Дмитрий Калин - Книга россказней
Мэр кивнул в сторону портрета президента, который, казалось, внимательно изучал их и до колик знакомую стандартную обстановку.
Как театр начинается с гардероба, так и кабинеты более-менее важных чиновников Загубинска – с приемной. И в том, и другом случае есть вешалки, а также доверенные лица, которые неустанно-бдительно караулят у входа. Разница лишь в том, что на посту возле кабинета дремлет не бабушка, обремененная ворохом прожитых лет, а миловидная длинноногая девушка или молодой человек с аккуратно подстриженными ногтями. Это уж кому как нравится. Как говорится, о вкусах не спорят. Частенько путь в кабинет преграждают сразу две двери: с позолоченной именной табличкой и второй – безымянной. Расстояние между ними всего-то ничего – чуть шире дырокола, но осилить его просителям иной раз сложнее, чем на «Кон-Тики»[5] переплыть через Тихий океан. После спринтерских перебежек из кабинета в кабинет чиновников рангом помельче и долгих согласований посетитель, облегченно выдохнув, наконец, попадает в сакральную приемную. «Вот она! Вот заветная дверь. Свершилось!» – отплясывает гопака восторженная мысль. В этот момент проситель неимоверно счастлив и воодушевлен. Все предыдущие проволочки кажутся незначительными, а подчас мелочными и смешными, о которых можно рассказать с юморком приятелям. Глаза восторженно-умильно сверкают, посетитель шутит и отпускает комплименты секретарше, попросившей его обождать. Немного. Совсем чуть-чуть. Он присаживается на краешек мягкого стула, готовый вскочить и в любой момент ринуться на вызов. Пальцы шелестят бумагами, зрачки бегают по приемной, выхватывая детали, и неизбежно притягиваются к стрелкам настенных часов. Минует час-другой-третий, и рабочий день неожиданно заканчивается. Аудиенцию назначают на завтра-послезавтра или на следующую неделю. Воодушевления несколько поубавилось, но оно подпитывается надеждой на благоприятный исход дела, в воплощение которого так некстати вторглись непредвиденные обстоятельства. Уверенности добавляет и лучезарная охранительница порога, извиняющаяся и несколько виновато поясняя причину неудачи. Мол, что поделаешь: у шефа дел много, экстренное совещание, срочная встреча… Но в следующий раз вам обязательно повезет. И проситель уходит, окрыленный предстоящим свиданием. Несчастный еще не знает, что сидеть под дверью ему уготовано судьбой ой как долго. С каждым очередным визитом его надежда тает, а восторженность сменяется отчаянием. Он уже не кокетничает с секретаршей, которая из миловидной и интересной девушки превращается в крашеную дуру и стерву. Приемная вызубрена до мелочей, а полицейские на входе в администрацию Загубинска выучили его физиономию не хуже ответов на сканворды, кивают, как старому знакомому, и пропускают, не заглядывая в документы. Некоторые просители, прозрев и осознав, что быстрее попадут на прием к Господу Богу, прекращают обивать пороги, пожелав напоследок всем чиновникам долгой дороги и удачной интимной жизни. С этого момента дверь с позолоченной табличкой для них захлопнута навсегда. Но особо стойкие граждане решают костьми лечь, но добиться своего. Понимая, что буянить и скандалить себе дороже, они целыми днями сидят истуканами в приемной, становясь неизменной частью интерьера, безучастно глядят в одну точку, и оживляются, когда кто-то входит или выходит. Их посеревшие лица непроницаемы и лишены эмоций, а смысл жизни сводится к одной-единственной цели. «Берут измором», – говорят о таких служащие, иногда восхищаясь стойкостью, сочувствуя или злясь. Но и чиновникам Загубинска ничто человеческое не чуждо. Когда посетитель доходит до полного отчаяния и все чаще поглядывает на суицидальную вешалку, неожиданно распахивается волшебная дверь, и его великодушно просят пожаловать. Естественный отбор просителей пройден. Доступ к чиновничьему телу разрешен.
И не спрашивайте потом у просителя об обстановке в кабинете. Все равно ничего толкового не добьетесь. Очумевший от неожиданно свалившегося на него счастья, он ни на что не обращал внимания, пожирая глазами фигуру чиновника, ополовиненную столом, и заглядывая заискивающе в его очи. Выпытывать нужно у ковровой дорожки, которой, в отличие от посетителей, не нужно ни документов, ни пропусков, ни прочих верительных грамот, отшлепанных печатями и изрисованных закорючками автографов. Беспрепятственно проскользнув от двери, она унизительно стелется по полу, попираемая частоколом ножек стульев, выставленных возле массивного Т-образного стола, пока ее не сграбастает хищно растопыренная пятерня кожаного кресла.
