Чарльз Буковски - Возмездие обреченных: без иллюстр.
— А если он извинится?! — воскликнул Эдди так, будто придумал что-то восхитительное. — Все будет нормально?
Извинения были совершенно излишни. Девицы и так уже были почти готовы сдаться, лишь бы только хорошо провести времечко.
Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.
Элси сказала:
— Он должен очень-очень реально извиниться.
— Извиняйся, — сказал Эдди.
— Элси, — начал я, — я так подавлен печалью, что готов целовать твои ноги, дабы ты уверовала в чистосердечность моего раскаяния.
Элси захлопала в ладоши.
— Пойдет, Сара? — спросила она.
— Шикарно.
— Вот и все дела, мальчик!
— Я бы хотел, чтобы вы знали, что я чертовски умный парень.
Эдди сплюнул.
— А я бы хотел, чтобы ты знал, что ты чересчур любишь себя, — сказал он.
— Ты прощен, — сказала Элси. — Можешь ехать со мной теперь.
— Да, — добавила Сара, — ты прощен полностью.
Элси вышла из машины и пересела на заднее сидение. Выполняя эту процедуру, она дала мне возможность понять, что на ней нет чулок, а есть только небесно-голубые трусики.
Я полез за ней.
— Одну минуту, — сказала блондинка. — А ты ничего не забыл?
— Мое сознание хранит все в мельчайших деталях, — ответил я, глядя на ноги Элси.
— Ой, опять ученый заговорил, — поморщился Эдди.
— А что он забыл? — спросила Элси.
— Он сказал, что поцелует твои ноги, — хихикнула Сара.
— Еще чего! — возмутился я.
— Ты сказал, что ты готов, — сказала Элси.
— Давай, — сказал Эдди, — целуй. А то мы так до рассвета не тронемся.
Я пылко осудил подобную гадкую затею, ну, может быть, чуть переиграл негодование, но затем исполнил-таки требуемое с превеликим удовольствием. Потом втиснулся на сиденье рядом с ней, мотор заурчал и мы двинули.
Ночь была чудесная. Светила желтая луна.
Я сунул руку в карман за пачкой жевательной резинки.
— Жвачка? — спросила Элси.
— Нет, я никогда не пользуюсь жевательной резинкой, — ответил я, вспомнив ее набитый резиной рот на танцах.
— А следовало бы. Это продвигает в наше время — время моющих пылесосов и продуктов быстрого приготовления.
— Хорошо, я попробую как-нибудь, если хотите.
Потом я показал ей свои мозоли. Она запечатлела поцелуй на каждой ладони, и я отлучил от церкви немилосердную студентку. И все же я предпочел бы быть с нею на заднем сиденье, а не с Элси.
— У моего брата еще хуже, — сказала она.
— Эти мозоли безоговорочно наихудшие на свете. Они вне всяких сравнений, так что мозоли твоего родного брата тут совсем неуместны.
— Е-мое! Да ты чертовски умный пацан.
— Ты имела в виду, наверное, чертовски умный парень, — поправил я.
Элси и Сара клялись, что они никогда не пили, но мы не очень-то дивились их клятвам. Эдди заехал в темную часть бухты, где мы извлекли наши наличные и взяли упаковку пива. Бутлеггер добавил нам от себя в качестве бонуса еще четыре бутылки.
Мы решили не пить пиво до полуночи. Но когда Сара и Элси стали доказывать, что они вдобавок еще и не голодны, каждый принял по бутылочке, и мы отправились в ресторан, где от всей души поужинали. Редко мне доводилось встречать таких прорв, как Сара и Элси.
Когда мы вышли из ресторана, была уже почти полночь. Элси и Сара предполагали, что мы возьмем их с собой домой. Им не хотелось оставаться так поздно на улице, так как в этом Сан-Диего полно убийц, и никогда не знаешь, кто тебе встретится.
Мы с Эдди расхохотались.
Потом Эдди поехал в гостиницу, где мы сняли апартаменты. Ночной портье позволил нам протащить пиво в номер, так как мы дали ему доллар на чай и две бутылки на сон.
В пять часов машина взревела под окном, и я вышел на улицу. За рулем была блондинка. Эдди спал на соседнем сиденье. На заднем спала Элси. Битый час мы колесили по пляжам в бесплодных поисках той, которая дала мне пощечину на танцах. Но за этот час мы не встретили ни одной, по крайней мере, приличной девушки. Этот розыск организовала Элси, разгневавшись не на шутку, когда я рассказал о происшедшем, но, в конце концов, угомонилась-таки и уснула.
Езда в промозглом утреннем тумане отрезвила меня. Было уже поздно ложиться спать, и еще рано идти на работу. Я совсем еще не устал, и решил помарать бумагу до работы. Я знал, что мать ждет меня, готовая излить на меня все свое негодование.
