Валерий Сегаль - Петербург, 1895 год
— Вы, Виктор Андреич, бутылку у меня забрали, а на сверточек сей не обратили никакого внимания, — сказал Ульянов, разворачивая на столе свой сверток. — Между тем балычок заслуживает всяческого к себе уважения… К нему бы еще несколько колечек вымоченного в уксусе репчатого лука!
Князь поставил на стол кастрюльку с отварным картофелем, миску «княжеского салата», два граненых стакана и принялся нарезать колечками луковицу. Ульянов хотя и привык пить водку из маленьких рюмочек, счел за благо промолчать. Князь нарезал сало, сложил его вместе с балыком на тарелку и посыпал все это колечками лука. Затем достал из-за окна водку; бутылка тут же запотела.
— Ух, ну и морозец на улице! Приходится согреваться. — Князь откупорил бутыль и потер руки от приятных предвкушений. — Для начала по целому?
— Да ты что!? — Ульянова аж передернуло. — По чуть-чуть.
Князь послушно налил по половинке.
Выпив, оба принялись усердно закусывать. Благо, закуска была мировая. Очень скоро Князь вновь поднял бутылку.
— Чересчур помногу наливаете, Виктор Андреич, — сказал Ульянов. — Я, пожалуй, пропущу.
— Хозяин — барин! — не стал уговаривать Князь. — А я еще разок должен принять… Ух, хорошо!
Князь с наслаждением закурил и продолжал:
— Сегодня приходит к нам в цех какой-то хрен в пиджаке… Такого, знаете, педерастического вида?
Ульянов кивнул.
— Кстати, я хотел вас спросить, Владимир Ильич! Если я такого вот суплика повстречаю после работы… Как это будет с точки зрения нашей борьбы?
— Этого ни в коем случае не следует делать, Виктор Андреич! — очень серьезно сказал Ульянов.
— Но ведь вы сами говорили, что интеллигенция — это говно!
— Видите ли, Виктор Андреич… Если вы просто изобьете этого человека на улице, то это будет обыкновенное хулиганство. Но если вы это сделаете из идеологических соображений, то это уже террористический акт. А терроризм не есть современный метод революционной борьбы! Революционный процесс — это не отдельные террористические акты. Современный революционный процесс — это хорошо организованная борьба масс против эксплуататоров. Заметьте, против эксплуататоров, а не их прихлебателей в лице интеллигенции! Для этой борьбы нужна длительная подготовка, терпение. Сегодня нам очень нужна газета. Поэтому перейдем к делу, Виктор Андреич! Как у нас насчет завтра?
— Полный порядок, Владимир Ильич! — ответил Князь. — В семь часов вечера у Невзорих.[8] Адрес вы знаете.
— Кто будет?
— Вы почти всех знаете… Один будет новенький.
— Надежный?
— Замечательный парень!
— Виктор Андреич, дорогой, в нашем деле очень важна конспирация. «Замечательный парень» — это недостаточная характеристика. Откуда вы его знаете? Почему ему доверяете? Кто он?
— Парень этот — студент. Вроде бы студент-юрист.
— Что значит — «вроде бы»?
— Я не спрашивал, Владимир Ильич, но наверняка юрист. Уголовное Уложение наизусть знает!
— Ну, а откуда вы его знаете?
— В камере познакомились, Владимир Ильич, неделю назад.
— Где-где познакомились?
— В камере. В общей полицейской камере. Нас с Меркулом[9] по пьянке забрали, а тот парень был задержан за распространение листовок социалистического содержания.
— Вы уверены в этом?
— Да. Его при мне допрашивали.
— Ну, хорошо, — успокоился, наконец, Ульянов.
— Давайте еще выпьем!
— Давай! Только по чуть-чуть.
Они выпили по чуть-чуть «за наше общее мужское дело», а потом еще по чуть-чуть «за наших девочек-студенток». После последнего тоста Князь заплетающимся языком по секрету рассказал, что Меркул недели три тому назад трахался с младшей Невзорихой, и последние дни подозрительно плохо себя чувствует.
Ульянов не обратил особого внимания на эту историю, так как его мысли были заняты другим. Недавно он бросил курить и сейчас мучился при виде смолящего одну за одной Князя. В конце концов он сдался и с наслаждением закурил. После этого они договорились, что с понедельника оба бросают курить. Князь сказал, что он точно бросит и, что в этом нет никакой проблемы. Ульянов заметил, что пить тоже не мешало бы бросить, на что Князь ответил, что он и так не пьет.
В общем, посидели отлично! Последний раз Ульянов так классно посидел три недели назад, когда они с Сильвиным[10] во время забастовки на табачной фабрике «Лаферм» посетили трактир, чтобы получить от рабочих фабрики сведения о ходе забастовки.