Молчаливая и никем не замечаемая, она безропотно терпит и обтирание подошв, шершавящих и оголяющих нервы нитей, и удары судьбы свыше канцелярскими приборами, и не переживает о репутации, запачканной кофейными пятнами. Это неизбежная плата за свободный допуск. Но вздумай дорожка наморщить ворсистый лоб, высказать свое мнение или, страшно даже подумать, попросить о чем-либо, то ее сей же час выставят вон. На ее место тут же ляжет другая – помоложе, попокладистей и с более приятным и идеологически выдержанным колером. Смутьянку же, в лучшем случае, переведут в менее значительный кабинет, а в худшем – отправят на заслуженный отдых на свалку, где ее растащат по ниточкам жадные крысы. Поэтому-то и молчит ковровая дорожка, притворяясь, что не замечает ни трехцветного полотнища, ни шкафов с грамотами, благодарностями и наградами, ни присутствия помощника, ни мэра.
Даже если бы Афанасий Панкратович Халявин не приминал своими мощными телесами кресло, а поменялся с Антоном Невольновым местами, то одного-единственного беглого взгляда хватило бы, чтобы понять, кто здесь хозяин. Все в фигуре мэра Загубинска выдавало начальственную персону: и властный неосмысленный взор из-под густых бровей, и широкое, не подверженное физическим лишениям и напряжению тело, и надменный богатырский затылок, явственно намекающий на крепость заднего ума. Лицо же сего господина было самое что ни на есть обыкновенное, заурядное и лишенное каких-либо выдающихся примет. Оно настолько легко выветривалось из памяти, что, попроси кто-нибудь описать его спустя час или полтора, то, как ни мучайся, ничего путного из этой затеи не выйдет. Смутным оттиском мелькнут на задворках мозга размытые очертания мясистого носа, полных губ, второго подбородка, да так и бултыхнутся в Лету, не оставив на поверхности реки забвения кругов.
Халявин занимал свое кресло уже семнадцатый год подряд и не собирался менять его ни на какую другую мебель. Разве что на более комфортную, но найти такую на складе вакансий мэру небольшого городка можно было только мечтать. Пару раз удавалось, как ему казалось, подыскать неплохой вариант, но конкуренты, более обремененные связями и знакомствами, выхватывали мягкое местечко из-под носа, оставив Афанасия Панкратовича с носом.
В отличие от своего начальника, Антон Невольнов и не помышлял о высоком чине, вполне довольствуясь своей должностью. Да, по правде сказать, и в помощники-то он попал неожиданно даже для самого себя. После окончания колледжа, в котором он изучал то ли экономику, то ли менеджмент, то ли юриспруденцию, настало время взяться за ум и найти подходящую работу. По крайней мере, именно так заявили родители, не слушая отговорок отпрыска о неимоверной усталости от учебного процесса и необходимости годик-другой перевести дух в компании близких друзей и более близких подруг, чтобы восстановить серое вещество мозга.
Так как Антон сам смутно представлял, какую же специальность получил и на каком поприще хотел бы принести пользу любимому отечеству, то семейный совет постановил, что ему прямая дорога в чиновники. Папа позвонил дяде Леше, он – своему приятелю Николаю Петровичу, тот, в свою очередь, – Андрею Филипповичу, Андрей Филиппович – знакомому, знакомый обратился к знакомому, и так, пока не вышли на знакомого знакомого, любовница которого оказалась одноклассницей прокурора города. Блюститель законности обратился по старой дружбе к чиновнику, с которым вместе выпивал за упокой окуньков и щук. Служащий навел справки среди своих, и совершенно неожиданно выяснилось, что имеется весьма привлекательная вакансия, правда, на конкурсной основе. Требования к претендентам, явившимся занять место подле мэра, предъявлялись жесткие. Антон и не надеялся обойти конкурентов, которые через одного были с высшим образованием и опытом работы, но… свершилось чудо. Его кандидатура оказалась наиболее подходящей.
– Они разглядели у меня огромный потенциал, – хвастался Антон удачным исходом дела перед родителями. Отец протяжно вздыхал, вспоминая о некупленном «Лендкрузере».
Потенциал у новоиспеченного помощника, действительно, оказался солидный. Он легко сходился с людьми, с подчиненными разговаривал на равных, предельно вежливо, а с начальством больше молчал, уставясь в потолок или в пол, воздерживаясь от замечаний и, упаси Боже, от критики. Согласованные с шефом задания Антон перепоручал другим быстро, не задавая вопросов об их нужности, адекватности, и требовал их неукоснительного исполнения.
