Лайонел Шрайвер - Другая жизнь (So Much for That)
Возможно, это было правдой. Возможно, с ним что-то не так, чего-то ему не хватает. Однако стоило признать, что сборка все же была эксклюзивной. Эта сила была способна, при необходимости, увеличиваться и уменьшаться, но в более узком диапазоне. В зависимости от обстоятельств он мог быть увлечен Глинис, очень увлечен Глинис и невероятно увлечен Глинис.
Раньше они увлекались, скажем так, импровизацией, это было для них чем-то обязательным. В один из таких моментов Глинис прижала его голову к своему животу и громко произнесла: «Знаешь, мне действительно нравится трахаться». Это было самое эротическое признание в его жизни, и одно воспоминание об этом возбуждало его до сих пор. Этим они и занимались. Они трахались. Иногда очень часто, иногда реже, но он мог честно признаться, что секс никогда не был однообразным, никогда ему не надоедал. Это, конечно, никого не касается, но она любила жесткий секс.
И в последние месяцы это доставляло ему массу проблем. Во-первых, после операции остался шрам, до которого он боялся ненароком дотронуться. Да и в первое время она не хотела близости; слишком много рук касались ее тела, инструменты проникали внутрь, и она не могла себе представить, что ее долгожданный покой вновь будет нарушен, поэтому спала свернувшись клубком. Шрам ее уже не беспокоил, и она постепенно стала о нем забывать; он был уверен, что первое время ей будет неловко и стыдно – страх показаться неполноценной. Красноватый шрам не особенно его возбуждал, но все же заставил определенным образом измениться, он чувствовал себя более мужественным: шрам разбил ему сердце. Ему хотелось защитить ее, прижать к груди, накрыть всем телом, спрятать от внешнего мира.
Неожиданно Глинис попросила его не обращаться с ней как с фарфоровой чашкой. Однако она все равно казалась ему хрупкой, а из-за алимты сосуды стали более ломкими, часто появлялись синяки, поэтому, когда он исполнял все ее желания, следующим утром она просыпалась с темными следами от пальцев по всему телу.
Ему было приятно любить ее нежно. Но как бы его ни привлекала близость двух тел, физическое наслаждение они испытывали по-разному – особые желания, связанные с линией и формой, с цветом и запахом. Это не было обусловлено ее суховатым чувством юмора, хитростью, обманчивой жесткостью. Не имело отношения к ее упрямству, неистовой страсти к саморазрушению, ее необъяснимой связи с металлом, как и к ее таланту художника. Его волновала только форма ее ног, тонкая талия, маленькая крепкая попка. Ее скрытое в темной поросли влагалище. Годами он мучился страхами неминуемо надвигающейся старости, наступление которой в ее теперешнем положении казалось настоящей роскошью. С января он страдал, узнав о ее болезни. Он не потерял интереса к жене и привык желать ее, даже если все, что им осталось, – спокойная любовь, созерцательная, без любви физической, животной, без которой он чувствовал бы себя обделенным и сама любовь была бы неполноценной, уже не столь безупречной и возвышенной, лишенной азарта и очарования. Он не хотел потерять к ней интерес. Не так просто признать, что он двадцать шесть лет любил не только саму женщину. Он любил ее тело.
Как и дом, приснившийся ему в ночь перед ее операцией, ее тело было крепким. Так же как приятно ощущать под ногами добротно уложенные доски пола в любимом доме, с удовольствием пройтись по ним взад-вперед, так и ему было радостно прикасаться к ее телу. Ему всегда нравились ее выступающие кости, но сейчас тело было слишком худым, кожа провисала и напоминала деформировавшийся со временем дешевый ковер, и он явственно чувствовал не только каждую доску, но и шляпки гвоздей, которыми они были прибиты. В последние дни он видел тело, лишь в общих чертах напоминающее прежнее, – только дотронувшись до него, нежно погладив, можно было понять, что рядом с ним женщина, которую он любил более четверти века. Он поежился. Ему не хотелось видеть Глинис непривлекательной, и он извлекал из глубин памяти ее более привычный образ, наслаждался им, разглядывал, как наброски архитектора на листе, где все комнаты – просто линии на бумаге.
– Ты уверена, что готова? – прошептал он.
В ответ она протянула руку туда, где его реакция выражалась особенно четко, – к смущенно поникшей плоти. Но у кузнеца сильные руки, и движения ее пальцев еще раз напомнили ему, что она все еще живой человек. Он не сторонился ее тела, не боялся осквернить, совершить что-то непристойное. Ее сильные, уверенные движения вернули его к жизни, позволили испытать то, что в последние время отошло на задний план, сменилось более важным картофельным пюре, флисовым пледом, морсом с добавлением клюквенного ликера, печальными поездками в клинику на химию. Мужчины никогда не перестают думать о сексе, но он уже не думал, а сейчас вспомнил так внезапно, даже, казалось, болезненно.