В девять часов Князь отрубился, и приснилась ему Светочка Невзорова, убеждающая Ульянова, что сифилиса у нее нет. При этом она ужасно нервничала, путалась и почему-то называла Ульянова Леонидом Ильичом…
Ульянов вышел на улицу. Снег закончился, прояснилось и стало еще холоднее. На небе высыпали звезды. Ульянов нетвердой походкой направился к неподалеку стоявшему извозчику.
Глава 4
2017 ГОД
(отрывки из дневника Ларри Левистера, репортера «Hudson News»)
Общество не то, что частный человек: человека можно оскорбить,
можно оклеветать — общество выше оскорблений и клеветы.
Если вы неверно изобразили его, если вы придали ему пороки
и недостатки, которых в нем нет, — вам же хуже: вас не станут
читать, и ваши сочинения возбудят смех, как неудачные карикатуры.
Указать на истинный недостаток общества — значит оказать ему услугу,
значит избавить его от недостатка.
В.БЕЛИНСКИЙI. Суббота, 26 августа, 8 часов утра
— С добрым утром! Я — Колин Кэмпбелл. В эфире WMBC. На востоке Америки 8 часов утра. После выпуска последних известий вас ждет интервью с Глорией Торнтон. А сейчас новости этого часа вкратце.
— Британский премьер Уильям Кэннингэм назвал безумием отказ американских конгрессменов ратифицировать предложенную президентом поправку «О подавлении коммунизма».
— Группа конгрессменов-республиканцев учредила вчера в Вашингтоне «Комитет национального спасения».
— Президент Дойл заявил вчера, что он не сможет принять участия в предстоящей встрече лидеров стран большой девятки. В качестве причины Дойл назвал крайне напряженную внутриполитическую обстановку в Соединенных Штатах.
— По данным Нью-Йоркской Ассоциации по борьбе с синдромом Шарки на сегодняшний день в Соединенных Штатах зарегистрировано 2,766 млн. больных этим недугом.
— Сегодня в полдень на Нью-Йоркской Pennstation начнется санкционированный митинг Коммунистической партии США. Ожидается, что на митинге выступит лидер американских коммунистов Ричард Рауш.
А теперь новости в подробном изложении…
Я выключил радио, сел на кровати и закурил сигарету. Башка трещала, во рту пересохло, зверски хотелось пива. Все как обычно. И на кой хрен мне нужна эта сумасшедшая жизнь? Почему не уехать в Пенсильванию? Поближе к родителям. У меня там есть клочок земли. Построю дом. Буду пить пиво на заднем дворе, косить траву, работать в местной газетенке…
Но я знал, что никогда всего этого не сделаю. И знал я, что сегодня мне придется отправиться на этот самый митинг на Pennstation. Будь они трижды прокляты, эти коммунисты вместе со своим митингом. С такого похмелья туда переться!
Я встал, вышел на кухню, открыл холодильник. Пива, конечно, не было. В холодильнике вообще ничего не было кроме завернутой в пластиковый пакет половинки сандвича недельной свежести. В баре стояла одинокая, черт знает откуда взявшаяся, бутылка портвейна. Я налил себе целый стакан и понюхал. Омерзительно! Совершенно необходимо чем-нибудь запить, а холодильник пуст. Будем действовать по науке: врачи говорят, что полезнее всего пить сырую воду…
Портвейн действовал быстро, как лекарство. Как только мне полегчало, я опять размечтался.
В Пенсильвании я бы женился, и мой холодильник всегда был бы полон… Кока-кола, яйца, бекон, помидоры…
Вот так у меня всегда! С утра проснешся — о еде подумать страшно, а стоит похмелиться — все мысли о жратве!
Зазвонил телефон. «Наверняка шеф», — подумал я и закурил сигарету. Телефон продолжал звонить. Я нажал кнопку и ответил. Кухня тут же наполнилась громким (как на стадионе, холера его дери!) голосом шефа. Кажется, даже чайник на плите задрожал, а каково было моей голове с похмелья!
— Ларри, привет! Как дела?.. Отлично… Слышал про митинг?.. Да, на Pennstation… Да, тебе… Сегодня до позднего вечера буду ждать твоего отчета… Да, необходимо… И желательно взять интервью у Ричарда Рауша… А ты постарайся… Отправляйся туда прямо сейчас, а то потом там не протолкнешься… Давай!..
Так я и знал. Конечно туда идти мне, а не Расселу или, скажем, Каруччи. Потому что я — черный, и мне будет легче там втереться. Это вслух не говорится, но подразумевается. Шеф конечно убежден, что все коммунисты — черные. Я-то был пару раз на коммунистических митингах (разумеется по воле шефа!), и знаю, что в процентном отношении черных там не больше, чем, скажем, в конгрессе. Но если бы об этом узнал шеф, он бы подумал, что этим проклятым неграм даже митинговать лень. Опять же подумал бы, а не сказал вслух. Или даже сказал бы, но не в моем присутствии, а, скажем, в разговоре с Расселом. Хотя, вообще-то, мой шеф ничуть не хуже других. Но и не лучше…
