соперником — пианино. Я забросил уроки музыки и решил усовершенствовать собственную игру, взял в аренду пианино — тогда это почти ничего не стоило — и стал практиковаться дома у своей любовницы. Обычно Полина лежала в постели и ждала, когда же я угомонюсь. Тогда она уже была беременна, и, думаю, ей требовалось больше внимания, чем я ей уделял. Прошли те вечера, когда мы без остановки трахались у кухонной плиты, а затем ложились и спали до полуночи, до возвращения домой ее сына Джорджа. Мы слышали, как он поднимается по лестнице, и я быстренько забивался в дальний угол кровати, чтобы Джордж, наклоняясь поцеловать мамочку на ночь, не заметил там постороннего мужчину. На самом деле у него была сотня шансов догадаться о моем присутствии в ее постели, но он ни разу не подал виду.
В цементной компании, где я по-прежнему работал, у меня был кумир по имени Рэй Уэтцлер, спортсмен. Он тренировался в нью-йоркском атлетическом клубе. Я был готов целовать землю, по которой он ходил. Он частенько расспрашивал меня о моих спортивных успехах и о «вдовушке», как я ее называл. Он принимал во мне живейшее участие не потому, что я хорошо работал — вовсе нет!!! — а потому что я был белой вороной, совершенно не похожей на остальных рабочих. Однажды, когда наше «Общество Ксеркс», в котором я состоял, снимало зал для танцев, я пригласил Рэя — специально, чтобы он познакомился с Полиной. На следующий день я с восторгом услышал от него, что она красива и вовсе не выглядит на свой возраст. Ему одинаково пришлись по вкусу и ее фигура, и южный акцент.
Итак, тогда мне было двадцать один. Спортсмен, пианист, неисправимый романтик, жадный до секса… Иногда мне казалось, что я люблю Полину, а уж в том, что она меня обожала, я просто-таки не сомневался. Где-то в глубине души я был пуританином и — только подумайте! — чувствовал вину за то, что у меня секс с женщиной, годящейся мне в матери. Однажды я поднял вопрос о женитьбе. Полина попыталась мне объяснить абсурдность этой затеи, которая к тому же все равно неосуществима, но я был глух к ее аргументам. Я решил поговорить об этом с матерью — пример моего обычного наивного идиотизма.
Помню, я сидел за кухонным столом, а мама жарила мясо на ужин. В руке она держала большой загнутый нож. Едва роковые слова сорвались с моих уст, как она уже наступала на меня, сжимая в руке нож.
— Ни слова больше, — закричала она, — или я воткну его тебе в сердце.
Я счел благоразумным не спорить, зная, что в гневе моя матушка способна на все. Когда я пересказал этот случай Полине, она сказала очень просто:
— Я так и думала, что ничего не выйдет, Гарри. Я знаю, какого мнения твоя мать обо мне. Слишком плохого.
Так мы закрыли тему.
Тем временем ее беременность уже превращалась в проблему. Полина пропустила положенные месяцы не из беззаботности, а потому что не к кому было обратиться с абортом. К тому же у нас не было денег. (Вечный финансовый вопрос.)
Я по-прежнему работал в цементной компании. Никакого повышения не получал, да и не ожидалось: женатые мужчины с детьми зарабатывали не больше моего.
Однажды, придя домой, я обнаружил Полину лежащей поперек кровати, с ногами, свисающими вниз. Она была смертельно бледна, а на кровати и полу виднелись следы крови.
Я бросился рядом с ней на колени:
— Что случилось?
Она шевельнула рукой и слабым голосом сказала:
— Посмотри в ящике комода.
Я бросился к комоду, открыл ящик и обнаружил там тело младенца, завернутое в полотенце. Я развернул полотенце, и в руках у меня оказался уже прекрасно оформившийся мальчик, красный, как индеец. Это был мой сын. Я в шоке смотрел на него, а потом подумал, как, должно быть, страдала Полина, и чуть не разрыдался. Этот младенец олицетворял все женские страдания! За те удовольствия плоти, которое они нам дарят, мы, мужчины, причиняем им только боль. Если аборт сам по себе ужасен, то последствия его еще страшнее. Вопрос состоял в том, где и как избавиться теперь от тела. Доктор, не знаю, кто это был — так его и не видел, — велел Полине расчленить тело и смыть в унитаз. Естественно, туалет засорился, и хозяйке дома стало все известно. Шокированная и разгневанная, она угрожала вызвать полицию. Не знаю, как Полине удалось отговорить ее, но нам все равно предписали немедленно съехать.
Странно, что я так и не узнал, кто совершал операцию. Я начал подозревать, что руку к этому приложил Майкл, которому Полина каждую неделю выплачивала проценты за сделанные у него займы. Как еще она могла достать требуемую для аборта сумму? Майкл хранил свои счета в маленькой тетради. Он был очень сердечен, любезен и готов одолжить всегда больше денег, чем требовалось. Кажется, Полина платила ему какие-то пустяки — никогда больше доллара: сомневаюсь, что такая система сейчас существует — разве что среди черных в Мексике. Но, как я уже говорил, нищета белых в этой стране всеобщего достатка иногда достигала невероятных масштабов.
Личному счастью Полины угрожало не только пианино, но и книги, которые я постоянно читал. Она бывала просто-таки озадачена объемом, а главное, количеством книг, без которых я не мог жить.