Я бесшумно открыл дверь, но мать, сидевшая у лампы, тут же проснулась. В этой же комнате на тахте спал мой брат, мы с ним спали вместе.
— Ну, наконец-то пришел, пьяница, — сказала мать.
Я закрыл дверь.
— Ты пил. Я чувствую этот поганый запах даже отсюда.
Я сел на кровать.
— Я потратила три тысячи долларов, чтобы дать тебе хорошее католическое образование. И что я вижу? Посмотри на себя. Стыд и срам.
Я начал развязывать шнурки.
— Открой свое сердце Богу и пойми, что ты творишь.
Туфля глухо упала на пол.
— Один смертный грех за другим. Я уверена, что ты был с какой-нибудь мерзкой заразной девкой. Боже, прости его. Пощади моего сына.
Мои носки были мокры от пота. Почему Ницше так не любил пиво? Этот человек обладал железной волей. Аскетизм не прибавляет добра человеку, но если концепция добра и зла просто человеческий вымысел, то, я полагаю, в этом было его могущество.
— Бог тому свидетель, как я трудилась из последних сил, чтобы достойно воспитать этого мальчика.
Я хотел бы, чтобы кто-нибудь интерпретировал Ницше для практического приложения.
— Почему ты не берешь пример с Пола Рейнерта? Он учится на священника, и его сердце открыто Богу. Он никогда не будет делать того, что ты себе позволяешь. Он не напивается и не читает безбожных книжек.
Но предположим, что каждый человек воспринял бы заветы Ницше и последовал им. Ну, тогда, полагаю, такой человек, как я, очень скоро мог бы подняться до известных пределов, подобно Эмерсону. Эмерсон любит, конечно, похвастать своим словарным запасом. Он заставляет тебя листать словарь до головокружения. Взять хотя бы его определение души: Душа — это Моральное Начало Вселенной. Дьявольски содержательная дефиниция. Ханжеское вранье.
— Что отец, что сын! Ты даже еще хуже отца! Зачем я только вышла за него? Почему Господь не сразил меня насмерть прямо на алтаре?
Эх, если бы у меня было время прочитать всего Эмерсона. Несомненно, это был бы превосходный лингвистический тренинг.
— Ты просто грязное животное без всякого понятия о Боге и Человеке. Ох, как я устала от этой жизни.
Я бы мог купить всего Эмерсона в дешевом издании по доллару за томик. Если бы этой ночью я не потратил деньги, я смог бы купить семь томов. Но, слава Богу, я всего-навсего нищий работяга.
— Боже всевышний, Благочестивая Непорочная дева Мария, Святой Иосиф — заберите меня из этого несносного мира!
Мой брат проснулся и зарычал:
— Ради Бога, ложитесь спать. Я не могу спать в таком шуме.
— Прошу не заблуждаться насчет меня. Я лично не проронил ни слова, — заметил я.
— Ма, у тебя будет достаточно времени покостерить его завтра, — сказал он.
— И для этого я гнула спину и надрывалась, чтобы ты читал эти безбожные книжки? А говорится ли в этих грязных книжках о покорности, о послушании, о повиновении?
Увы, я испытываю те же муки, что и Юрген, когда Кощей забрал у него его четвертую жену.
— Говорится ли в этих грязных книгах о том, что надо ходить в церковь? Любить свою мать? Ты, пес, ты не любишь свою мать! Ты бы только обрадовался ее смерти!
— Нет, мам, я люблю тебя, — сказал я.
— Любишь? Ты — любишь? Это называется любовью? Водиться с грязными заразными девками? Я все знаю про тебя, я вижу тебя насквозь, тебе не обмануть меня!
— Я должен иногда немного отдохнуть, — сказал я.
— Отдохнуть? Отдохнуть! Ты называешь смертный грех отдыхом? Ох, мой мальчик, мое бедное дитя! И это то, чему учат тебя твои книги? Ты когда-нибудь видел Пола Рейнерта с женщинами легкого поведения? Видел?!
Будь проклят этот Пол Рейнерт и все священники на свете.
— Ты губишь себя. Твоя душа черна как сажа!
Я решил не надевать пижаму. Меня стала одолевать усталость. Я отказался от мысли что-нибудь написать перед сном. Я посмотрел на руки, и снова пожалел, что не отправил эту студентку в нокаут. Как бы я хотел так же, как она, ходить в колледж. Я припомнил девушку в черном атласе, скачущую на пятачке. Надо бы прочитать что-нибудь из Заратустры и обдумать прочитанное перед сном.
— Завтра я разорву на куски все твои поганые книжки! — кричала мать. — Я все их сожгу до единой!
— Попробуй только. Клянусь, я тогда уйду из дома.
— Ложись спать! — заорал мой брат.
— Да, пожалуйста! — донесся голос сестры из соседней комнаты.