Он волновался, сможет ли сейчас лечь сверху, хотя раньше ей всегда нравилось ощущать на себе тяжесть его тела; не решившись причинить ей боль, он оперся на локти. Потянувшись к тумбочке у кровати, взял тюбик со смазкой, открутил колпачок и выдавил немного геля на палец. Когда он впервые прибег к этой маленькой уловке, она была обижена тем, что он считает ее желание недостаточным. Однако он настоял, что ее тело необходимо подготовить к активным действиям, и это вовсе не означает, что он сомневается в ее желании. Однако, когда его рука скользнула в углубление между бедрами, он не ощутил желаемой влаги; только гель из тюбика позволил ему воспринимать ее как женщину, желавшую мужчину.
Им все удалось. Он целовал ее, ощущая металлический привкус, будто посасывал монету, а она из человека, имеющего связь с металлом, постепенно изнутри превращалась в металл. Он взглянул ей в глаза, потускневшие, но все еще напоминающие прежние. Зрачки сузились, она казалась испуганной. В них он разглядел не желание, а желание испытать желание. Опустив взгляд, он смутился от вида дряблого тела. Она положила ладони ему на грудь, чуть впившись ногтями в кожу. Он вошел в нее осторожно и медленно, что она всегда так ненавидела. Она сжала руками его ягодицы и рванула на себя.
Он позволил себе забыться. Позволил себе трахнуть ее так, как она любила, глубоко и жестко, на грани с насилием. На пике наслаждения он утешал себя мыслью о том, что это вливание необходимо для ее выздоровления, что это не отравление организма, а инъекция жизни. Яд стоил дороже, сорок тысяч долларов. Эликсир же был бесплатным.
Так должно быть. Прежде чем освободиться из его объятий, Глинис спросила, отчетливо произнеся каждое слово:
– Итак, у тебя еще достаточно осталось?
Шеп почувствовал, как лицо пылает. Он погладил ее по голове (в руках осталось несколько волосков), понимая, о чем она. Как обидно, что после стольких лет жена так хорошо тебя знает. Она могла с точностью угадать, о чем он сейчас думает, даже если он запрещал себе думать об этом, скрывал мысли от себя самого. Достаточно чего? Разумеется, денег. Только денег. Боже, о чем еще мог беспокоиться урожденный Накер?
Никогда не должен забывать производить своевременные подсчеты, как сегодня вечером, что и делало его грешником и эгоистом, это была та правда о нем самом, с которой он вынужден жить. Последующая жизнь для одного будет стоить вполовину меньше, чем для двоих. У него будут средства лично для него, но только в случае, если Глинис умрет достаточно скоро.
Глава 11
Шепард Армстронг Накер
Номер счета в «Мерил Линч» 934-23F917
1 июня 2005 – 30 июня 2005
Стоимость портфеля ценных бумаг: $452 198,43
По дороге в клинику, куда он в очередной раз вез Глинис, Шеп поймал себя на мысли, что испытывает эмоции, больше похожие на волнение. Так, наверное, бывает, когда открываешь долгожданный конверт с результатами вступительных экзаменов. С ним такого не происходило даже тогда, когда он еще собирался поступать в колледж. Так было, когда он открывал дверь в офис Дейва в апреле сразу после продажи «Нака» за миллион долларов, и его интересовало, сколько с него вычтут налоговые службы. Тогда у него даже желудок заболел; решался вопрос его Последующей жизни. Он не имел понятия о доходах от прироста капитала. Его никогда не волновали декларации и даже ценные бумаги на сумму три тысячи долларов, купленные в 1997-м.
Нет, между этими событиями и результатом первого после химиотерапии обследования нельзя было проводить параллели. Они ехали молча. Они все уже давно обсудили. Многочисленные разговоры не уменьшат и не увеличат затемнения на рентгеновских снимках. Меняясь в ту или иную сторону, Глинис все равно оставалась прежней. Вердикт врачей изменить невозможно. Сравнение результатов медицинского исследования с результатами экзаменов было весьма условным, поскольку во втором случае есть шанс повлиять на результат. Сколько бы отец Шепа ни называл его обывателем и мещанином, но от всей души желал своему первенцу благополучия и ждал от него поступков полезных и достойных. Если с Глинис все хорошо, это не означало, что все они вели себя правильно. Стремясь к лучшему, он всегда тщательно выполнял все, за что брался, даже если речь шла о простой установке раковины в ванной, понимая, что несет ответственность за свои действия. Он относился ко всему с таким же волнением, с каким Джексон следил за борзыми на бегах, когда ставил значительную сумму.
